А. А. Гефтер, А. П. Лукин, Б. Л Седергольм и С. С. Политовский

Флаг Адмирала

Издание М. Дидковскаго

Riga (Latvia), Valnu iela 43/45

Все права сохранены за автором

Типография „Vards" Рига

Бл. Плавучая ул. № 24

Телефон 23409

На страницах периодической печати иногда встречаются прекрасные рассказы, характерные для флота и жизни на кораблях в былые дни.

В морской среде возникла мысль собрать эти рассказы и издать их отдельной книгой.

Приступив к выполнению этой задачи представляю первый сборник «Флаг Адмирала» на суд читателей.

Не сомневаясь, что рассказы А. А. Гефтера, А. II. Лукина, Б. Л. Седергольма и С. С Политовского найдут широкий отклик, прошу всех интересующихся возможным изданием второй подобной же книги, не оставить меня без дружеских советов и указаний.

В.А. Вреде.

3 апреля 1930 г.

Riga, Strelnieki iela, 5.

Александр Гефтер.

Гребная гонка.

Четырнадцатилетняя Манола Диаз, дочь губернатора острова Санта Лючия, в первый раз попала на военный корабль. Море было для неё родной стихией, как для всех островитян, такой же родной, как земля; и туземная пирога, большой катер отца, пароходики поддерживавшие сообщение в архипелаге, были для неё тоже, что автомобиль или трамвай для европейской девушки. Но военный корабль она видела впервые.

Огромный английский крейсер «Монборо» стоял далеко на рейде, и идти к нему пришлось долго. Подальше и поближе,—заснув в чудесной голубой воде океана—стояли: немецкий крейсер «Фридрих Барбаросса», нарядный белый стационер итальянец «Болонья», американский крейсер «Стейт Огайо» и французский «Жанна д Арк», с его странной надпалубной постройкой, мористее—японец «Фудисияма». Влево от «Барбароссы», между ним и «Стейт Огайо», гремел отдаваемым якорным канатом только что пришедший русский крейсер «Витязь».

Когда по трапу, покрытому красным сукном, приглашенные поднялись на борт «Монборо» под звонкие звуки меди, Манола

5

увидела под тентом юта большое общество: членов английской колонии, иностранных консулов с их семьями, местных чиновников и купцов,—все это вперемежку с английскими моряками и офицерами морской пехоты.

В палатке из шелковых флагов был устроен буфет: тут хлопотали вестовые. Стояли кадки с рододендронами и пальмами, всюду—цветы. Обычно грозный боевой корабль теперь походил на влюбленного Арея.

Навстречу к Маноле, отделившись от группы мичманов, бросилась Лилиан Джонстон, дочь английского консула, её подруга. Некрасивая и угловатая она чувствовала себя здесь, как дома. Корабль был для неё частью Англии.

—  Как мило, что вы все таки собрались. Сейчас будет выстрел, начало гонки Идем к флагу, оттуда хорошо видно. Сондал объяснит нам все,—и она потащила Манолу на самый конец кормового отдела, юта.

—  Ну начинайте характеристику участников состязания,—весело крикнула она худому и невероятно длинному — на голову выше всех—моряку.

Сондал шутливо взял под козырек и начал, подражая гиду:

— «Немцы»,—и он показал на отваливший от «Барбароссы» большой двенадцативесельный катер, на котором сидели гребцы в соломенных шляпах с немного приподнятыми полями.—Хороший trenning, но не очень сильные гребцы.

Немецкий катер шел четко, показывая в нитку срезанную линию весел к «Монборо», у которого был старт. Стоявший у руля офицер, весь в белом, кричал что-то

6

гребцам металлическим голосом, — слов нельзя было разобрать.

—  «Американцы»,—Сондал показал на катер с гребцами в белых колпачках. Звездный флаг свисал с флагштока, уходя концом в воду.

—  Развращены моторами. Мало мускульной работы на корабле. Нет стиля...« Японцы». Серьезный народ. Я не видел их работы, но они все делают хорошо. Кроме того, очень любят эту вещь,—и он показал на их флаг: красный круг на белом поле. Я боюсь, продолжал он,—что, если проиграют гонку, их офицер сделает себе харакири.

Совдал рассмеялся. Слово «харакири» он произнес на английский манеръ— «хейрекири».

Почти одновременно отвалили катера от «Жанны д’Арк» и от «Болоньи».

—  Смотрите, как этот народ открывает себе дыхание. Можно подумать, что гонка уже началась. Слишком много темперамента! Если бы их было только двое, я поставил бы на итальянцев: они лучше, чем французы. знают весло.

Быстро, одни за другими подходили большие снежно-белые катера с молодыми загорелыми людьми. Засученные по локоть рукава показывали крепкие рабочие руки, босые ноги упирались в банки, и лишь «загребные», сидевшие впереди, упирались в подставки, укрепленные на дне катера.

Позже всех подошли к линии старта англичане, делавшие пробный пробег в глубину бухты

— Cheer up fellows! — крикнул Сондал, перегибаясь через поручни. — У вас все

7

шансы. Дайте вырваться французам и итальянцам, они потрудятся для вас на даровщинку... У наших преимущество,  обратился он к дамам,—большой вес без жира.

—  Посмотрите, какая прелесть!—крикнула вдруг Манола

От трапа только что ставшего на якорь русского крейсера отвалило небольшое гребное суденышко. На нем сидело лишь пять гребцов,—три с одного, два с другого борта.

Длинные и тонкие «распашные» весла сгибались как пружины. При забрасывании весла гребцы сгибались так низко, что едва не касались головой сидевшего перед ними, а, откинувшись, касались колен сидевшего сзади гребца.

Огромные люди в шапках с длинными лентами казались как будто слишком большими для вельбота, и от этого движения имели такой вид, словно они гребут шутя

При каждом взмахе весел вельбот приподнимался немного из воды и казалось, что он весело танцует.

—  Как хорошо, — радостно вскрикнула Манола,—они тоже будут гнаться? Но почему они не на катере?

—  Не имеет никакого значения,—бросил Сондал,—они не записаны в гонку. Кроме того, что за глупость выходить впятером против двенадцати гребцов, не отдохнув даже после похода.

Катера выстраивались. Ближе всех к «Монборо» стал итальянец. Гребцы склонились вперед, забросив назад весла на вытянутых руках. Большой «загребной» черный как жук неаполитанец, посмотрел из

8

под соломенной шляпы на стоявших на юте дам и что-то сказал своему соседу.

Оба рассмеялись.

За итальянцами стояли немцы, французы, англичане и последними японцы.

Состязавшимся предстояло пройти по прямой линии до «Стейт Огайо», обойти его по носу, пойти по прямой до «Болоньи», обойти его по корме и оттуда—на «Монборо», где кончалась гонка.

Целая куча всевозможных гребных судов с публикой, пришедшей из «Санта Лючия» и гребцами-неграми обрамляла путь состязания.

Вдруг выстрелила пушка. Короткое злое пламя вырвалось из дула с треском взрыва, и далеко по воде помчался плотный гул, будто огромный кегельный шар побежал толчками по сухой доске.

Сразу, боясь потерять долю секунды, весла вонзились в воду. Она вспенилась и зашипела.

Впереди, как и предвидел Сондал, пошли итальянцы и французы. Почти рядом. Чуть-чуть позади—японцы, и на одну длину от них рядом, катера с «Монборо» и «Фридриха Барбароссы».

На одной линии с японцами, но много ближе их к открытому океану неслась лодка с пятью гребцами. Синий по диагонали крест был на флаге этой лодки.

 Русский вельбот принял участие в состязании, без права на приз!..

Это произошло так:

Когда «Витязь» спустил на воду вельбот, чтобы везти командира «являться старшему на рейде», всем на корабле было известно, что предстоит гребная гонка.

9

Принять участие в этой гонке на законном основании нельзя было, не записавшись накануне. Единственным выходом оставалось: «показать свой класс», так как никому не запрещалось идти рядом со состязающимися на некотором расстоянии, не мешая им.

Эту идею дал рулевой катера № 4, унтер офицер Васюков, необыкновенный любитель состязаний с иностранцами во время заграничного плавания. Любитель очень часто платонический: в драке подзадоривал, в гребле—до хрипоты кричал подбодрения и советы.

—  Ваше благородие, разрешите доложить, —обратился он к старшему офицеру. Коротневу,—так что очень печально. команда убивается, что ей не позволяют перед иностранцами отличиться. Сами изволите видеть, разве это мыслимо

—  Говори про себя Васюков, нечего сваливать на команду. Да и к тому же и не успеть катер спустить на воду, у них, гляди, сигнал будет дан.

—  Ваше благородие, да ведь их што! Да ведь их не то, что на катере, их на вельботе побьем, если принажать да по чарке дать. А вельбот то ведь на воде уже

—  А ты ответишь мне, если оскандалимся?

—  Никак невозможно, ваше благородие, немыслимо даже. Вельбот то наш сам идет, его Господь Бог несет. Десять длин позади ляжет. С ручательством.

На весла сели люди, как были в рабочем брезенте.

Места загребных заняли Птаха и Тимошкин, великаны, по семи пудов весу. Птаха был молчалив и задумчив обыкно

10

венно. Тимошкин жив, порывист и весел. Он принадлежал к разновидности балагуров. Начинал фразу с междометия «ыть». «Ыть» так я, «ыть» так мы...

В этот раз он был в восторге от того, какой «суприз» иностранцам готовится.

Васюков, работавший ради чистой идеи, оставался на корабле.

Когда вельбот уже отваливал, он, стоя на нижней площадке трапа, давал советы:

—  Птаха, молю тебя, не давай без крайности всю силу, это тебе не с катера весло, чувствуй его деликатность, не измывайся над ним беспощадно...

Вельбот пошел быстро с места.

На руле был сам Коротнев, великий знаток гребли. Первое время его беспокоило, окажется ли на месте Птаха. не нарушит ли гармонии гребцов, привыкших работать вместе, но после первых же взмахов его весла успокоился. Птаха отлично держал счет, безукоризненно «разворачивал» легкое вельботное весло и нежно без брызг опускал в воду.

«Ать—два—а—а», командовал Коротнев и несколько раз для пробы менял темп. Все было хорошо, он держал гребцов в руке, как хороший дирижер оркестра. Вельбот слегка приподнимался над водой, когда гребцы заносили, и опускал нос, когда вытягивали весла. Он как бы ритмично дышал, словно греб на нем один человек, он был «собран».

—  Ать-ать-ать,—дал для пробы Коротнев команду финиша в один счет. И весла заработали с крайней быстротой опять в безукоризненной согласованности.

11

Перед носом вельбота поднялся бурун, как у моторного катера.

—  Суши весла!

Весла застыли в воздухе.

—  Последний раз напоминаю, ребята. не смотри на других, когда обходишь или тебя обходят. Я за вас буду смотреть. Смотри лишь на лопату, дыши носом. Ну, дай Бог!

Коротнев положил руля, и вельбот по широкому кругу завернул к старту.

—  Смотри, Птаха, —начал он, но в это время грянул выстрел.

Вельбот рванул и вынесся вперед. Коротнев взял темп англичан и держался с ними в одной линии. Он был крайним, поэтому, огибая слева американский крейсер, описывал самую короткую кривую поворота, что было некоторым выигрышем времени и позволяло экономить силы гребцов.

«Не долго выдержали», подумал он, взглянув на итальянцев и французов. Их работа не казалось тщательной, линия весел не была строгой плоскостью, «разворачивали» неважно.

Он перевел глаза на ближайших соседей, японцев. Их офицер на руле выкрикивал счет по японски, и от этого получалось впечатление чего то экзотического, хотя матросы одеты по европейски, и катер по виду ничем не отличался от других. Они хорошо гребли, но чутье говорило, что в гребцах нет «сердца». которое чувствовалось у англичан и немцев. Немцы были несомненно хороши, но единственными соперниками Коротнев чувствовал лишь англичан, и поверив этому чувству, стал сообразоваться лишь с ними.

12

У них он увидел замечательного загребного, огромного светлого блондина с кирпичным лицом. Следующий за ним гребец был тоже очень хорош.

—  Навались!

Какая-то лодка, следившая за состязанием, полная народа, с гребцами неграми, быстро промелькнула перед глазами и по этому можно было судить, как быстро пошел вельбот.

Позади шли немцы, бросившие японцев. Уже совсем близко был «Стейт Огайо» с трепетавшим на его носу сигнальным флагом.

Коротнев решил сделать еще бросок и обойти поворот темпом финиша. Англичане повторили.

Сбоку послышался грохот и стук сбившихся весел.

Коротнев оглянулся: французы и итальянцы сшиблись друг с другом, подойдя на повороте слишком близко.

Два конкурента вышли из состязания

Начинался бесконечно длинный борт «Стейт Огайо». Он отбрасывал от себя длинную тень, в которой сразу сделалось прохладно.

Лица гребцов раскраснелись, пот струился из под фуражек. Коротнев видел, как Птаха делал головой движение, чтобы сбросить каплю, попавшую в глаз.

—  Не робей, навались,—хриплым голосом рявкнул Коротнев,—ать-два!—и вторая часть счета «два», была почти так же коротка, как первая.

Англичане держались почти рядом. Казалось не было никакой возможности оторваться от них.

13

Коротнев ускорил еще темп и увидел, что его гребцы на пределе, и больше дать не могут. Он скосил глаза направо, англичане прибавить тоже не могли.

Несколько секунд он не решался поднять глаз на своих, когда же поднял, то увидел, что все—благополучно. Лица всех были красны, как кумач, но ни у кого не было видно отчаяния. Новым было только то, что теперь они опускали весла с оханием, для того, чтобы подбодрить себя.

Коротнев понял, что «вынесут» и сердце заколотило у него. Люди сгибались и разгибались четко, видно было, что кисти рук еще не одеревенели, что они давали, правда, всю силу, но до изнеможения было далеко.

Можно было держать в таком темпе, пока расстояние между ними и англичанами не увеличится еще на две-три длины.

Когда поровнялись с прелестным белым стационером «Болонья», победа была в руках. Изступленнымъ—«E viva»!—встретили их итальянцы.

И издалека, с «Монборо», с лодок со зрителями, отовсюду, тоже гремели одобрительные клики. И вот тогда-то Коротнев дал бешеный темп финиша.

— Спасибо орлы!—крикнул он гребцам, «два сдерживая слезы и готовый разрыдаться от волнения и счастья, когда была прорезана линия старта...

С «Монборо» видно было, как столкнулись французы и итальянцы.—Нельзя было разобрать положения прочих.

Маноле показалось, что и русский вельбот пострадал в этом столкновении. Ее

14

сердце сильно билось, ей было жалко маленького героического суденышка.

Когда длинный «Стейт Огайо» закрыл состязание, она впилась глазами в промежуток между ним и «Болоньей»,откуда должны были показаться катера. Время, хоть и исчисляемое секундами, тянулось мучительно долго. Ей и хотелось и казалось невозможным счастьем увидеть русский вельбот впереди других...

Но тут из за кормы американского крейсера вырвался русский вельбот. — Он шел на две своих длины впереди англичан. Видно было, что между противниками ожесточенная борьба, но только тогда, когда с «Болоньи», к которой уже подходили суда, грянуло «E viva!»—Манола поняла, что русские выигрывают...

Подойдя к старту, вельбот на полном ходу описал красивую кривую и пошел к своему кораблю, откуда все росло и ширилось громкое «ура».

«Класс» был показан.

Александр Гефтер.

15

Александр Гефтер.

Бокс.

На корабле «Двина» *) только что кончили обедать. Вахтенный начальник, мичман Бобарыков, сошел к себе переодеться перед тем. как идти на берег.

Маленькая каюта, с койкой красного дерева и блестящими свежим лаком стенами, была уютна и чиста особой «морской» чистотой, как бывает только на военном корабле. В открытый иллюминатор виден был несущийся от Грахары дивизион миноносцев, вспарывавший светло-синюю воду в белые буруны. Казалось, что корабли несутся под музыку, так гармоничен и плавен был их ход.

С стоявшего в южном углу плавучего дока неслись звуки электрических сверл, автоматических молотков, свист пара. К ним примешивались гудки портовых катеров.

Бобарыков подошел ближе к иллюминатору, чтобы разобрать по трубам миноносцев номер дивизиона. В это время над его

*) Бывшем во время войны. базой для английских подводных лодок.

16

головой. на верхней палубе, застучали босые ноги нескольких бегущих матросов. Через короткий промежуток — еще и еще. В иллюминатор донесся шум возбужденных голосов, все нараставший.

На корабле что то произошло.

Бобарыков поспешил из каюты, на ходу застегивая китель. Одним духом, боком, взял трап и очутился на верхней палубе.

На баке собралась толпа русских и английских матросов У правого борта «Двины», много ниже её, распласталась на воде английская подводная лодка «Е 19», которую матросы называли «Инайтин», сверху удивительно напоминавшая жюльверновский «Наутилус», как его рисовал Piy.

Оттуда, по узкому и крутому трапу, поднималось на «Двину» несколько англичан.

Стоявший на мостике необыкновенно франтоватый, стройный мичман, увидев Бобарыкова, стал звать его знаками.

— «Подымайся скорее, — сказал он, когда топ. был уже на трапе. — Маршалл выбил ударом ноги самовар у Черноморца. Сейчас тот ему сдачи дает. Отсюда хорошо видно. Разнимать не будем». Потом добавил —«Знаешь этот здоровенный англичанин!».

Сверху было, действительно, хорошо видно. С высокого мостика корабль казался необычайно широким и мощным. Чистая, вышарованная песком палуба, под лучами солнца, сияла белизной. На ней резкими темными пятнами выделялись матросы: одни—в страшно широких, закрывавших ступни ног штанах и в галанках в обтяжку — англичане, другие, более подвижные, в фланельках на выпуск, немного пузырящих, и с

17

длинными развевающимися лентами шапок,— русские.

Толпа образовала ровный круг, в центре которого стояли два человека: колоссальный боцман «Двины» Черноморец и другой, пониже его, кондуктор с «Е 19»—Маршалл. У Маршалла был наполовину оторван рукав; по квадратному подбородку Червоморца текла кровь. Маленький, ярко начищенный самовар, с отскочившей крышкой, лежал у самого борта.

Маршалл, хоть и высокого роста, был все же на пол головы ниже Черноморца. Он стоял в типичной позе боксера, перенеся всю тяжесть тела на правую ногу и выставив вперед левую. Огромный, красный, поросший белыми волосами правый кулак был прижать к груди, левый — выставлен вперед для парада.

Видно было, что несмотря на свою величину, англичанин был очень быстр и упруг, как футбольный мяч. Гладко выбритое, красивое и молодое лицо его с бронзовым загаром было спокойно и чуть насмешливо, и так же спокойны были лица зрителей-англичан. Одни жевали резину, другие набивали трубки, закуривали

Черноморец стоял насупившись, мрачно сплевывая кровь. Видно было, что он решил биться, не щадя живота, до последнего вздоха. Дело для него выходило нелегкое: драться на кулачки с лучшим в отряде лодок боксером, не имея никакого понятия о боксе. Это было необходимо и для престижа его, как боцмана, и для поддержания долголетней славы богатыря. Сейчас перед своими и английскими матросами решалась его судьба.

Маршалл неоднократно уже пытался вы

18

авать Черноморца на бой. Раз даже ударил его, но Черноморец стерпел. пренебрег, не удостоил англичанива. Кроме того, как старший боцман он был «дипломатом» и понимал, что ссору заводить с англичанином неудобно...

Но теперь—другое дело. Выбитый из его рук ударом ноги самовар—это уж не вызов на бой, а издевательство! До случая с самоваром и матросам не казалось странным, что их Василий Макарыч «молчит англичанину». А теперь шалишь! Никто не сомневался, что боцман в долгу не останется.

Хоть русская галанка не так обливает тело. как английская, все же ясно выступали мышцы Черноморца, они были не так массивны и развиты, как у англичанина, и шея Черноморца менее напоминала башню, плечи не закруглялись, подобно двум ярдам, и ляжки ног не напрягали так ткань штанов, но его слегка сутулые плечи были значительно шире, руки и ноги много длиннее, а спина — ширины необозримой И было еще что то, что ощущали по крайней мере русские ярители: при взгляде на боцмана чувствовалось, что его никак не свалить...

Лицо Маршалла было спокойно; Черноморец, напротив, казался разъяренным, тихо и упруго переступая с ноги на ногу, подобно танцующему медведю. он повторял все время рыкающим басом «Я те покажу, сукин сын как самовар из рук вышибать» И эта фраза будто подхлестывала его во время всего боя.

Англичане были уверены в победе «своего» После первой же схватки,  когда Червоморец сгреб англичанина. разорвав на нем галанку, а тот легко «ушел», нанеся при

19

этом боцману потрясающей силы «дайрект» левой рукой, а правой—«свинг», от которого боцман не сумел защищаться,—стало очевидно, что русский понятия о боксе не имеет. К тому же Маршалл славился своей силищей: один передвигал аккумулятор подводной лодки. Но для русских зрителей дело не представляло этого, по преимуществу спортивного, интереса, им нужно было другое: чтобы Макарыч «постоял за себя», «не дал себя в обиду».

Боцман не ответил сразу на удары. Выжидал.

Затем, повернувшись боком, он развервернулся и его огромный кулак прорезал воздух. Типичный русский удар «в ухо». Если бы дошел до цели, англичанин не выдержал бы.

Но на стороне Маршалла была тренировка и старинная культура кулачного боя. Отпрыгнув в сторону, чтобы уклониться, он это самое движение, всю инерцию своего прыжка, вложил в «дайрект» под сердце противника.

Послышался глухой звук удара, как бы по ребрам лошади.

Черноморец охнул и согнулся, и в тот же миг целый град ударов посыпался на него. Глаза его напухли и превратились в багровые пятна. Кровь пошла из носа и изо рта. Но он не дрогнул.

Он все наступал и искал встречи с противником. Его удары постоянно парировались контрами Маршалла, который оставлял без внимания только слабые. Черноморец не умел закрываться, поэтому при каждом своем выпаде сам подвергался ударам.

Несколько раз, против правил боя,

20

он пытался схватить англичанина, сломить и подмять под себя. Но каждый раз Маршалл находил нужное движение и уходил, занося при этом тяжелые удары.

Однако, избитый и истерзанный Черноморец не сдавался и не был жесток. Несмотря на все неудачи, он упорствовал грозно, казалось, он не теряет силы, а напротив силы его прибывают вместе с бешенством. Не он, а победитель Маршалл замедлил свои движения.

Нанося удары, Маршалл уже не притоптывал, как делал вначале,—его выпады потеряли красоту, сделались грузными, будто бойцу стал уже тяжел вес собственнаго тела.

Ни один, самый сильный боксер, не может бить без остановки изо всех сил, даже по тренировочному мячу, дольше 2-3 минут,—неминуемо начнет выдыхаться. А Маршаллу, вдобавок, приходилось освобождаться , от тяжких объятий Черноморца.

Помимо усталости было еще одно обстоятельство, гасившее мужество англичанина: удивление, постепенно переходившее в ужас, перед этим им же исковерканным противником, который продолжал стоять призрачным окровавленным великаном Мысль, что русского никак не свалить, что он никогда не упадет, лишала англичанина мужества. Теперь он работал кулаками, как бы в полусне, ужё не для победы, а лишь бы самому уйти целому.

Наступала критическая для боксера минута резкого упадка сил.

И все же, был миг, когда окончательная победа казалась близкой от него. После Одного удара в голову Черноморец, покачнулся и задел ступней о чугунный кнехт

21

для закрепления канатов, чуть было не рухнул.

И все таки устоял. Успел опереться одной ногой о чугунный столб и удержал равновесие. Было видно, как его огромная, широкая ступня судорожно дрожат, выдерживая на себе вес всего тела и инерцию только что полученного удара.

Все матросы уставились на эту дрожащую ступню: выдержит ли, пока он выпрямится перед следующим ударом?

Но Маршалл не ударил. Видимо, не мог. Его покинули силы. Мускульное напряжение достигло предела

Англичане стали поддерживать его криками поощрения: «Не теряй времени, не давай ему опомниться, пощекочи его», — неслось с их стороны.

Бобарыков впился руками в поручни мостика, весь подавшись вперед: «только бы не упал, только бы выпрямился», молил он про себя.

И как в замедленном темпе фильма на экране, увидел он следующее: Черноморец, еще не выпрямившись окончательно, развернулся боком, размахнулся и с оханьем с каким дровосеки опускают топор, ударил Маршалла. Тот взмахнул руками, как бы ища опоры в воздухе, отлетел в сторону на несколько шагов и с деревянным стуком грохнулся на палубу. И в то же время пронесся вопль толпы и сразу стих.

Офицеры бросились вниз пробиваясь сквозь толпу возбужденно шумевших матросов.

«Садани его», «покажи ему, Макарыч», — послышались взволнованные голоса

«Они ему, ваши благородия, дорвались в

22

ухо дать»—скороговоркой, свежим и радостным голосом торопился объяснить сигнальщик Бобров, «англичанин, упавши, руки задрал, что прекращает, но наш не желает считаться, как от них много потерпевши».

Пробившись сквозь толпу, офицеры увидели, как Черноморец мертвой хваткой держит англичанина. Он как бы сжимал его в своих объятиях, любовно и нежно. Красивая голова Маршалла бессильно свисала нал плечо боцмана, который не переставая, со зверской радостью, повторял: «Самовар! С самовар выбил.! С самовар выбивать!» Когда, после долгих усилий, у него вырвали бесчувственного Маршалла с раздавленными ребрами Черноморец поднялся, постоял немного, посмотрел вокруг непонимающим взглядом и пошел в кубрик отмывать кровь.

Затем вернулся, поднял самовар, снова налил его, поставил, и когда самовар закипел,—чинно, в прикуску, выпил свою порцию—двенадцать стаканов.

Кончив, он удивленно и вместе неодобрительно покачал головой и в последний раз. как бы в раздумии, произнес: «самовар выбил»...

И опять сокрушенно покачал головой.

Александр Гефтер.

23

Александр Гефтер

Случай с цикадой.

Авральные работы закончены. якорь отдан, боцманская дудка и вахтенные уже оповестили: «желающие на берег».

Крейсер стоит на большом рейде Кобе.

|Кажется, совсем близко врос в аметистовую воду недавно спущенный на воду сверхдредноут «Миказа». Гигантские орудия глядят из башен. У гюйса стоит маленькая фигурка часового с винтовкой, но на обширной верхней палубе не видно народа. По другому борту крейсера — маленький итальянский стационер, розовый под лучами заходящего солнца. С его спардека спускают на воду командирский вельбот. А подальше — большой американский крейсер «Миссури».

Причудливые кружевные узоры далекой бухты открывают архипелаг зеленеющих островков, оттуда приносится бризом свежий запах сосны и мимоз.

В море, по направлению к крейсеру, виден мотор под русским флагом: консул с визитом.

— Ну что-ж, Горлопан, пойдешь со

24

мной на берег японов смотреть и пиво-жинжер пить? — спросил огромный комендор Ткаченко маленького, совсем квадратного сигнальщика.

Гарлопан впервые в заграничном походе. Узкие, серые глазки на веснушчатом лице вятича смотрят насмешливо, видно, что он вообще не склонен ничего принимать на веру. На берег он пойдет и для того, чтобы ноги размять после долгого плавания, и чтобы «пиво-жинжер» попробовать, о котором еще сегодня был разговор у матросов..

Ткаченко шагает немного впереди, пошевеливая в кармане большими серебряными монетами, что он наменял сегодня у ревизора: за ним, покачивая могучими плечами, следует Горлопан.

— Мы, слышь, будем держать руля прямо вон по этой улице. «Махи» по японски будет улица. Как догребли до 3 го поворота, там у них парк Маруяма начинается.

Для бодрости зайдем в один кабачек. Поглядишь, как у них дверь, ни до пола, ни до потолка не дотягивает. Американская система для прохлады воздуха и против мух,

...Сразу после заката солнца, почти без сумерек, опускается теплая ночь. Матросы выходят из кабачка с «американской» дверью. Экзотика, в виде массы бумажных фонарей и фонариков, бегущие люди-лошади, рикши, шлепающие резиновыми подошвами по асфальту мостовой, стук деревянных сандалий, японки в шелковых и японцы — в шерстяных киримонах, все это на приятелей мало действует. Их внимание с пьяным уоорством обращено на одно поражающее

25

их явление: невидимые, бесчисленные тонкие звоны в темноте...

Непонятно. кто играет?

По этому поводу они не обмениваются ни одним словом, но ясно, что чувствуют друг друга.

Тесно сплетя толстые пальцы своих задеревеневших от гребли и корабельной работы рук, они идут, покачиваясь, медленным и крупным шагом. Ткаченко ведет без колебания. Он помнит дорогу, по которой проходил хотя бы однажды. И всякий раз, как они погружаются из света в темноту, из кустов несется легкий, металлический, трепещущий звук.

— Играет, а самого не видать, — хриплым голосом прерывает молчание Горлопан

Наконец, он не выдерживает и, оторвавшись от друга, подходит к кусту, задевает за ветки и шлепается на земь.

В темноте смутно белеет его широкая спина.

Ткаченко, сопя, подымает его, и шествие продолжается.

На углу, как раз у входа в тенистый: парк Маруяма, расположилась освещенная игрушечными фонариками фруктовая лавка: ананасы, бананы, спелые, золотые, срезанные целой веткой и темно красные горки неведомых плодов.

Здесь тоже слышен металлический, тоненький и нежный звук струны. А поодаль — в глубине парка — звучит целый оркестр.

«Асей», обращается к хозяину Ткаченко и, показав образованность, переходит на. русский язык.

26

—  Скажи, добрый человек, где у тебя играет?

Хозяин, худеньний японец в купальных трусиках, темном киримоне, и в очках, не понимает, но хихикает поощрительно. Он — сама любезность и желание услужить.

—  Вон опять — и Ткаченко указывает пальцем в угол между корзинами, затем на свое ухо.

—  Иесь, иесь, — захлебывается японец,— моя понимай русски.

Он бежит за корзины и выносит оттуда маленькую, удивительно сделанную клеточку. В ней сидит огромная цикада.

Попав в полосу света, насекомое умолкает

Видны блестящие, черные глаза-бусы, выходящие из клетки

—  Ах ты мать честная, ой не могу, не перенести, ох ты, Господи, дьяволица та какая!—разражается басовым кашляющим смехом Горлопан,—«вон так мандолина Хахаха. Ой, не могу».

Он приседает, хлопает себя по ляшкам тяжелыми ладонями. На глазах выступают слезы.

Но Ткаченко не смеется, он чтото обдумывает. Затем, пошатываясь, опускает могучую руку на щуплое плечо хозяина и говорит мрачно и коротко: «Хамач?».

Это должно означать «сколько» — (How much?)

Хозяин хихикает, но только собирался назначить цену, Ткаченко перебивает: «Я тебе вот что скажу. Ты хоть японец, но должен понимать матроцкую душу. Желаю эту насекомую иметь на корабле для музыки

27

в своем законном помещении батарейной палубе. Поэтому и спрашиваю, сколько тебе за эту музыку желательно получить. Хамач?» Торг долог. Обе стороны повторяются. Ткаченко терпелив и знает, как нужно себя держать в заграничном плавании.

Горлопан старается просунуть палец сквозь прутья клеточки и надавить на брюшко цикады. Там, по его мнению, у неё музыкальный отдел, и ежели попасть в точку, насекомое начинает играть.

—   Не балуй, деревня,—сурово бросает ему приятель и продолжает торг. Когда обе стороны дошли до хрипоты сделка заключена. Друзья с покупкой углубляются в темную улицу

Двое ребятишек в шелковых халатиках провожают их несколько шагов, затем останавливаются и, крикнув тоненькими голосами—«японска стреляй, русска падай» — поворачивают назад и бегут что есть духу, шлепая босыми лапками Большие банты развеваются за их спинами.

—  У-у-у, вот я вас,—ревет Горлопан. Затем добавляет обыкновенным голосом: «до чего ядовитые дети у этих япанов» Но он не рассержен. Он по-прежнему занят и очарован маленькой музыкантшей, которую несет в клетке его друг.

Попав в темноту, цикада снова начинает свою нежную металлическую однозвучную мелодию.

—  Ребята-то наши. как на корабль придемъ! Вот потеха, вот удивятся матросики.

И представив себе эту заманчивую картину, Горлопан опять разряжается громовым "хохотом и кашляет от восторга.

28

—  Левая табань, правая загребай,—командует Ткаченко и останавливается.

—  Я так считаю, по случаю нового приобретения, надо обязательно выпить.

Внезапно от двухэтажного ярко освещенного домика отделяется маленькая фигурка японки, и старушечий голос заискивающе останавливает их: «Мадам, мадам, мунога мадам. Японска девуска курасива, любит русска матроса».

В дверях показывается несколько крупных людей во всем белом. Фуражки с длинными лентами указывают, что это русские матросы.

—  Глянь ка, Бобров, Федюков и вся машинная команда!. Эй ребята, греби сюда. С законным браком!—вопит Горлопан. Бобров со своими спутниками всматриваются и, узнав своих встречают Ткаченко и Горлопана так радостно, будто век не видались,

—  Ну что же, я смотрю нас теперь достаточный комплект. Пошли в порт. Там в кабаке, как мы давеча сюда шли—французов видели. Такое дело, что надо им с шапок красные шарики спарывать.

Говорит это Бобров. Его сильно «кладет». Разговаривая, он, чтобы удержать равновесие, то наступает на собеседника, то отходит назад.

Бобров драчун. Бой ему необходим на суше для приятных воспоминаний в походе. У него всегда есть запутанные счеты с матросами других национальностей.

Теперь он мечтает о французах.

—  А это что у тебя за чуда заморская? Гляди, усы то какие у неё.

—  Отойди, пьяная морда, не твоего ума музыка. Мы ее в американскую ресторацию

29

несем оказать уважение за песню. Вот услышите, какая у неё в грудках сила,—солидно и резонно говорит Ткаченко, —пошли все разом туда.

...Ходящая на пружине гигиеническая «американская дверь» приходит в сильное движение, впуская новоприбывших.

В баре полным-полно и необычайно шумно.

Пахнет душистым табаком «Вирджиния» и винным духом. Зеркала, по всем стенам, запотели и ничего не отражают. Множество всяких никелированных приборов и металлических украшений. Бутылки всех форм и украшений За кассой необыкновенно толстый китаец в шелковой кофте и круглой шапочке с помпоном. С желтого лица пот льет ручьем.

Французов нет, зато есть американцы с «Миссури», в их оригинальных белых колпачках и черных галстуках поверх рубашек. Их так много: будто корабль спустил на берег всю свою команду. Лица у них красные,—много выпито.

—  Ага, господа американские повара, шипит Бобров со злорадством. У него счеты и с американцами.

Жара, духота, винные пары бросаются вошедшим в голову.

Им хочется двигаться, орать песни, хочется показать удаль, хочется попробовать силу.

—  Эй, ходя,—раздельно и внушительно говорит Ткаченко хозяину—гони нам, славному российскому флоту пива-жинжеру по числу присутствующих. Желаю приветствовать мою новую мамзелю-музыкантшу.

30

И он ставит перед собой на прилавов влеточку с цикадой.

Ея появление производит необычайный эффект.

Сидящие поднимаются со своих мест, чтобы узнать в чем дело.

—  Греби назад, поварская рота. дальше от трапа!—вопит Бобров. Мо американцы — добродушные люди, и цикада и их приводит в умиление.

Из их среды выходит уже пожилой матрос с белыми шрамами морщин на кирпичном лице. В его руке стакан с джином. В честь находящегося в клеточке существа, он говорит длинную речь и заканчивает криком «чир». Крик повторяется всеми без исключения присутствующими. Ткаченко растроган. Он обнимает оратора, пьет одним духом джин и затем трижды лобызает пожилого американца. Тот снимает с Ткаченко фуражку, надевает на него свой колпачок, а на себя его фуражку. Ткаченко выглядит как бык в наколке, американцу фуражка сползает на брови.

Обмен головными уборами, символ дружбы, сближает, и создает атмосферу мира и веселья.

На мраморной прилавке—клеточка с цикадой. её тоненькие усики шевелятся, будто тоже хотят сказать приветствие добрым людям.

—  Стой,—кричит Ткаченко, таким голосом, будто случилось несчастье. Он размахивает одной рукой, а другой обнимает за шею американца и нещадно раскачивает его в такт речи.

—  Господа американские матросики со славного крейсера «Миссури», сейчас вам

21

будет показана самая первейшая в мире чуда в память сближения американской державы с российской. Сейчас, как я ее в темное место поставлю, будет моя мамзеля играть, словно как на мандолине, не отличить.

—  Слышь, Ткаченко.—говорит ему на ухо Горлопан,—дай ты ей ради Христа водки глотнуть, сделай милость. Много веселее пойдет.

—  Господа иностранцы, — продолжает Ткаченко,—я ее сию минуту джином буду поить перед концертом, А как у ней горла нет, то придется ее окунуть, чтобы она джин корпусом забрала...

Как бы понимая, что сейчас произойдет и желая избавиться от неприятности, цикада отбивается изо всех сил.

Но что она, слабенькая, может поделать? Толстая деревянная лапа держит ее крепко. Напрасно её тоненькие с зазубринами ножки стараются разъединить пальцы.

—  Чтоб не утопла, гляди, — волнуется Горлопан.

Цикада снова водворена в свою клеточку и стоит на полу, покрытая фуражкой. Для темноты.

—  Ш-ш-ш,—командует Ткаченко. Граммофон останавливают. Наступает тишина. Изредка икнет американский славный матрос с «Миссури» или свой.

Пения нет.

Постепенно шум возобновляется.

—  Скажи им, что она должна передохнуть, потому она, думать надо, поперхнувши,— советует Горлопан.

Снова заводится граммофон, кто-то начинает гнусавую американскую песенку. Два

32

молодых матроса лихо танцуют джигу. Их белокурые волосы выбились из под колпачков. Они веселятся от души: па старинного матросского танца—все бешеней, все неудержимее. Окружающие хлопают в ладоши и пронзительно свищут. Атмосфера накаляется нестерпимо.

Эпизод с цикадой исчерпан.

—  Я думаю, Горлопан, у неё какая пружина заскочивши. Надо ей под груди надавить,—упавшим голосом говорит Ткаченко. Цикада извлекается из клеточки, но в тот момент, когда твердый палец нажимает ей на брюшко, происходит нечто удивительное а непредвиденное.

Цикада выпускает из своего поджатого задка сильную и жгучую струю прямо в глаза пораженного Ткаченко.

От неожиданности он выпускает на пол клеточку. Американцы в восторге и хохочут над обалдевшими владельцами цикады.

—  Ах ты, обезьяна американская, — срывается Ткаченко внезапно рассвирепев, — давай обратно мою шапку и бери свой поварский колпак. Смеяться решаешься надо мной? — Он бросает американцу в лицо его легкий пикейный колпачок, подымает с пола клеточку с цикадой и решительно направляется к выходу.

Горлопан следует за ним.

—  Что ты с ней хочешь делать?

—  Потоплю ядовитую гадюку, погублю эту стерву, что меня опозорила за мою ласку.

Шагах в двадцати торжественно плещется и переливается под лунными лучами море.

Напрасно Горлопан старается спасти

33

цикаду. Он летит в сторону от толчка рассвирипевшего Ткаченко, а легкая клеточка летит по воздуху и падает в спокойную воду.

Полный несдерживаемого гнева, мчится Ткаченко обратно в бар. От тяжелой пьяной тоски, угрызений совести и обиды он готов на все. Остановившись на пороге, он обводит помещение мутными глазами

— Бобров, друг, поддержи! Ко мне, наши! Покажем американцам русскую силу.

И он врезывается в толпу, как былинный молодец.

Слышна грозная команда Боброва:—«Весла... на воду!»

В то время как в баре идет грозный бой со звоном разбитых зеркал, посуды, бутылок, треском разламываемых табуреток, воплями, молодецким свистом, — в нескольких шагах от берега покачивается на воде маленькая клеточка из бамбуковых прутков. Из неё чуть-чуть высовываются усики как бы молящие о помощи.

Но спасенья нет! Не поняло японское насекомое матросской души.

Александр Гефтер.

34

Александр Гефтер.

Человек за бортом.

Крейсер прошел узкий пролив у Симоноссеки. После двух недель открытого океана, и тайфуна, плавание в Японском море, обещающее близкую стоянку в Кобе, казалось легким.

За долгий переход в команде стали злиться. По любому поводу закипала ссора, а то и драка. Так называемые «скверные характеры» не давали покоя «смирным».

За ужином рулевой Анашкин снова стал задирать молодого матроса, эстонца Прамника.

Прамник был из «команды слабосильных». Во время гребли его сажали не на весло, а на нос — с крюком. От него требовали меньше, чем от остальных.

Но в общем команда не была настроена к Прамнику злобно, и шутки не носили характера издевательства. За исключением, однако, рулевого Анашкина.

После тайфуна, как будто, полегчало, но потом снова начались зной и духота, доводившие Анашкина до исступление. Человек, на котором он «срывал сердце», был

35

Прамник. За обедом и ужином он устраивал «спектакли» до которых в команде всегда находились большие охотники.

—  Что я тебе скажу, слабосильная команда! — говорил Анашкин. — Правильно ответишь, будешь шамать, а нет — твоя, Степанида, вина. Должен ты сейчас ответить: какая снасть приходит в движение, когда склянку бьют? Ты правильно обдумай и отвечай.

Прамник покраснел и, не подымая глаз, тихо ответил:

—  Рындабулина.

—  Это правильно. А какое у негров нутро: красное, как у нас, или черное? Не знаешь? Ты не бойся, Прамник, можешь отвечать свободно.,. Не отвечаешь? Выходит, что ты и на мозги слабосильный, потому у тебя не видать настоящего русского рассудка, и есть ты — эстонский «курат».

Прамник замигал белесыми ресницами и ничего не ответил. О, если бы он мог преодолеть свою ужасную робость. Нужно было показать, что и он настоящий матрос, смелый, лихой. Нужно бы «врезать» Анашкину в ухо, хоть раз!

—  Бак с макаронами, презрительно брошенный ему, Анашкиным, перевернулся, часть «шамы» вывалилась.

—  Эх, ты, тоже матрос! Лопай, несчастная!

**

Сумерки быстро спускались.

Мягкий бриз нес с берега нежные запахи мимоз и сосны. Порой были видны в воде светящиеся, как маленькие дуговые фо

36

нари, рыбки, — мимо них корабль проходил быстро, как бы отбрасывая их в сторону.

Море начинало фосфоресцировать, работавший с глухим шумом винт разворачивал огненные полотнища, и далеко за кораблем оставался торжественно • пылающий след.

Когда вахтенные на мостике зачерпнули воды, чтобы измерить температуру, все ведерко было полно светящимися инфузориями, и казалось, что в нем алмазы. Температуру измерили и воду вылили за борт, — на мгновение корабль соединился с морем полосой огня...

Прамник стоял на баке. С шумом, напоминавшим падение ливня, крейсер резал воду. Весь корабль глухо и мягко вздрагивал в такт машине и только по этому можно было судить, что он двинется, а не стоит на месте.

Неподалеку, у мачты, несущей белый топовой огонь, собралось маленькое общество. Рулевой Анашкин рассказывал внимательным слушателям про японок. Во всех рассказах, на первом плане был всегда он, могучий, смелый.

Прамник знал, что ему подойти нельзя, Анашкин сейчас же примется за издевки.

— Так вот, я ей и говорю, — слышался анашкинский бас, —ты, должно быть, не знаешь и не видала...—Но тут хохот слушателей заглушил конец фразы.

Прамник представил себе, как корабль станет скоро на рейд, как отпустят на берег «желающих», как разобьются матросы на кучки, и пойдут — кто пить, кто силу пробовать, кто к женщинам, а он, Прамник, останется один. И опять не будет ему ни

37

какого удовольствия, одна тоска после одинокого блуждания на берегу.

...Если бы можно было упасть самому в воду, если бы его толкнул кто нибудь... Ведь, потом, хочешь не хочешь, а полетишь и раз упал с носа, наверное, под винты потянет, и все будет кончено. А самому — не хватает силы, страшно!

Он долго стоял так, никем не видимый склонясь над бортом.,.

* *

—  Вставать, койки вязать, палубу скатывать, чай пить! — закричали вахтенные второй смены, охрипшими от утренней сырости голосами, и корабль ожил.

Солнце уже поднялось и его отражение скользило по воде, богрово-золотое. С правого борта открывался берег узкой серовато-зеленой полоской. Под берегом словно бусы, рассыпались рыбачьи лодки японцев—сампаны. Утреннее море было бирюзового цвета и казалось холодным.

Команда только что кончила скатывать палубу и пила чай.

—  А что это нашей слабосильной команды не видать? —спросил сигнальщик Соловьев, в расчете на то, что Анашкин отзовется и скажет что-нибудь смешное про Прамника. — Он давеча на спардеке скатывал, а вот чай пить не пришел.

—  А я тебе скажу, Анашкин, — сказал сверхсрочный Ковалев, которому уже перевалило за пятьдесят. — нехорошо ты с Прамником. Смотрю, совсем неудобно. Матросик задумываться начал. Брось ты этот аврал. Дуракам хочешь понравиться.

38

Вдруг корпус корабля содрогнулся,. выстрелила на баке сигнальная пушка. Матросы, кто как был, без шапок, бросились по крутому трапу на верхнюю палубу. Но Анашкин, знавший, как и другие, что означает выстрел, остался на месте.

—  Что же ты стоишь, как микада японская? — Крнкнул Ковалев. — Не знаешь, что человек на воде погибает!

И он крепко ударил его в ухо, сухим и твердым кулаком. Анашкин дернул головой, быстро перекрестился и бегом, через несколько ступеней, взял трап.

Машину остановили, корабль беззвучно шел по инерции, все еще очень быстро. Со спардека спускали на вывернутых на воду шлюпбалках дежурную «шестерку», с гребцами в спасательных поясах.

Из машинного отделения поднимались кочегары с закопченными лицами. Как во сне, стал Анашкин на тали, которые быстро травили дюжие руки. Через несколько мгновений шестерка стала на воду. Быстро пошла рядом с кораблем, держась на неотданных еще талях.

Тали отдали, шестерка осталась на двух концах. Поторопились отдать носовой конец, и шестерку повернули вразрез ходу; она накренилась и зачерпнула.

Рулевой, Падалка, строго крикнул — «на воду», затем — «навались».

Шлюпка повернула по струе, оставшейся позади корабля. Скоро она казалась совсем маленькой.

Анашкин огляделся. Матросы собрались в кучки и говорили тихо. Он не спросил, кто упал. Для него было ясно кто.

—  бесполеэно народу надрываться,—ска

39

зал кто-то. — беспременно его под винты захватило.

К группе подошел один из кочегаров

—  Кто это, матросики?

—  Да Прамник, из второй роты. Говорят, веселая ему была жизнь.

У левого борта, на баке, где в после обеденный отдых матросы собираются покурить у «фитиля», вахтенный с дудкой на груди, рассказывал, размахивая руками:

—  Стою я на вахте, жду, когда склянки надо бить. Вижу — странное такое. Прамник выглядывает на спардеке из-за катера, из-за четвертого номера, ужасный такой, глаза будто выпадывают. Потом свесился за борт. Что это за театер такой? И только хочу закричать, чтобы перестал издеваться, а он как оторвется от шлюпбалки и в воду как сиганет! Я ему круг бросил, да он за него сразу неизловчился, а круг потом в толчее от винта запрыгал, в сторону от него ушел. Потом, смотрю, и сам Прамник в глубь пошел. Как будто опять вынырнул, но только не знаю, он это показался, или шапка его.

—  Тихий был матросик, так ничего себе. Слабый. конечно, — говорил кряжистый боцманмат Кондратьев фельдшеру — Они, эстонцы, основательные. Кто его разберет, несчастье, или замысел был у него печальный. А теперь тому. кто над-ним измывался, тоже жизни не будет. Самого изведут. Такой удивительный народ. сами рады погреготать, а потом озлобляются. Жеребцы!..

Сигнальщики на вантах забеспокоились.

«Говорят, что-то нашли. Из воды вытягивают». Послышались голоса. И пока эта

40

весть дошла до стоявших подальше, с вант пришло разъяснение:—Шестерка подобрала саасательный круг.

Потом была еще одна ложная тревога,— подобрали другой круг

И каждый раз Анашкин, сжав до боли пальцы руки, молился, чтобы это был Прамник.

— «Назад гребут», крикнули сигнальщики.—«Пошли назад», передавали в команде. И в конце-концов стали уже просто говорить: Прамника вытащили». Многие крестились. Народ повеселел.

Но когда шестерка стала уже видна простым глазом, в ней, кроме шести гребцов и рулевого, никого не было видно.

Анашкин спустился в нижнее помещение. Одна мысль не покидала его: «Сколько времени, сколько лет нужно для того, чтобы изгладилось впечатление от происшедшего... И сам-то он, забудет когда-нибудь? Хоть бы его списали с этого корабля на какой-нибудь другой! Прав был Ковалев да поздно сказал!.. Пропащая моя жизнь, за что я человека погубил!»

И перед его глазами все стоял смущенный, красный от стыда, хлопавший веками с белыми ресницами, тихий и скромный матросик...

«Анашкин, где ты?» Крикнул в люк веселый голос Соловьева, «что же ты, мать твою бабушка родила, не идешь!—Прамника привезли!..»

Сампан старого рыбака Митсукоши, дальше других отошел от берега за та

41

бунком рыбы, гнавшей перед собою другую совсем мелкую рыбешку. Эта рыбешка порой выбрасывалась из воды, отчего водная поверхность вздрагивала и морщилась, будто ее забирали полоски ветра. По ней и правил Митсукоши со своими двумя помощниками, молодыми рыбаками, Такакуси и Нишимура.

Митсукоши, которому было уже под шестьдесят лет, был одет в стеганный на вате темный киримон, а одежду молодых составляли коротенькие парусиновые штанчики.

Оба они были необыкновенно мускулисты и плотны, с гладкой, покрытой бронзовым загаром кожей.

Уже недалеко было до табунки и нужно было загибать в сторону, чтобы погнать его по направлению к берегу, где были расставлены сети, когда раздался пушечный выстрел

Митсукоши, приставив к глазам козырьком ладонь, посмотрел по тому направлению, откупа раздался выстрел и увидел большой крейсер, в котором сразу узнал русский корабль. Крейсер стопорил, не видно было работы винта. Японец быстро отдал парус и спустился по ветру к кораблю, ноне к его струе, в. немного южнее, потому что знал о существовании сильного течения, которое должно было отнести человека, если он еще не утонул, к югу.

Звал Митсукоши и то, что если спасти человека, упавшего с корабля, получить двадцать фунтов стерлингов.—Отличную шелковистую бумажку, за которую дают много иен. Он, не колеблясь, отвел сампан в сторону от табунки и помчался к кораблю.

42

Плохо было, что не он один услышал выстрел и понял его значение.—Десятка два других сампанов неслось вслед за Митсукоши.

Через полчаса быстрого хода стоявший на плоском носу лодки, Нишвмура увидел наконец-то, что на таком расстоянии может заметить лишь глаз рыбака.—Ов увидел человека, устало и безнадежно махавшего рукой. Порой он совсем погружался в воду, во затем показывался снова.

С идущего по пятам сампана еще не видели, и Митсукоши выполнил следующий маневр: Он взял к ветру, как мог круче, дал обойти следующему за ним, а затем, быстро повернув через корму, оказался оторвавшимся от преследователя на большое расстоявие и совсем близко к тонувшему человеку. Подводя к нему борт, он, с силой удивительной для его маленького сухого тела ухватил за ворот уже погружавшегося человека и, слегка наклонив на бок сампан, вытащил его с помощью своих, молодцов, положил на дно и помчался к кораблю...

Анашкин выскочил на верхнюю палубу как раз в тот момент, когда по спущенному с корабля веревочному качающемуся трапу быстро подымался маленький, обезьянообразный японец со старушечьим лицом. Одной рукой он держался за трап, а другой совершенно свободно тащил за собой безчувственвого Прамника.

Прыгнув на палубу, японец остановился. Он искал начальника.

Командир крейсера, Иванцов, большой, плотный мужчина с рыжей бородой, весь в белом, с горевшими под солнцем погонами привлек его внимание.

43

Митсукоши подхватил Прамника, быстро поднялся с ним на мостик и, сложив тело в намокшей одежде к ногам Иванцова, протянул просительно руку.

Получив бумажку, он низко склонился перед командиром и поцеловал ему руку.— Через минуту на сампане был поднят парус, и он мчался назад к ярко-зеленому берегу...

* *

.. «Ковалев дядя Ковалев, как мне прощение заслужить перед Прамником, как его умолить?» Спрашивал Анашкин.

— С Прамником? Да. Что-то мне табачку пожевать охота. Да, с Прамником... А надо сделать так. Перво-наперво закажи молебен, по случаю чудесного спасенья... Да... А чтоб у него, у Прамника, на тебя сердце отошло, попроси, чтоб он тебя разок по зубам съездил. Вот вам обоим будет легче».

И Ковалев, хитро подмигнув положил в рот щепотку табаку. Он любил жевать табак.

Александр Гефтер.

44

Александр Гефтер.

Прожектор с фортов.

Несколько человек остановилось на влажном песке терриокского пляжа у яхт клуба.

Был теплый вечер конца августа, безлунный и беззвездный, но не было темно.—На море всегда светлее, чем на суше.

Низкие волны, округленные и незлобные едва заметно морщили морскую поверхность и с нежным плеском выбегали на плотно убитый песок.

Вдали, по ту сторону залива, из форта «Красная Горка» светил прожектор. Подобно огромному копью из ослепительных световых частиц вонзился он своим узким концом в далекий форт, широким раструбом уперся в небо. И там, где он соприкасался с облаками, казалось, пряталась луна; но не луна мирная, луна серенад и свиданий, а страшная, зловещая луна войны и смерти.

Да, её не было,—прежней луны недавно прошедших, но таких далеких и невозможных летних вечеров, когда из этой маленькой гавани яхт-клуба, склонившись под мягким и нежным бризом, выходили белопарусные яхты, блестевшие свежим лаком своих бортов.

45

Там недалеко к западу, в бухте Койвисто застыли темные массы британских кораблей, и клотиковые огоньки их стальных мачт, замирая и вспыхивая передавали военные приказы на языке немых, а к востоку, туда по направлению к прежнему, нашему Петербургу длинными туманными пятнами распластался Кронштадт с его фортами, злобно поблескивая красновато-желтыми глазками своих огней.

Зверь залег своей тяжелой темно-серой тушей в палево-сером водяном логе и ждал.

И к нему люди, остановившиеся на влажном песке пляжа у яхт-клуба, должны были идти.

Их было пятеро, двое уезжавших и трое провожавших.

Четверо англичан и один русский.

Все были в приподнятом веселом настроении.—Так называемый «английский стиль» перед серьезным «геймом»...

Очень требовательный стиль! Следуя ему, если «гейм» состоит в охоте на королевского тигра людоеда, нужно держать себя так, будто дело идет об игре в поло на хорошо работанных пони, а если дело идет о гребном состязании, то держать себя так, будто идешь на королевского тигра-людоеда, который уже успел порвать семнадцать туземцев.

Нынешний же «гейм» заключался в том, чтобы на быстроходном моторе-глиссере пройти между фортами Кронштадта № 4 и № 5, подойти к Каменному Острову и принять на борт с подошедшей шлюпки некоего знатного иностранца, затем тем же путем вернуться обратно.

46

Для того, чтобы гейм был сыгран хорошо (well played), необходимо было не сделать ни одной ошибки в главном и не смазать в деталях.

Значит необходимо было: не разбиться о волну на семидесяти километровом ходе, пройти по кратчайшему курсу. минуя подводные камни, не иметь в себя попаданий при орудийном обстреле из номерных фортов, уклониться от прожекторов, которые несомненно выйдут на охоту, не попасть в засаду у Каменного Острова.

Таковы были задания для командира.

Ни один из цилиндров двухсотпятидесятисильного мотора ни на одну секунду не должен выйти из строя.

— Таковы были задания для механика.

Что же касается стиля игры то он был очень прост: нахолящиеся на моторе должны помнить, что все это очень забавно, ново и опасно, как раз до той степени (превосходяшей нормальное), чтобы заинтересовать настоящего джентельмена (a real gentleman) и поэтому быть в свежем и веселом настроении, не впадая в истерику экстаза

... В отдалении, за брейквотером яхт-клуба смутно вырисовался большой мотор защитного цвета. Своей странной формой он напоминал ящик для упаковки большего рояля. Его слегка покачивало и оттуда порой доносились мощные пофыркивания машины. На воде звуки передаются сильней, чем на

суше.

Двое уезжавших были: командир глиссера, англичанин Август Агор и русский моряк, Келлер.

Агор, человек высокого роста, еще молодой, был сух, жилист и строен. У него

47

была маленькая головка на очень длинной шее, и эта головка вращалась удивительно свободно, как на патентованных шарнирах. В профиль он походил на хищную птицу, а en face его голубые глаза на веснушчатом лице смотрели совсем по детски. — И голос у него был нежный, как у девушки.

Русский, Келлер, был мал ростом, на голову ниже Агора и очень широк в плечах. Маленький вздернутый нос его не гармонировал с очень длинным расстоянием до рта с очень узкими губами. В его наружности было нечто говорившее об огромной импульсивной силе под маской спокойствия.

Он был старше англичанина. Его знали по прежним пробегам между фортами, где он выдержал марку, of a real gentleman и держали себя с ним просто, но некоторая неловкость не покидала его. Он все не мог приучить себя к мысли, что Терриоки уже не Россия больше и что, находясь здесь, — он в гостях у финнов и ищет помощи у англичан.

Это было сумбурно, как и все, что происходило с ним уже 2 года с момента побега из Кронштадта.

Мысль о предстоящем испытании не владела им. Он приучил себя не думать заранее о конце, а лишь о непосредственно предстоящем моменте. — Сейчас надо было переехать на перевозной шлюпке на мотор, поэтому, «опустив заслонку на будущее», он думал лишь об этом маленьком переезде. Он знал, что будет думать о следующих стадиях похода в свое время. Благодаря такому методу, он сохранял спокойствие и щадил нервы.

... Показалась «перевозная». Тав как

48

она была очень мала, а сидели в ней уже трое, то она опустилась почти до бортов. Высадив прибывших она приняла Агора и Келлера. Провожавшие размахивали фуражками. Скоро их длинные и тонкие фигуры слились с темнотой ночи.

Круглая зыбь приподнимала и опять мягко опускала маленькую шлюпку. Сильно и приятно пахло морской сыростью. Кое где стали проблескивать звезды, но они казались слабыми и невинными точками рядом с грозным и мощным лучом прожектора.

Сразу вырисовался глиссер. Он был очень велик, футов 50ти в длину, широк и распластан.

Благодаря тому, что у него было плоское дно, он при покачивании волны отделялся от неё с резким плеском, будто отклеивался от липкой поверхности.

Келлер посмотрел на мотор с любовью. Для него этот предмет жил, как сознательное существо, умное, беспокойное, вдохновенное, подобно кровному скакуну.

Как у скакунов в жилах течет безукоризненная кровь, так и в трубах мотора был чистейший бензин, употребляющийся при хирургических операциях. Как у скакуна, так и у него был свой «педигри», диплом завода, на котором была выкована, отлита, вычеканена его изумительная, безгрешная машина. Наездник, Агор, был также премирован. В его аттестате был Victoria Cross (высшая английская награда) за потопление на этом самом глиссере «№ 7» двух немецких крейсеров своими минами.

В длинном кормовом туннеле мотора на этот раз однако не было мины. Мотор ну

49

жен был для сегодняшней игры лишь как средство для передвижения, а не для атаки.

Перевозная стала на борту. Матрос Пейнор, маленький, в прекрасно сшитой по фигуре фланельке и белой фуражке с бантом сбоку, удивительно похожий на тех английских моряков, которых рисуют на открытках придержался крюком за борт мотора. Влезая в него, Келлер взялся за тонкий, поддающийся нажиму руки корпус и слегка похлопал по нему рукой, как треплют по холке любимого коня.

Могучий гул мотора, внезапный и страшный как взрыв, потряс воздух. Пейнор от неожиданности свалился на борт перевозной и рассмеялся: «Проклятый мотор!». Это механик Джимми проворачивал машину.

Агор сразу сел в соломенное плетеное кресло рулевого поста. Он огляделся кругом. — Слева по прежнему тускло поблескивал своими огоньками Кронштадт, а справа, как стерегущий тигр вытянулся на полнеба и замер луч прожектора.

— Послушайте, Келлер, если нас поймают два луча, мы не выйдем живыми из переделки.

Но Келлер не видел в этом опасности,—Лишь бы не сдали цилиндры, а так.— нет в мире вещи, страшной для сказочно быстрого мотора.

Отошли и через пять минут опять вернулась «перевозная» с маленьким человеком, финном лоцманом, Каряляйненом.

Каряляйнен был особо рекомендован, как лоцман, знавший каждый камень залива. — Одно обстоятельство, однако, не было принято во внимание: Кяряляйнен привык к скорости парусных лодок, и на этой скоро

50

сти он мог ориентироваться; при скорости же в десять раз больше, какую давал мотор, он не мог так понимать места, как это делал 20 лет своей жизни на Финском заливе. Однако, его присутствие было признано необходимым.

«Номер семь» снялся с буйки, и течение тихонько тронуло его наискось от берега в море.

«Вперед!»

Матрос Пейнор держался еще некоторое время рядом с мотором, уцепившись за него крюком. затем Агор перешел на постоянный «малый», мотор рвануло, и белый верх матросской фуражки скрылся из виду.

Агор повел сначала прямо в море, чтобы отойти подальше от берега, боясь подводных камней Через минут 10 он переложил руля и взял влево к фортам, одновременно переводя телеграф на половинный ход ( Half speed).

Это было все же 20 узлов, т. е. 35 верст в час на воде.

Нос «Номера Семь» приподнялся немного на воздух, корпус его оделся пеной, мотор задрожал от напряжения и помчался. Встречаясь с волной и взлетая, он производил звук, напоминающий шум от падения крупы на пол. Изредка звенела какая-то металлическая часть. — Конь просил поводов и казалось, что Агор с трудом сдерживал его.

Длинные и узкие линии фортов росли как на экране кинематографа, когда аппарат подвигают к зрителю.

Но Келлеру казалось, что они идут «лишком медленно» — Хотелось скорее попасть в «игру».

51

Казалось, Агору передалось нетерпение Келлера. — Короткий, звенящий щелк телеграфа, и мотор рвануло от внезапного удвоения скорости. Каряляйнен упал не удержавшись на ногах. Молоденький офицер, почти мальчик, Маршалл, стоявший на пулеметах, не удержался тоже и упал на Келлера.

Мотор мчался. Ему отдали возжи.

По сторонам поднялись две непрерывные волны. Срываемая страшным ходом пена падала на палубу со звуком тропического ливня. Иногда «Номер Семь» совсем отделялся от воды, как брошенный рикошетом плоский камень, иногда же тяжело вдавливался в воду своей кормой, которая тогда шла в глубокой яме пляшущей и беснующейся воды.

Казалось тогда, что чья то огромная рука тянет за собой кверху обезумевший мотор и не в силах его совсем отделить от воды. Делая прыжок. «Номер Семь» иногда попадал в углубление между волнами и тогда опускался тихо на воду, иногда же он падал на гребень волны с такой силой, что было страшно, что он разобьется и разлетится на куски.

—  Это был «полный ход» (Full speed), 40 узлов, т. е. 75 километров в час. Две водяные стены стали по бортам мотора. Сквозь них ничего не было видно. Смотреть можно было лишь по носу. — Туда как раз были направлены все взоры.

Навстречу оттуда, с такой же бешеной быстротой, как мчался мотор, неслись две низкие и длинные линии.

—  Форты № 4 и № 5.

«Номер Семь» еще прибавил ходу. — Еще выше поднялись стеклянные стены по его бортам. Келлер покрывался брезентом

52

от каскадов низвергающейся воды. Он оглянулся направо. — Прожектор с «Красной Горки» по прежнему неподвижно резал темное небо Келлер усмехнулся. — Опасения Агора не оправдывались.

— Что-то новое появилось слева, по борту «Номера Семь». В сгустившейся темноте ночи запрыгали по воде яркие, ласковые солнца. Они заигрывали с мотором, кружились вокруг него, порой проскальзывали перед ним, и вдруг, взялись прямо кверху и уперлись небо

Выровнявшись в одну безупречную прямую, ласковые солнца образовали сплошную линию, эта узкая линия расширилась и вылилась в могучий ослепительный конус.

— Это был прожектор с «Лисьего Носа».

Одним движением, быстрым как молния, он упал сверху как борзая на волка, на мчавшийся мотор, и в этот миг мириады ослепительных солнц прорезали левую водяную стену, несшуюся рядом с «номером 7». Каждая брызга падающего на палубу каскада воды была насквозь пронизана режущим электрическим лучом, преломляющимся в радугу.

Весь левый борт мотора был во власти радужной фантастической ткани. Все, кто были на «Номере Семь», оцепенели под гипнозом луча.

Агор быстро переложил руля и, не меняя хода, помчался по веерообразной линии вдоль номерных фортов

Тяжкий, низкий и напряженный гул, похожий на удар по гигантскому турецкому барабану. пронесся по воздуху. Извилистая зеленовато-золотая линия сверкнула над поверх

53

ностью воды, навстречу ей вырвалась другая,. у обе скрестились в воздухе... И опять два. грома..

Начинался обстрел со стороны номерных фортов.

Агор на момент оторвался от луча

Казалось, что машина стонала от напряжения, но в частой смене ударов клапанов её цилиндров не было заметно изменения — Так же четко отбивали они такт, так же чиета была симфония шума бешено работавшей машины.

Прошло много времени. Может быть, однако, лишь минута, может быть и секунда только. Келлер с болезненной отчетливостью видел прожектор. Луч нервничал, был обеспокоен тем, что потерял противника. Гигантским радиусом в десятки километров шарил он по водной поверхности, не находил и резал мирную воду, обжигал ее своим светом.

Один раз он быстро задел «Номер Семь», но не заметил и умчался дальше. И все, кто находился на моторе, закрылись руками, как страус закрывает голову крылом.

Описав огромный круг, Агор опять вернулся на прежний курс, — туда, в узкое пространство между фортами № 4 и № 5. Они были уже недалеко. Ясно видны были эти каменные громады, и порой, в просвете между ними прорезывались, как робкие звездочки, огоньки далекого Петербурга.

И опять, также неожиданно, как и в первый раз. упал сверху и крепко впился луч, с правого борта и сейчас же за ним — другой — с левого.

Новый луч был с форта Обручева.

54

Уже две борзые вцепились в волка и крепко держали его. Напрасно Агор менял курсы, один за другим, напрасно сбавлял и внезапно увеличивал ход, он не мог вырваться.

Ослепленные лучами, пронизывавшими насквозь, одурманенные грохотом машины, пять человек на «Номере Семь» потеряли рассудок. Страха не было, было абсолютное торжество грядущей смерти, которой покорно служили обреченные.

Линия фортов опоясалась сплошными молниями, и грохот обстрела был неразличим, он сливался в сплошной гул. Они мчались по огненному каскаду в темную пропасть. Курс был потерян, и единственное, о чем молилась душа, — это вырваться ив ослепительного светового взрыва.

Когда к травле присоединился и третий прожектор, с «Красной Горки», сидевшим на «Номере Семь» было уже безразлично. Человеческий организм не мог болыпе восприять.

Из общего хаоса и сумбура в мозгу Келлера неожиданно формулировалась простая мысль: «почему Агор не поворачивает обратно к Финляндии, ведь шансов на прорыв между фортами нет никаких». Он сам себе ответил на этот вопрос — Агор хочет выиграть «гейм» при сверхчеловеческих условиях. И тут же вырисовалась и вторая мысль: «я начинаю думать, значит я существую и выхожу из светового шока»

Грохот, никогда в жизни не слыханной силы, прервал ход его мыслей. Все три луча умчались дальше со скоростью, с которой они только что следовали за мотором. Все слетели с ног. Нос «Номера Семь» слабо

55

покачивался на воде, на легкой её зыби. Мотор стоял на месте.

На небе был обычный мирный свет звезд, вдали слабо вырисовывались какие-то огоньки.

Кто-то расплакался, странно так, будто собака завыла.

Кто-то тихо сказал: «My God!»

И опять все стихло.

И тогда Келлер ясно ощутил, что его телу чего-то не хватает, не хватает какого-то сопротивления, борьбы, давления, что, в силу разницы напряжения его внутренней силы и полного покоя во вне у него сейчас порвется грудь, что нужно сделать страшные усилия, чтобы что то не вырвалось из неё. Он сделал эти усилия и не выпустил из груди того, что рвалось

Рвались наружу рыдания. Его воля подавила душевную слабость.

Сердце сильно билось. Он несколько раз глубоко взял воздух и расправил затекшие члены Он оглянулся. Корма «Номера Семь» была странно приподнята. Келлер перебрался на нее и увидел, что самым своим краем она на чем-то сидела Упершись крюком, он легко ее столкнул. Мотор весь сошел на воду.

Они сидели на ряжах Большого Кронштадтского рейда.

Мотор взял барьер, но зацепился за него кормою.

Келлер стал присматриваться к огням.

Слева были видны огни форта Александра III го, прямо по носу — Кронштадта, а справа, уже на южном берегу залива, — огни

56

Ораниенбаума. Еще подальше, направо — станции «Спасательной»

Ослепленные прожекторами, беспрерывно меняя курсы в этом пожаре электрических солнц, они промчались между фортом Обручева и Толбухиным маяком, обойдя остров Котлин с южной стороны.

.. Теперь они были на Большом Кронштадтском рейде.

Течи пока не было, и № 7 держался над водой на прежнем уровне. Разбита была та часть кормы, которая глубоко уходила в воду при полном ходе. Во время покоя эта часть кормы поднялась над водой, и мотор не принимал воды. Судьба еще не открыла всех своих карт, она выбросила только одну, довольно плохую, но остальных не показывала.

Необходимо было узнать, пойдетъ ли машина. Механик Джимми зловещим шепотом докладывал из глубины машинного отделения, что со стартера запустить мотора нельзя. Оставалось пустить в ручную двухсотпятидесятисильный мотор. Все, кто был ва нем, перепробовали перевести на себя толстый стальной стержень, но мотор безмолвствовал. Еще недавно он рычал так могуче, что крик в ухо едва был слышен, теперь он был нем.

От дружных усилий толстый стальной стержень согнулся. Тогда завернули в платок аккумуляторный фонарь и спустились в машину. — её двенадцать цилиндров уже не представляли из себя одного целого. По-прежнему поблескивали лакированные, никелированные и отполированные части машины, но её тело было аккуратно расколото на две равные части.

57

Сердце мотора перестало биться, он был мертв.

Теперь на его плавучем трупе нужно было спастись

Огни берега едва заметно смещались.

Келлер вспомнил о слабом течении вдоль берегов, существовавшем в этой части залива. Значит, догадка о том, что они на рейде, была верна.

Англичане были очень возбуждены и считали положение безнадежным. — Пощады от большевиков нечего было ожидать. Но «гейм», даже неудачный, должен быть закончен красиво, — так, чтобы на памяти погибших не осталось даже маленького подозрения в некорректности.

Выход был один, — умереть.

— Келлер, — обратился к нему Агор, — вы русский и знаете местность, вы еще можете сластись. Вот вам спасательный пояс, на нем вы доберетесь до берега. А мы на восходе солнца взорвемся.

На каждом из глиссёров был динамитный патрон. взрывавшийся при помощи рычага. Келлер знал это.

Он задумался немвого. Взорваться после всего пережитого совершенно не представлялось ему ужасным. Он знал, что то, что со стороны глядя называется геройством, здесь, у них во время «гейма» не было осознано; никто из участвовавших в нем и не думал о том, как выглядит «гейм» и как его можно назвать.

Взорваться — было одним из решений вопроса и для Келлера было ясно. что, даже не раздумывая долго, лучше избрать смерть по своей воле. чем пытки у большевиков.

Нужно было лишь сравнить преимущества.

58

этого решения перед предложенным Агором — броситься в воду и плыть на русскую сторону, приблизительно к станции «Спасательной».

У него был там знакомый карел, старик кузнец. Но у Келлера не было о нем сведений уже несколько месяцев. Его могло уже не быть в живых. Тогда шансов на спасение на русской стороне залива у него не оставалось.

Положение затруднялось еще тем, что на нем была одета английская морская форма. " — Значит, надо было закончить «гейм» вместе с теми, с кем он был начат...

Решили ждать до рассвета.

Англичане тихо беседовали собравшись у руля в кучку.

О чем они говорили? О своей далекой Англии, которую они оставили для атак на чуждый им Кронштадт или о своих товарищах в Койвисто, которые никогда не дождутся их возвращения?

Келлер один стоял в минном туннеле, опершись рукой на мокрый и холодный борт мотора. Странное чувство не покидало его со времени появления прожекторов: будто он — хищный зверь, попавший в капкан и которому прищемили лапу. Никак ее не вырвать!

Как и всегда, стрелка его аппарата была поставлена на «не думай о будущем». В общем он был равнодушен и спокоен.

Позади горели огни Кронштадта и форта Александра III го. Кронштадт вспоминался Келлеру. как место, где было тягуче страшно и тоскливо. Не так давно бежал он оттуда, а теперь судьба опять привела его

59

к нему. В одном, однако, он был уверен: он никогда больше не попадет туда.

Для этого был прекрасный капитан экипы, Агор, который уже никак не «смажет» конца «геима» и... динамитный патрон—

... Страшная усталость стала овладевать им. До рассвета оставалось еще часа четыре. Можно было поспать.

«Так вот, значит, я сейчас узнаю ту прекрасную вещь, читая о которой я когда-то приходил в содроганье. — Последний сон осужденного перед казнью! Но ведь какая это чудная. сладкая вещь», сказал он самому себе. Он вытянулся на мокром мате, покрывавшем палубу, натянул на себя брезент, и уже готов был заснуть, когда до его слуха долетел нежный, как у девушки голос Агора, о чем то рассказывавшего Маршаллу и Джимми. Келлер приподнял голову и увидел его орлиный профиль, четко вырисовывавшийся на звездном небе.

Во сне Келлер видел биллиард, на котором он играл накануне у знакомых в Куокалла. Шары носились с безумной быстротой, с такой же быстротой мчались игроки вокруг его бортов. Женские глаза с прекрасными ресницами, недавно виденные им в Гельсингфорсе проплыли мимо него. Несколько раз его тело вздрогнуло от нервных толчков, затем он перестал видеть сны.

Когда он проснулся, было около 3х часов утра. Была еще ночь, но небо стало прозрачнее и холоднее.

Келлер потянулся и оглянулся кругом.

—  Огни створились и собирались в одну линию.

—  Их несло!

60

Их несло, как несет неподвижное бревно, лагом (боком), неуклюже и медленно, но несло несомненно и упорно, к середине пролива, прочь от Кронштадта.

По сторонам порой вскипали беляки и рассыпались со звуком сыплющейся на пол крупы. «Номер Семь» начинало заметно покачивать.

«За нас кто-то молится, Агор», крикнул ему Келлер звонко и бодро. Агор ничего не ответил. Он не спал, был измучен и погружался в транс —Он был вне мира.

... Дул ветер, единственный, что мог их спасти,—южный. прямо в лоб, в Финляндию. Никто не надеялся на спасение, и оно пришло в виде свежего, баллов в 5 зюйда.

Маленький финн, лоцман Каряляйнен, беспокойно оглядывался. Он тоже только что проснулся и также увидел, что мотор уносит от Кронштадта. Его взгляд встретился с Келлером. Он улыбнулся ему и весело крикнул: «Будет дело!» С его акцентом получилось: «пудет телло!»

... Когда, через много лет, Келлер вспоминал о том, что произошло, он смутно представлял себе вновь утомительные и унизительные с точки зрения законов игры подробности спасенья: парус из веревочного мата, прикрывавшего палубу и поднятого на флагштоки, прилет английского аэроплана, посланного адмиралом из Койвисто на поиски пропавшего мотора и принятого сначала за большевистский, помощь со стороны финских ры

61

баков, встреченных в море и подошедших только после угрозы пулеметами. — Все это не останавливало на себе особого его внимания в потоке воспоминаний, но веселый голос лоцмана Каряляйнена: «Пудет телло, пудем живы», звучал в его ушах через несколько лет так же ясно, как в ту страшную ночь перед зарей, на Большом Кронштадском рейде, в лапах у большевиков.

Александр Гефтер.

62

А Лукин.

На „Алмазе"

Около Государя. — С. Петербург — Севастополь и обратно.

Над обычно пустынным полудремлющим рейдом — лес мачт и труб... Реют вымпела, флаги. Взвиваются сигналы. По зеленой глади снуют шлюпки, моторы, катера...

Это — Пидкопас. Якорная стоянка Императорского отряда. Опытный глаз издали различит желтеющий под одним из клотиков брейд-вымпел с двуглавым орлом...

Красавец «Штандарт», со своими изумительными, вызывающими зависть всех императорских и королевских яхт, обводами, стянутыми золотым жгутом, и сверкающим особой полировкой бортом, яхты «Полярная Звезда», «Александрия», крейсера «Алмаз» и «Азия», дивизионы охранных миноносцев и, наконец, посыльные суда «Разведчик» и «Дозорный».

Отрядом командует вице-адмирал Нилов — флаг капитан и любимый генерал-адъютант Государя — гроза молодых мичманов, «драивший» их по всем направлениям. Не дай Бог, бывало, промахнуться в

63

чем-нибудь. Такой вставит «фитилище», что мое почтенье...

Рейдовая жизнь в охране «Штандарта», как и жизнь самой Царской Семьи на нем, отличалась необыкновенной простотой. На судах ежедневно происходили гребные и парусные учения, обычные занятия и тревоги, а по окончании их — прогулки по островам в обществе всей семьи. Затевались веселые горелки, пятнашки, жмурки, матросская игра в «плитки»... Царило самое непринужденное веселье, словно на лугу гостеприимной и радушной помещичьей усадьбы. Наследнику обычно не разрешалось участие в этих забавах, вероятно, из опасения ушибов. Бедный мальчик с завистью смотрел на сестер. Вообще, насколько Государь благодушно относился к дружеской свободе обращения офицерской молодежи с Великими Княжнами, настолько, в отношении Наследника, желал большой сдержанности и строгости. Через командиров офицерам было преподано обращать внимание на морское воспитание и обучение Наследника, на его выправку и усвоение им морского устава.

Особое оживление вносили в рейдовую жизнь гребные и парусные гонки. К ним все корабли тщательно и загодя готовились. Невообразимая суматоха подымалась на рейде в этот день...

Между специально установленными буйками, протягивался конец, за который с кормы держались на шкимушгаре шлюпки очередной категории. Это требовалось для соблюдения равнения, чтобы «ловчилы» до начала не выпирались вперед.

По сигналу — пушечному выстрелу, шлюпки враз налегали на весла и, позабыв

64

все и вся, неслись, как очумелые, под корму «Штандарта», где был конечный старт и где стоял Государь...

—  Первые вельботы на линию! Вельботы, гребя и табаня, выравниваются

по линию..

—  Смотрите же, молодцы! — Быстро заноси весла, как можно дальше. — Делай длинный гребок, ложись на спину. — Выворачивай лопасти, — дают офицеры последние наставления своим гребцам.

Уже все подготовлено. Уключины еще раз пройдены салом. У рулевых заготовлены ковши полизать гребцов. Фуражки скинуты, чтобы не мешали. Рукава засучены...

На паровом катере «посредника», отпускающего категорию, до половины взвился условленный флажок...

—  Весла!

В ожидании пушки, дугой согнуты спины. Промеж вытянутых, загорелых рук с занесенными вовсю для первого рывка-гребка веслами, стриженные под машинку затылки гребцов... Офицеры замерли с поднятой рукой.

Сверкнул выстрел.

—   На воду!11

Под бурлящим ударом согнувшихся в дугу весел рванулись вельботы...

—  Навались! Нажми! — понеслись крики офицеров и шлюпочных старшин.

Вельботы несутся... За ними — туча следующих категорий: баркасы, катера, шестерки... Иные чуть-чуть, иные на полкорпуса выдвинулись вперед...

Раж охватывает офицеров и стар

65

шин.. Стоя, в такт гребцам взмахивая руками. словно крыльями, они ритмическим движением туловища как бы подталкивают шлюпки. Орут на гребцов, беспрерывно окатывая водой разгоряченных людей.

— Навались! Нажми! Не сдавай! — ревом стоит над вельботами..

На кораблях, с вант, мостиков, бортов возбужденные азартом люди не спускают горящих глаз с состязающихся, выискивая своих. Когда же несущиеся стаи проносятся среди кораблей, подымается невероятное столпотворение. Сплошной вопль гудит над рейдом. «Алмаз» кричит своим — «нажми, алмазцы!», «Азия» своим — «навались не сдавай!», «Полярная» — своим. Все орут, махают фуражками... А шлюпки «режутся», не слыша не разбирая и не видя ничего, кроме далекой еще кормы «Штандарта»... Пот заливает глаза, градом струится по телу... Сверкают голые руки, весла. брызги, мокрые головы...

Чем ближе цель, тем меньше конкурентов — тем упорнее борьба.. Зло оглядываются старшины на чужих, охрипло, с остервенением оря на своих, обдавая их каскадами воды...

Уже близок «Штандарт» .. Два вельбота: «Алмазский» и «Штандарский» опередили остальных. Оспаривают друг у друга первый приз. Как пришпоренные, несутся к старту. Оба корабля неистовствуют, подбадривая своих. — Чья возьмет?!

Створ близок... Всего несколько гребков...

Гвардейцы делают последний, сверхче

66

ловеческий надрыв и на ¼ корпуса выскакивают вперед. Торжествующее ура вспыхивает на «Штандарте». Створ!!

—  Весла на валек!

Оркестр гремит туш. Офицер отдает честь.

—  Спасибо, братцы!

—  Рады стараться, Ваше Императорское Величество!..

В последней категории шестерок одна обращает на себя всеобщее внимание, особенно молодых Княжен. не мало слез пролившних над ней. По приказанию старшего офицера, гребцами её была посажена «баковая аристократия» —писаря, шкипера, фельдшера и матросы дядьки маленьких Княжон, во всем услужавшие им и наблюдавшие, чтобы резвые Княжны не упали за борт.

— Прогнать всех этих «лодырей» на гонку — приказал «старшой».

Княжны были страшно обижены за своих «дядьков». но боясь старшего офицера, — строгого Тимирева — ничего не могли поделать иного, кроме как слезами выразить «дядькам» свое участие и сочувствие. Каково же было всеобщее удивление и неописуемое торжество Княжон, когда шлюпка с «дядьками» взяла второй приз...

Огромную потеху вызывала гонка «тузиков» — маленьких. парусиновых шлюпок с миноносцев. Набралось их 30 штук. В каждом — по одному гребцу.

Потеха заключалась в том, что гребец, сидя задом наперед, ничего не видит что делается впереди и управляфт «тузом» вес

67

лами, руководствуясь своей струей. По сигналу вся эта орда бросается в «темную» вперед, несясь зигзагами, сталкиваясь, ругаясь и даже дубася друг друга веслами, ибо столкнувшиеся теряли право на приз. Призы же были такие, ради которых стоило подраться — золотые и серебряные часы с Императорским гербом, собственноручно выдаваемые Государем (офицерам — драгоценные запонки с царской короной).

* * *

Однажды Государь со всей семьей посетил «Алмаз». В восторге от смотра этого сверкающего своей «надраенностью» красавца — бывшей яхты Наместника Дальнего Востока, Императрица, в присутствии офицеров обратилась к Государю с просьбой разрешить ей, для поправления здоровья, вместе с детьми совершить на «Алмазе» морское путешествие на Мадеру и Корфу. Экипаж, конечно, с радостью ухватился за эту перспективу. Но Государь ответил, что боится, что такое путешествие дорого обойдется и что предварительно он должен переговорить с морским министром.

Хотя это плавание и не состоялось, но поданная мысль имела свои последствия. «Алмаз» решено было перевести в Черное море, на время пребывания в Ливадии Двора.

По возвращении Императорского отряда в Кронштадт, «Алмаз» пошел в Петербург и приступил к деятельной подготовке к плаванию кругом Европы. Министерство иностранных дел снеслось с Высокой Портой и вскоре получило Султанский «фирман» на

68

право прохода «Алмаза» через Дарданеллы и Босфор.

Осенью 1910 года «Алмаз» вышел из С. Петербурга в Севастополь. Командиром его состоял капитан 2 го ранга Н. Н. Коломейцев — отважный моряк и решительный человек командовавший в Цусимском бою эскадренным миноносцем «Буйный» и заработавший на нем Георгиевский крест за спасение адмирала,

Дело это было так: увидев, в разгаре боя, одиноко гибнущего в отдалении «Суворова», Коломейцев бросился к нему... Кучка людей на срезе 6 ти дюймовой башни с приближением миноносца закричала ему:

—  Примите адмирала!

Рухнувшие стальные мачты «Суворова» лежали поперек корабля... Борт представлял сплошной хаос развороченной, дымящейся стали .. Огромные волны бились о него... Создавалась грозная опасность разбиться о торчащие острия брони... Но управляемый твердой рукой миноносец мужественно приближался... Кучка суворовцев с поднятыми на руки, завернутым в матросскую койку, тяжело раненым адмиралом поджидала его...

Миноносец было подошел, но отхлынувшая волна увлекла его за собой. Выровнявшись машинами, на гребне новой волны, вновь взлетел к самому срезу и подхватил переброшенную с рук на руки «койку»...

—  Все офицеры и команда переходи ко мне! — крикнул командир.

—  Отваливай! Отваливай! Чертова голова! — загалдела команда. — Спасай адмирала!

Делать было нечего. Ждать нельзя...

69

Миноносец отошел...

Через несколько минут «Суворов» опрокинулся.

«Буйный» бросился спасать людей... Увы! Пучина поглотила всех до одного...

О решимости Коломейцева говорит следующий эпизод. Будучи в экспедиции барона Толя, в Северном Ледовитом океане, в должности командира его яхты «Заря», лейтенант Коломейцев не поладил с Толем и не долго думая, подал рапорт о списании.

Получив пять собак и небольшой запас провизии, сошел на лед, где то около Челюскина и один одинешенек, среди льдов и снегов через всю Сибирь, прошел к Красноярску, съев по пути четырех собак и убив белого медведя. Вскоре за ним последовал и другой участник экспедиции — Колчак, тоже не поладивший с Толем. Тем же способом он добрался до Иркутска.

Впоследствии, когда весть о гибели Толя дошла до Колчака, он отправился на поиски его. На утлом вельботе проделал 500 миль среди полярных стихий и в восточной части океана, на острове Бенета, разыскал останки Толя — его записную книжку и шапку...

Итак, «Алмаз» вышел из Петербурга.

Промелькнул Кронштадт с его фортами. Финский залив. Балтийское море. Фемарнбельт...

Пришли в Киль. Салют. Официальные визиты...

Из Киля—в Роттердам.

70

После довольно сухого приема немцев— восторженная встреча голландцев. Несметные толпы, осаждаемые полицией. Бурные овации. До тысячи посетителей в день. бесконечные рукопожатия, едва ли не со всем населением..

Самым сияющим человеком этих дней был и. д. русского консула некий голландский коммерсант. Он положительно чувствовал себя героем дня. Закатил офицерам роскошный обед, подав к десерту великолепную модель «Алмаза» из жженого сахара, наполненную мороженным.

В городском парке ежедневно играли оркестры, исполняя исключительно русские вещи. Толпы народа повсюду сопровождали русских офицеров и матросов...

Каналом Вильгельма II вышли к устью Эльбы и затем Ламаншем в необозримую пустыню Атлантического океана, в сверкающую тишь его синих вод...

Испанские берега оказались в густом тумане Словно в молоке осторожно продвигался «Алмаз», каждые две минуты завывая сиреной для предупреждения столкновения.

Вдруг, по носу послышался шум..

—  Лево руля!! — из предосторожности скомандовал вахтенный начальник.

—  Давайте его из пушки, подлеца— крикнул командир.

Из тумана выплыл силуэт будто миноносца. Вдоль борта прошел... кашалот— огромнейший кит..

К ночи туман испарился. Засверкали звезды. По-прежнему дремал океан... Показались огни быстроходного корабля..

Т. к. пеленг на него не менялся, «Алмаз» должен был уступить дорогу. Но командир

71

решил, что успеет проскочить. Началось схождение... Вдруг, обрисовался борт. Форштевень «Алмаза» шел прямо на него.

—  Полный назад!!

—  Tout en arriere! вместе с лаем собак, послышалась взволнованная команда.

«Алмаз» и французский крейсер «Клебер» благополучно разошлись...

Вошли в Гибралтар. Снова густой туман. Зигзагами, по глубинам, прошли его и вышли в Средиземное море.

Ранним утром, правивший вахту офицер взял высоту солнца. В 10 утра получил место корабля. Командир и штурман свои наблюдения сделали позже. Оказалось, что 10ти часовое место на 20 миль южнее, чем полагала штурманская часть. Ни командир, ни штурман не поверили этому, решив, что вахтенный начальник слишком рано взял свою высоту. когда солнце было еще низко. Однако, в полдень, определении полуденной широты, выяснилось, что вахтенный начальник прав. Столь сильным было течение, вызванное мистралью.

Наступила ужасающая жара. Солнце так пекло, что с одним матросом приключился удар. Бедняга умер...

В сухом сиянии золотой дали показались минареты... Алжир! Ослепительная столица Африканских пустынь...

«Алмаз» стал на якорь.

На следующий день состоялись торжественные похороны матроса. Крейсер скрестил реи...

Покрытый Андреевским флагом гроб опустили на баркас. На буксире парового катера, сопровождаемый полуротой с винтов

72

ками, командиром и всеми офицерами, отвалил барказ...

На пристани ожидал наряд французских войск: взвод зуавов в красных фесках, эскадрон «спаи» в белых бурнусах на горячих арабских конях и взвод матросов, при оркестре.

При выносе гроба войска взяли на караул. Французский оркестр заиграл «Коль Славен»...

Провожаемый «Алмазскими» офицерами, всеми офицерами гарнизона, во главе с Начальником Штаба и войсками, под звуки похоронных маршей, двинулся печальный кортеж...

В роще пальм французского кладбища, опустили тело в могилу... Командир бросил первую горсть земли... Щелкнули русский и французские затворы трехкратного ружейного салюта...

Поручив могилу матроса попечению русского консула, «Алмаз» покинул Алжир. Направился в Дарданеллы... У Чанака застопорил машины и сдал на подошедший катер Султанский «фирман».

Быстро промелькнули минареты мечетей, виллы пашей, Айа-София, Султанские дворцы.. Вечно шумливый Рог, всегда забитый пароходами, парусниками, снующими «шеркетами», каиками.. Вот и летняя резиденция Русского посла—Буюк Дере. Перед ней—посольская яхта «Колхида» и канонерка «Запорожец»...

Офицеры, сгруппировавшись на юте, вокруг офицерского «фитиля», любуются восхитительной панорамой Босфора... Увы! Канувшей в Лету картиной Востока—бесконечной вереницей тянущихся к Сладким водам нарядных каиков, с расшитыми золотом и се

73

ребром гребцами, с темными фигурами закутанных турчанок под чадрой..,

Виллы и дворцы сменяются фортами и укреплениями Босфорских батарей, Лазоревые воды—темными волнами Черного моря...

*      *

Приход «Алмаза» в Севастополь совпал с началом двухсторонних маневров Черноморского флота. Здесь уже находился «Штандарт», пришедший сюдапо случаю ожидающегося приезда в Ливадию Императорской Семьи.

Маневры происходили у Крымских берегов. Вход в Севастополь изображал собой Босфор. Русский флот должен был форсировать его.

С этой целью он был разделен на две части—Русскую и Турецкую. Действующая эскадра изображала собой Русский флот. Остальные отряды (Учебно артиллерийский и Минный) — Турецкий. Первым командовал контр-адмирал Бострем—Начальник Морских Сил Черного моря. Вторым—контр-адмирал барон Нолькен. «Алмаз» был предоставлен главному посреднику маневров Начальнику Морского Генерального Штаба вице-адмиралу Эбергарду.

Маневры выявили ряд ценных положений о трудности прорыва проливов. Атака Русского флота была признана неудавшейся.

Маневры закончились перед самым прибытием в Крым Царской Семьи. поэтому флот никуда не ушел и весь сосредоточился на Северном рейде.

74

Вытянувшись в три колонны, до самой Голландии,*) флот ждал Высочайшего осмотра....

...Словно взмахивающий крыльями чудо-лебедь, сверкая особой черноморско-царской греблью, приближалась к линии кораблей роскошная Императорская 18 ти весельная баржа, под брейд-вымпелом Государя...

У руля—офицер, Флаг-Капитан, адмирал Нилов и старый, в седой бороде боцман—защитник Севастополя, весь в крестах и медалях. На носу, у флаг штока с брейд-вымпелом—другая седая борода защитника Малахова Кургана, сподвижника Нахимова, Лазарева, Корнилова..

Под десятитысячным взором флота,. баржа плавно подходит к флагманскому кораблю «Святой Евстафий»... Мертвая тишина... Белые линии вытянувшихся вдоль бортов команд...

«Евстафий» грянул Петровским маршем..

На царской барже дудка свистнула— «крюк!»

Взмахнулись баковые весла, щелкнулись лопастями и бесшумно опустились промеж гребцов. Сверкнули крюки...

Дудка свистнула —«шабаш!» Также бесшумно исчезли весла..

Баржа подошла к правому трапу.

Государь вступил на борт...

Забили барабаны, затрубили горны «поход».

На грот-брам-стеньге взвился Импера

*) Дача Главного Командира в глубине Северной бухты.

75

торский Штандарт. Бахнула пушка «Пантелеймона». Загрохотал флот...

Вечером иллюминованный флот сжег фейерверк. Его прожектора мельницей кружили по небосклону .

На следующий день «Штандарт» имея в кильватере «Алмаз», вышел в Ялту, конвоируемый всем флотом.

Величественная, незабываемая картина...

При проходе мимо Херсонеса, из монастыря, под сенью хоругвей, вышло на берег все духовенство, в полном облачении...

Не доходя Ялты, на «Штандарте» взвился сигнал,—«Государь Император объявляет Черноморскому флоту свое особое удовольствие» и за ним—другой: «Флоту следовать по назначению».

Со спуском сигнала флот повернул и пошел в путешествие к Румынским берегам...

В Ялте выяснилось, что Морское Министерство решило вернуть «Алмаз» в Балтийское море. Поэтому крейсер был отослан в Севастополь для приема угля, материалов, проверки девиации. Словом, для подготовки к обратному дальнему плаванию.

А пока что экипаж, особенно молодежь, спешила насладиться роскошной благодатью юга, где к тому же начался виноградный сезон...

Красив Крым с его обрывистыми берегами, окутанными облаками хребтами гор, долинами коврами ярких маков...

Кто не любовался им?! Кто не восторгался чарующим видом Байдарских ворот...

76

Присутствие Двора еще более влекло в него весь Петербург и всю Москву. Шел густой «перелет». Поезда, пароходы, гостиницы — полны .. бесконечные вереницы экипажей под белыми и пестрыми тентами... Веселые остановки в Байдарах... Крутой, полный прелести и страха, обрывистый спуск к Ялте...

Северная молодежь упивалась этой сказкой жизни... Упился ей и «Алмазский» мичманок... упился до того что... опоздал к съемке с якоря. . . Когда, запыхавшийся, прибежал на Графскую — «Алмаз» уже дал ход...

Мичман схватил ялик, но увы — «Алмаз» прошел, не остановившись. Над самой головой раздался грозный окрик командира:

—  Сбросьте ему саблю, чтоб немедленно отправился на гауптвахту!

«Алмаз» ушел на девиацию, а мичманок, с палашем на руке, завершил страничку своей «Крымской сказки».

Но вот «Алмаз» готов к походу.

—  Все на верх с якоря сниматься! Снова Босфор, Дарданеллы, Средиземное море, Гибралтар... На сей раз не ласковый и милосердный, а грозный, беспощадный океан.

До самого Шербура злую игру играл он с «Алмазом». Злобно сверкал очами-зарницами. Грозил кулачищами смерчей. Грохотал. Топил небоскребами..

Размахи достигали 45º. Волны сбивали людей. Пришлось протянуть леера.. С мостика сорвало трап и унесло за борт. Вахту подымали на концах. По низам всю мебель сло

77

жили в кучу, крепко связав и привязав. Даже со «скрипками» *) невозможно было обедать...

Отстоявшись в Шербуре и пополнив запасы угля, двинулись дальше. Шторм стих, засияло солнце...

В уютной кают-компании возобновилась любимая игра в «трик трак» и, за бесконечным чаепитием, разговоры — воспоминания о былых плаваниях и походах. Особенно вспоминали знаменитый поход с эскадрой Рождественского кругом старого света. Чего-чего не было пережито тогда... Вспомнили, между прочим, занятный случай с «Нахимовым».

В час, назначенный к уходу с Мадагаскара, на «Суворове» взвился сигнал — «Сняться с якоря всем вдруг». Со спуском его все корабли «снялись», как один. Но на «Нахимове» «заел» якорь, зацепившись за коралловый риф... С трудом оторвали его.

Торопясь нагнать эскадру и вступить в свое место в строю, «Нахимов» развил максимальный ход, когда вдруг круживший неподалеку «катамаран»—негритянский плот под парусом. неудачно «лавирнув», скользнул под самым носом «Нахимова». В одну минуту он был разрезан пополам. Негры очутились в воде...

Желая их спасти, «Нахимов» остановился, и чтобы предупредить адмирала о задержке «дал» пушку — «человек за бортом».

Услышав выстрел, негры брызнули в

*) Особое приспособление для терелок и стаканов чтобы ва качке они не „гуляли" по столу,

78

вразнотык и нырнули на глубину. Не видя более «утопающих», «Нахимов» дал ход и ушел, разбросав, на всякий случай, спасательные буйки.

Вынырнув и увидев, что «страшный» корабль ушел, негры подхватили буйки и затем долго тавцовали у консула, когда за каждый доставленный буек получили от него 1 фунт стерлингов.

Поздней осенью открылись родные Финские воды и, среди «сала» и льдов вошел «Алмаз» в Петербург.

А. Лукин.

79

А. Лукин.

Под флагом адмирала Бирилева.

Критские события и особенно происшедшая 24 мая 1895 г. резня христиан в улицах Канет повели к тому, что 29 мая на канейском рейде сосредоточился международный флот в составе русской, французской, английской и германской эскадр. Адмиралы приняли под свою защиту всех христиан Канеи, а державы-покровительницы предъявили Высокой Порте ультиматум, требуя назначения в целях успокоения губернатора-христианина и созыва народного собрания.

Абдул Гамид вынужден был подчиниться этому требованию, и 13 июля 1896 г. открылась сессия собрания.

Наступившее успокоение продолжалось не долго. восстание 1897 года, выступление Греции, назначение принца Георга верховным комиссаром Крита, наконец, новые осложнения в 1900 году.

Сложность международной обстановки на Средиземном морском театре, политический характер должности командующего эскадрой, необходимость иметь на этом посту решительного человека имели своим последствием

80

назначение в 1900 году командующим нашей эскадрой Средиземного моря адмирала А. А. Бирилева

О некоторых случаях плавания под флагом этого адмирала, случаях характеризующих быт и нравы того времени, и будет рассказано ниже.

1.

В 1901 году «Отдельный отряд судов Средиземного моря» под флагом Бирилева, в составе эскадренного броненосца «Император Александр II», минного крейсера «Абрек», канонерки «Кубанец» и миноносцев ном. 219 и 220, пришел в Греческий Архипелаг

В Пирее адмирал перенес свой флаг на «Кубанец» и, взяв с собой своего флаг-офицера, лейтенанта Михайлова и оркестр, пошел в крейсерство по всему Архипелагу с политической целью повсюду показать русский флаг.

Пришли на Лемнос.

Отношения между Англией и Турцией были натянуты, и на Лемнос была прислана внушительная английская эскадра во главе с флагманским кораблем «Royal Oack». Каждый вечер, с целью демонстрации, эскадра подходила к Дарданеллам, открывала все прожектора и освещала ими берега. Затем возвращалась в южную бухту Лемноса и становилась на якорь.

«Кубанец» пришел в северную бухту и тоже стал на якорь.

Не жалуя англичан, Бирилев решил досадить им.

Воспользовавшись тем, что назавтра

81

приходился 25-летвий юбилей царствования Абдул Гамида, адмирал приказал к следующему вечеру приготовить пары, до выхода англичан снялся с якоря и, с потушенными огнями, пошел прямо в Дарданеллы. Не обращая никакого внимания на сигнальные рожки и тревогу на турецких батареях (военные корабли не имели право входа без особого разрешения в Порты) вошел в пролив, дошел до самого Чанака (главный внутренний турецкий форт), открыл прожектора и приказал оркестру исполнить по очереди русский и турецкий гимны.

Сенсация вышла необычайной. Султан был в восторге. Англичане вне себя...

На следующий день на «Кубанец» прибыл из Константинополя присланный из морского министерства офицер, урвать имя вошедшего в Дарданеллы и произведшего манифестацию корабля.

* * *

Вечером «Кубанец» пошел в Смирну, где адмирала ожидал его флагманский корабль «Александр II». Здесь Бирилев решил устроить большой дипломатический раут. Были разосланы приглашения во все миссии, властям и представителям высшего общества.

В день раута на корабле с утра закипела работа. Полуют, кают-компания, адмиральский салон превратился в роскошные сады. Все утопало в зелени и цветах. Высился огромный буфет с горами яств, мороженым и ледяными глыбами с шампанским.

Съехалась масса гостей всех националь

82

ностей. Сверкающие бальные туалеты фраки, мундиры, ленты, ордена ..

На полуюте, под тентом импровизированный бальный зал, весь в вальмах и цветах. Оркестр. Уютные диваны из задрапированных флагами матросских коек.

Адмирал в отличнейшем расположении духа обходит группы, угощая и объединяя гостей. Взрывы хохота сопровождают каждое его слово. Известно, когда Бирилев бывал в ударе, он много мог наговорить такого, па что другой не решился бы никогда.

—  Ну, а это что такое? — показывая на стоявшее в адмиральском салоне, сверкающее медью и эмалевыми красками 6 дюймовое орудие, — спрашивает одна из дам «своего» блестящего молодого дипломата, с великолепным пробором и моноклем в глазу.

—  Это? Это — пушка. Но не бойтесь она не стреляет. Она здесь для украшения.

Адмирал схватил эту фразу. Мигнул своему «флажку» и что то на ухо сказал ему.

Флаг офицер мгновенно исчез...

Через несколько минут неожиданно зазвучали горны, забили барабаны, загремели колокола...

Мгновенно все преобразилось. Остановилась музыка. Послышался топот сотен людей. В салон ворвались матросы. Быстро убрали ковры. Открылись погреба Появились какие то страшные предметы. Потянулись пожарные шланги..

В молниеносном ходе событий гости не успели опомниться и сообразить в чем дело, как прозвучал новый сигнал. Завертелись медные колесики. Послышалась отрывочная команда, и... страшный удар потряс всех и вся.

83

—  Аах!.. — Кто то взвизгнул... Кто то упал в обморок...

Снова сигнал... И точно по мановению невидимой палочки волшебника — исчезли матросы, раздались снова звуки прерванного вальса...

—  На русских кораблях все пушки стреляют, — пояснил молодому дипломату адмирал.

2.

Через два дня стоянки в Смирне на горизонте показалась, шедшая с моря яхта.

—  Ваше превосходительство, идет с моря султанская яхта «Изедин», — доложил. вахтенный адмиралу.

—  Х-х-х-а-а-рошо, — (адмирал немного заикался).

Яхта шла под флагом паши. Послали офицера приветствовать пашу с благополучным приходом.

—  Когда русский адмирал может меня принять? Я имею к нему поручение от падишаха, — по-русски спросил офицера паша.

Оказалось, что это генерал адъютант. султана, Насрым-паша. Его отец был черкесом, служил в русских войсках, но из-за дуэли бежал в Турцию.

Вскоре от яхты отвалил большой нарядный катер-каик с пашей и свитой. За ним — другой, с какими то ящиками.

Встреченный с почетом самим адмиралом, музыкой и фронтом караула и команды, паша по-турецки поклонился адмиралу, коснувшись кончиками пальцев сердца, губ и лба.

—  Я прибыл от его величества султана

84

и падишаха.—Мой государь благодарит вас за иллюминацию в день 25-летия его благополучного и счастливого царствования и шлет вам подарки в знак его неизменной любви к русскому царю. — Вот этот чиновник передаст вашему уполномоченному все подарки.

Затем, вместе с адмиралом, под звуки турецкого гимна, пошел вокруг корабля, вдоль фронта караула офицеров и команды, здороваясь по-русски.

Заметив приготовивгаагося к спуску водолаза паша заинтересовался ученьем и попросил при нем произвести спуск. Адмирал, в ответ предложил паше бросить что-нибудь в море. Паша вынул серебряный портсигар и бросил его.

Водолазу навинтили шлем. Держась за поручни железного трапа баркаса, он медленно полез в воду, с трудом передвигая свои стопудовые сапожища.

Через минуту вылез с портсигаром в руке. Паша был в восторге.

Кто-то из его свиты так разохотился этим представлением, что попросил разрешения адмирала в свою очередь, бросить что-нибудь. Вынул свои золотые часы и бросил за борт. Велико было его разочарование, когда возвращенные ему часы остановились...

В тот же вечер адмирал дал обед в честь паши. Была приглашена вся свита и все судовые офицеры.

Когда подали шампанского, после официальных тостов, Бирилев встал и сказал:

— Государь император жалует вашему превосходительству орден Св. Станислава 1 ст. — и тут же вручил паше ленту

85

и звезду из собственного аксессуара регалий. Эффект был потрясающий ..

Конечно, это было огромным превышением власти, но Бирилев этим никогда не стеснялся.

Нужно было поразить пашу, и он его поразил...

На следующий день приступили к распределению подарков — всевозможных восточных сластей, рахат-лукума, орехов, папирос... Оказалось, что все было разворовано. По спискам значилось одно в действительности — совершенно другое. Подаренная же султаном ваза, значившаяся в списке серебряной, оказалась из белого металла.

Доложили адмиралу.

— А-а в-в-верните им в все п п-подарки, — приказал адмирал.

Сложили все ящики и повезли обратно на «Изедин».

Несчастный чиновник испугался до обморока. Ведь Абдул Гамид, не задумываясь, повесил бы его. Чуть в ногах не валился умоляя взять подарки обратно, никому ничего не говорить и обещая дополнить недостающее и заменить вазу. Действительно, обещание свое выполнил в точности. Прислал и серебряную вазу.

3.

В феврале эскадра пришла в Яффу. Адмирал пожелал посетить Иерусалим

Одетый в первый срок, со знаменным флагом и оркестром музыки на фланге двинулся походным порядком на Иерусалим пятисотенный батальон эскадры.

Встреченный высшими чиновниками, подъ

86

эскортом кавалерии, в открытом экипаже, адмирал торжественно въезжал в Иерусалим.

Под звуки Петровского марша, с развевающимся Андреевским флагом, вошел за ним десант... Толпа с восторгом встретила его.

На следующий день осматривали св. места, Голгофу.

Офицеры и матросы накупили на память всяких «святостей».

Особенно много накупил их командир «Кубанца», капитан 2 го ранга, Дриженко. И образки, и всевозможные статуэтки, и скляночки со св. водой Иорданской и со св. водой Иерусалимской.

По возвращевии на корабль все, как обычно, сдал на хранение своему верному вестовому Чекалову, такому же оригиналу, как и он сам.

— Смотри же «Лепарелло» спрячь все хорошенько, чтобы не разбилось. Храни, как зеницу ока.

Своего вестового Дриженко по «вольности дворянской» прозвал «Лепарелло». Команда это прозвище переделала по своему на «Лупирыло», что страшно обижало вестового,

«Лепарелло» все аккуратно спрятал на самую верхнюю полочку буфета, так, чтобы ни крыса, никто не мог добраться до «них».

Но на беду ночью эскадра попала в сильнейший шторм. Валяло так, что выворачивало все нутро. Когда «Лепарелло» спохватился — было уже поздно От всех командирских «святостей» ничего не осталось.

Командир был вне себя. Ругал «Лепареллу» на чем свет стоит. Не мог простить его недосмотра.

87

—  Не досмотрел таки! Ну, и доставай теперь откуда хочешь.

—  Да откуда ж «их» достать?

—  А откуда хочешь, оттуда и доставай.

—  Так ведь здесь «их» ве достать Нужно ехать в Юрусалим

—  Ну и поезжай! — Мне какое дело! — А чтобы были и баста.

—  Да откуда же я возьму деньги на дорогу?

—  Откуда хочешь! Не досмотрел. Теперь и доставай

—  И так этими диалогами допек своего «Лепарелло», что в один прекрасный день тот исчез. Весь корабль обшарили — «Лупирыло» не нашли.

Дали знать на берег.

К ночи командир спохватился — исчезли деньги и старый штатский костюм. Все командирское хранилось у «Лепореллы». Только один он знал, где держал командир свой, тщательно завернутые в бумажки, столбики золотых.

На утро с берега сообщили что видели какого то русского матроса. направлявшегося к итальянской зоне. Верхами на ослах послали пять матросов в погоню, за ним. Одновременно дали знать итальянской жандармерии.

Задержали «Лепареллу».

Жандармы обыскали его. Отобрали деньги и костюм. Беглеца доставили на корабль.

—  Куда бежал?

—  В Юрусалим.

—  Зачем?

—  За «святостями» для командира.

—  Как же ты смел самовольно отлучиться.

88

—  Так что, мне сам командир приказали — поезжай, сказал, куда хошь, пополни разбитое.

—  А как же ты деньги украл?

—  Не крал! — Сам командир приказали «достань, — откуда знаешь, а чтоб «святости» были». Ну, я знал, где у «нас» деньги лежат.

—  «На Лупирыло» махнули рукой и оставили в покое.

Командир более не допекал его.

При вторичном посещении Пирея произошфл следующий курьезный эпизод.

Как известно, королева греческая Ольга Константиновна, всегда оказывала много внимания русским морякам. Как только эскадра бросила якоря. королева приехала с визитом на флагманский корабль. Встреченная со всеми почестями. королева осмотрела корабль и затем попросила показать ей адмиральское помещение.

—  У вас тут очень мило, адмирал. — А где же ваш кабинет? — заинтересовалась королева.

Заметав приоткрытую в ванную дверь и приставив лорнет к глазам, королева спросила адмирала. указывая на что то большое, висевшее над ванной.

—  А это что такое?

—  А а это, в-ваше ввеличество — это — в-все в-ваше королевство.

Рассмотрев висевшую в сетке губку, королева рассмеялась.

Вероятно, ванна, по ассоциации идей, напомнила королеве её очередную заботу.

89

—  А я адмирал, нахожусь в затруднении. Я хотела бы при новом госпитале устроить настоящую русскую баню, но, представьте себе, во всей Греции не могла найти людей умеющих ее построить.

—  Так, в-ваше в-в-еличество — я в вам ее построю..

В восторге от обещания адмирала, королева отбыла с корабля.

В тот же день к младшему инженер-механику, Бакину, является флаг-офицер и объявляет ему:

—  Адмирал приказал вам немедленно приступить к постройке бани при новом пирейском госпитале.

—  Позвольте! Но я никогда в жизни не строил бань.

—  Никаких разговоров, дорогой. Вы знаете адмирала. Приказано  сделано. К тому же это желание королевы.

Бакин в отчаянии.

—  Да как же я буду ее строить, когда о печном деле понятия не имею?

—  Как хотите.

Что было делать? Не спорить же с Бирилевым.

Объехал Бакин всю эскадру в по исках печника. Как на зло—ни единого. Нашел какого-то молодого матроса, который когда-то мальчишкой прислуживал печникам. Выписал из Одессы специальное руководство. Хорошо еще. что прислали без задержки. Брошюра оказалась «кратким руководством по печному искусству».

Освобожденный от всех вахт и нарядов по кораблю, засел Бакин в свою каюту за изучение книжки.

90

Наконец, одолел ее. Забрал молодого матроса Приступил к постройке.

Нужно было соорудить не только печь, но и полок для парки. Кроме того, королева, самолично навещавшая работы, заказала им еще постройку кафельной печи в раздевальной.

Не мало пропотев и поломав свои головы, возвели, наконец, и кафельную печь раздевальной и соорудили печь а самой бане, и полок. Все, кому не лень, помогали советами. Если не вся Россия, то вся эскадра следила за постройкой.

Наконец, доложили адмиралу,—баня готова Осмотрел—остался доволен.

Королева в восторге,—осуществилась её давнишняя мечта.

Назначили день торжественного открытия и освящения бани

Собралось духовенство. Прибыла королева, фрейлины, свита, адмирал, офицеры эскадры, все госпитальное начальство.

Баня, как баня. Медные, сверкающие краны, веники, начищенные баки, шайбы, всюду блеск и чистота, полок, жарко натоплены печи. Словом, настоящая русская баня.

По окончании молебна, священник окропляет здание святой водой. Королева, адмирал свита ему сопутствуют.

Вдруг, весь бледный, подбегает к Бакину «его» матрос.

—  ВВБ—валится

—  Что? Где?

—  Да печь наша.

Бакин взглянул и... обомлел.

Печь, новенькая, такая чистенькая, аккуратненькая. словно «родная», ярко затопленная... «накренилась» на один бок...

91

Оба в ужасе онемели и вперились в нее глазами.

Печь «накренилась» еще, словно задумалась и вдруг рухнула.

Грохот, пыль, дым, огонь...

— Пожар! Горим! Паника. Давка. Звон разбитых стекол.

Что же оказалось? Наши «строители» не заложили глубокого фундамента. Внизу оказался сток, и, когда затопили печь, глина рассохлась , легкий фундамент расползся и печь развалилась.

4.

По возвращении русской эскадры на Крит, на флагманском английском броненосце, при шедшем, к тому времени с Лемноса, состоялся обед адмиралов. Присутствовал и верховный комиссар принц Георг.

После обеда, за кофе и сигарами зашла речь о стрельбе. Заспорили о системах стрельбы. Из присутствующих на рейде судов пальма первенства была отдана французской канонерке «Кондор», давшей на состязательной стрельбе наибольшее число попаданий.

Принц Георг, недолюбливавший русских, тоже ввязался в спор. Желая поддеть Бирилева, стал критиковать русскую стрельбу.

— Я по справедливости считаю английскую стрельбу выше русской. Что же касается русских снарядов — они не рвутся. И тут он припомнил, как во время бомбардировки Крита международной эскадрой выпущенный

92

с «Александра» 12 дюймовый снаряд не разорвался и был, в виде памятника, поставлен в Канее перед губернаторским домом с надписью: «Христиане России — грекам к пасхе».

— А я, ваше высочество, вместо бесплодных споров, предлагаю вам пари.—А моему «другу» и нашему любезному хозяину, английскому адмиралу, предлагаю выступить со мною на состязание  с присущими ему апломбом принял Бирилев брошенный ему вызов.

Мысль понравилась англичанам.

Ударили по рукам.

Английский адмирал тотчас же назначил на состязание лучший по стрельбе из своих кораблей. Бирилев прекрасно знал, что «Кубанец» не мог хорошо стрелять, ибо, изображая собой то стационера, то адмиральскую яхту, давно не практиковался в стрельбе.

Когда «Кубанцу» стал известен выпавший на его долю жребий, на корабле впали в панику. Артиллерийский офицер, Шипулинский, рвал на себе волосы.

Но делать было нечего. С Бирилевым разговоры были коротки. Приказано и — шабаш.

В назначенный день состязания сам адмирал прибыл на «Кубанец» и спокойно поднялся на мостик.

«Кубанец» снялся с якоря и покорно вышел на «позорище».

Первым стрелял англичанин—лучший стрелок эскадры. В кильватер ему шел «Кубанец».

На условленной скале был водружен щит, в который и палили состязавшиеся.

93

Выпустив свои залпы, прошел англичанин. Ни одного попадания.

К скале приближается «Кубанец»...

Внутренне крестясь, Шипулинский дает «установку».

— Открыть огонь!..

Ни командир, ни Шипулинский, ни офицеры, ни комендоры никто не верит своим глазам... Щит разбит вдребезги.

Адмирал даже и усом не повел. Точно все так и должно быть.

«Кубанец» выиграл приз...

Во всей этой необычайной истории одно только было обычным удивительное «везенье» Бирилева. Оно сопутствовало ему всю его жизнь. не раз вывозя его, из, казалось бы, безвыходного положения.

Вывезло и теперь, выиграв ему пари.

А. Лукин.

94

А. Лукин.

Гибель „Москвы". 1)

Мореплавателям пересекающим на путях к Суэцу Индийский океан с приближением к берегам Восточной Африки, за частую приходится определяться по мысу Гафун, чтобы затем лечь на Гвардафуй и далее следовать к каналу.

В сравнительно недавние времена, вследствие упорного противодействия властителя восточных племен и земель Африки, султана Симолиев, невозможно было добиться установки здесь маяка; поэтому определение своего места у этих берегов было чрезвычайно затруднено, особенно в сумерки или неясную погоду. Благодаря своеобразному сочетанию уходящих вглубь страны гор, у мореплавателя создавалась иллюзия открывшегося мыса Гафун, по которому он и спешил определиться. Эта ошибка была причиной многих кораблекрушении у этих берегов и гибели не одного десятка паровых и парусных судов Спасшиеся же на берег экипажи обрекались либо на гибель от голода и жажды в знойных песках, либо становились жертвами дикарей.

1) Статья составлена по документу—свидетельству очевидца, сохранившемуся в бумагах покойного адмирала С Е. Чирикова, бывшего командира „Москвы".

95

„Москва", о крушении которой у этих гиблых мест идет речь, принадлежала к составу русского Добровольного Флота и являлась одним из лучших его кораблей и вместе с тем — вспомогательным крейсером нашего флота.

Созданный правительством для поддержания регулярных грузовых и пассажирских рейсов между Россией и Дальним Востоком, этот флот состоял из океанских кораблей, в мирное время выполнявших политическо-коммерческие функции, а в военное — призывавшихся под Андреевский флаг на роли вспомогательных крейсеров, для чего на них имелись все приспособления для немедленной установки орудий, крюйт-камеры, бомбовые и минные погреба. Зачастую их командирами и офицерами состояли военные моряки, что создавало на судах Добров. Флота традиции и порядки, близкие к военным образцам.

Так было и на „Москве", только что прошедшей своей военный стаж в составе Тихоокеанской эскадры адмирала Лесовского, куда она была зачислена в виду угрожающего положения с Китаем.

Освобожденная в 1882 году от обязанностей вспомогательного крейсера, „Москва" возвращалась домой... Командиром её состоял капитан 2 ранга С. Н. Чириков — один из выдающихся моряков. Состав офицеров был военный.

* *

15 мая, в 4 часа утра, „Москва" вышла из Ханькоу в Петербург, имея на борту

96

пассажиров и в трюмах — 2,723 т. чая. По выходе из Малаккского пролива спустилась к экватору с целью пройти штилевой полосой и избежать муссона, свирепствовавшего в ту пору в Индийском океане.

В полдень 7УИ её место было 8 гр. 48 м. сев. широты и 51 гр. 56 м. 30 восточной долготы. Для ускорения хода, в помощь машинам, поставили прямые и косые паруса. „Москва" торопилась, имея срочный груз — чай. К этому ее еще побуждало охватившее весь экипаж и пассажиров спортивно-патриотическое чувство — желание нагнать вышедший на 5 дней ранее в Одессу большой германский океанский пароход „Мессалия" не обладавший в ходе качествами „Москвы". Эта мысль „утереть нос" немцу так наэлектризовала всех, что штурманская рубка в часы полуденных астрономических наблюдений представляла собой настоящий улей. Ставились крупные ставки на пари... Дамы и кавалеры превращались в добровольных сигналыциков... Даже детвора, заметив на горизонте дым, оглашала палубу радостными криками: — „Мессалия!” „Мессалия"!...

Быстрый ход „Москвы", благоприятные условия плавания, комфорт корабельной обстановки и панорама зажженной солнечным огнем океанской шири, создавали жизнерадостное беспечное настроение... Все себя чувствовали молодыми, здоровыми, полными сил.. Веселились, танцевали, пели, устраивали игры, литературно музыкальные вечера...

7 июня, на курсе нордвест 24 гр., в 6 часов вечера открылись, во мгле, высокие берега Африки. Определившись по мысу Гафун (увы! по его фантому) легли на Гвар

97

дафуй — тот самый Гвардафуй, которого так страшатся многие мореплаватели.

Сгустились сумерки..

Пассажиры, уложив детей спать, гирляндами повисли на поручнях, восхищенно любуясь сменой красок вечерней зари, когда океан превращался в грозную, манящую своей таинственностью, бездонную пучину черноты.

Резкий звонок в машине заставил вздрогнуть всех.. Последовал второй звонок, еще более резкий... И вдруг, сотрясая корму, бешено забурлил полный задний ход... Все инстинктивно бросились вперед, к мостику...

Корабль неожиданно накренился и остановился. Ударила волна. Окатила палубу и людей... Послышался дикий рев — рев бурунов. Отрывочные слова команды.. Взволнованно забегали офицеры и матросы...

Пароход стало бросать из стороны в сторону...

Течь в машине. Срезало винты!.. молнией облетела корабль ужасная весть...

—  Вода подступает к топкам! Остервенелый напор океана толкал к берегу пароход. Грохот разбивающихся волн потрясал корпус...

   Отдать оба якоря!..

Объятые ужасом неожиданности крушения, пассажиры сбились в кучу... Сжимая плачущих, дрожащих, выхваченных из теплых коек детей, женщины рыдали, безумствовали, молили о спасении, бились в истерике...

А океан ревел, глуша стоны и вопли,

98

стремясь преодолеть упорство корабля и свалить его...

  Рубить рангоут! — Спускать гребные суда! — Освобождать проходы!...

—  Тушить керосиновые лампы!—Свечи! — командовал старший офицер, опасаясь, что от сильных толчков вспыхнет керосин.

Пароход погрузился в полутьму..

Тускло замигали свечи, вселяя еще больший ужас в сердца непривычных к морю людей...

Офицеры и матросы, на ходу, как могли. успокаивали пассажиров, заверяя их, что продержатся до утра Что срубленными мачтами устроят подпоры. которые не дадут опрокинуться кораблю. Что на утро все будут свезены на берег...

Пассажиры несколько успокоились. Их сгруппировали во 2 класс...

Всю ночь шла борьба с океаном. Всю ночь он рвал и метал..

Наконец, стало светать...

Безотрадная картина открылась в 300 саженях. Пустыня песчаного берега, еле видимого за бурунами. Вдали и южнее — уходящая вглубь страны цепь высоких гор — губительная своим обманом. Фангом мыса Гафун...

Настало утро... Еще безотраднее стала картина Во всю ширь кругом — кипящая пена гигантских бурунов. Натянутые, как струны, ежеминутно могущие лопнуть, канаты якорей...

Командир кликнул клич смельчакам ... Вызвалось шесть охотников — шесть лучших матросов корабля...

99

— Благословляю вас, ребята, на отважный подвиг. — Возьмите вельбот, наденьте спасательные пояса и закрепите перлинь на берегу — Мичман Отт! — Поручаю вам это ответственное дело...

С замиранием сердца следили все за вельботом, подхваченным бурунами, словно яичная скорлупа... Он то исчезал в пучине, то взлетал на верхушку гребня.. Нужна отменная школа, сноровка, лихость и морская сметка, чтобы суметь, в больших бурунах, не разбившись, выброситься на берег...

Наконец, вельбот счастливо выбросился... По грудь в воде, поволокли матросы в перлинь... Стоило немало труда закрепить его в сыпучих песках. Буруны не раз, вырывали его. Только к 10 часам работа была окончена, и можно было спустить по нему первую шлюпку с водой и провизией. Вельбот же вытащили на берег.

Пока мичман Отт с матросами закрепил конец, появились два дикаря. Издали, с опаской следили они за чужеземцами. С противоположной стороны показалось еще двое. Эти были смелее. Один расхрабрился до того, что протянул Отту руку.

Командир тотчас же приказал послать на берег двух арабов-кочегаров на случай, если дикари понимают по арабски. От них кочегары узнали, что берег необитаем, что земля принадлежит султану Осман Махмуду и что они стерегут ее, чтобы никто из чужеземцев не высадился. О случившемся несчастьи дикари предложили дать знать Гафунскому паше, который и сообщит о том султану. Арабы пригласили их вместе отправиться на пароход и поговорить с командиром. Выстрелив в воздух, в знак ми

100

ролюбия, дикари согласилась. Двое поехали, двое остались на берегу.

Дикарей приняли ласково, угощали сдобными сухарями и сахаром, до которого они весьма падки.

Командир тотчас же принялся собирать сведения о стране, её жителях и способах послать в Аден сообщение о катастрофе. Ко ничего нового узнать не удалось. За 30 долларов дикари брались доставить письмо Гафунскому паше. Выяснилось, что „Москва" выскочила на берег в 25 милях к югу от мыса Гафун.

Пока на пароходе шли переговоры и составлялось письмо к паше, на берегу собралась порядочная толпа дикарей. Узнав, что двое из их товарищей находятся на пароходе они схватили вельбот, зацепились за перлинь и принялись подтягиваться к нему. но хорошие пловцы. они оказались плохими моряками. Первый же налетевший бурун опрокинул вельбот, расшвыряв дикарей. С великим трудом добрались они до берега.

Запутавшийся в середине переправы вельбот прервал единственное сообщение с землей. Очистить путь, и как можно скорее, являлось настоятельно необходимым. Командир обратился за помощью к дикарям. Те бросились в воду, чтобы ножами отрезать вельбот, но. увлеченные бурунами. не достигли цели. Тогда вызвались оба араба. Хасан и Али, но чуть не поплатились жизнью. Положение становилось отчаянным... Крен достиг уже 12 гр. Корабль грозил повалиться. Муссон мог усилиться и в несчастную минуту лишить людей спасения...

... С отточенным ножом офицер,

101

граф Соллогуб. бросился в буруны, отрезал вельбот и спас положение..

Началась переправа... Смертельную опасность переживали несчастные женщины и дети. В обморочном состоянии их на руках переносили матросы...

К вечеру все пассажиры были свезены, а также часть экипажа. Приступили к устройству ночлега...

Вокруг бивака стали собираться толпы дикарей. Они бесцеремонно подхватывали все, что плохо лежало. По мере увеличения их числа, становились все назойливее, особенно в отношении женщин и, если им в чем отказывали, угрожающе потрясали копьями и оружием. С затаенным ужасом несчастные женщины смотрели на них...

Различив среди дикарей старшин, вступили с ним в переговоры, убеждая дать проводников до мыса Гафун. где имелось селение и откупа можно было снестись с Аденом. Старшины было согласились. Но дикари подняли оглушительный крик и наотрез отказались. Подосланные арабы выяснили, что дикари решили ограбить бивуак и пароход и перерезать всех мужчин. Их — голодных—особенно раздражал вид сгруппировавшихся вокруг котлов едящих людей.

Собранный командиром на корабле военный совет, обсудив создавшуюся обстановку и выяснив абсолютную невозможность спасти корабль и груз, постановил окончательно покинуть пароход и, свезя все оружие, пробиваться к Гафуну.

Выяснилось, что боеспособных мужчин имелось 115 человек. Но оружия оказалось мало: 7 берданок, 15 револьверов, 1 двустволка и с десяток сабель. А нужно было

102

не только защищаться против тысячной банды дикарей, но и пробивать себе дорогу в сыпучих песках пустыни под палящим солнцем.

Так как дикари решительно отказали в проводниках, утверждая, что скоро прибудет сам султан, то командир, взвесив все обстоятельства за и против похода, временно отказался от него.

•Лагерь представлял собой ужасающую картину Сугробы раскаленного песка. Днем и ночью знойный ветер, в мгновение заметающий след. Импровизированные палатки из всякого тряпья со скученными в них женщинами, детьми, грудными младенцами, офицерами, матросами, арабами... Духота. Суета. Крики и брань дикарей... Женщины без обуви, с наскоро остриженными волосами, одетые в матросскую форму, чтобы скрыть свой пол от похотливых покушений дикарей..

Гибель судна, да еще ночью, несмотря на весь ужас неожиданности, не произвела на пассажиров и экипаж того подавляющего впечатления, как встреча с дикарями, готовыми каждую минуту лишить спасшихся не только пищи и последнего имущества. но и самой жизни. Страдания женщин и детей были неописуемы.

Особенно же удручающим было положение командира Крушение лучшего судна, гибель миллионного имущества, заботы о жизни и спокойствии вверившихся ему людей, доставка их в Россию.. Свое горе и заботы этот выдержанный, железной воли человек таил в себе, не давая никому повода к унынию..

Влекомые необузданным желанием по

103

грабить пароход, дикари с трудом сдерживались своими старшинами. Наконец, жажда наживы взяла свое. С гиканьем и ревом черная толпа ринулась в буруны... Начался грабеж..

Как раз в этот момент в лагерь прибыл сын Гафунского паши, Осман. Видя невозможность остановить грабеж облепивших корабль паразитов, Осман приказал перерезать перлинь. чтобы с парохода ничего нельзя было унести и тот час же явился к командиру с выражением сожаления о самоуправстве дикарей добавив. что его отец которого он ожидает к вечеру, расправится с ними. Дня же через два-три прибудет сам султан. Осман советовал не трогаться в путь до его приезда, ибо султан позаботится не только о провизия, но и о благополучной доставке всех до Адена. По его словам, не мало кораблей разбилось здесь, и султан всегда оказывал спасшимся свое покровительство.

Между тем разбой продолжался... Через какой-нибудь час красавица «Москва» не походила на себя...

14 го июня прибыл давно желанный Гафунский паша. Видный собою дикарь. Старик крупного роста, без единого волоса на го лове, с небольшой седой бородкой. Он отказался дать разрешение на передвижение до прибытия султана. И только за взятку 400 долларов согласился на переход к ближайшему руднику.

15 го начались сборы в поход. Толпа дикарей нахлынула в лагерь и грабила беспощадно все. Хотя до родника было всего верст пять. но какого пути.. В горах раскаленного песка, в колючем терновнике...

104

Наконец 19го получилось известие, что султан прибыл к пароходу и вскоре будет здесь. Действительно, на следующий день в кустарниках замелькал конный отряд. Всадника спешились и сгруппировались вокруг оставшегося на коне молодого лет 25ти, человека, симпатичной наружности, в цветном покрывале. Это и был султан Осман Махмуд.

Командир с двумя офицерами и переводчиком арабом вышел навстречу ему и пригласил к себе в палатку. Дикари почтительно расступились подняв к небу копья и руки. Султан не без гордости, облокотившись на коня, ответил на приветствие командира приложением руки к сердцу и лбу...

При входе в палатку султан и свита сняли свои сандалии. По окончании переговоров султан попросил бумаги и чернил и приказал одному из свиты написать письмо Аллюльскому паше, чтобы тот немедленно снарядил шлюпку и отправил прилагаемое письмо командира в Ален завернув его в два флага—султанский и русский,—на случай, если шлюпка погибнет. Тогда флаги выбросит на берег, и рыбаки доставят их в Аден. Если же посылаемое известие не дойдет до Адена, султан обещал, когда стихнет муссон, переправить всех в Аден, на парусных шлюпках.

3 го июля получилось известие, что у Аллюля разбился большой 3-хмачтовый пароход и тотчас же опрокинулся. Вероятно, он также был введен в заблуждение не ясностью горизонта, при зюйд вестовом муссоне

Командир воспользовался предложением

105

султана послать с дикарем письмо на разбившийся пароход. Он оказался английским. Разбился через две недели после крушения «Москвы». причем, из 46 человек эквпажа погибло 30.

21. — Султан сообщил радостную весть. Отправленная с письмом шлюпка встретила в море британский пароход и передала на него письмо.

24 — С криками — «бабур»! — «бабур» ворвались в лагерь вооруженные дикари. «Бабур» — значит пароход.. Неописуемое ликовавшие охватило всех. Люди плакали, смеялись бросались друг другу в объятья... Получилось официальное подтверждение — в 8 ч. утра в Гонду пришел пароход и стал на якорь.

Тотчас же лагерь стал собираться в путь и размещаться по верблюдам... Медленно двигался караван по сыпучим пескам, под палящим солнцем...

Не доходя 3-4 верст до Гонды увидели на горизонте две мачты. Новая радость охватила караван...

От капитана парохода «Багдад», сэра Догерти, узнали, что пароход прислан распоряжением английского губернатора с приказанием отыскать еще два других разбившихся почти одновременно с «Москвой». Он уже отыскал один — чайный пароход «Forene Castle». Губернатор хотел вместо «Багдада» послать военное судно, но сделать этого не мог в виду необходимости сосредоточить все боевые суда в Суэцком канале из-за враждебных действий Египта

К вечеру все власти дикарей собрались к командиру свести денежные счеты. Султан просил выдать свидетельство, что всем

106

потерпевшим крушение было в его стране. хорошо и что они остались всем довольны.

К 1 часу пополуночи началась погрузка на пароход.

Несмотря на штормовую погоду, в 4 часа дня 30 июля все благополучно прибыли в Аден. Агент Добровольного Флота привез телеграмму из Петербурга, что по высочайшему повелению для розыска «Москвы» послан клипер «Забияка». Его ждут со дня на день.

Английские власти были поражены, узнав, что пассажиры и весь экипаж прибыли живыми и невредимыми. До сих пор никто так счастливо не уходил из этих мест. Либо умирали от голода, жажды и болезней, либо погибали в борьбе с дикарями. Но чтобы явиться в числе около 200 человек с детьми, пробыв 50 дней в сыпучих песках, с глазу на глаз с дикарями, и быть не только вполне здоровыми, но сохранить, хотя и скудный, гардероб — случай до тех пор небывалый. Все сознавали, что этим своим спасением обязаны исключительно мужеству и выдержанности своего командира, его разумным, спокойным распоряжением. И все горячо благодарили его и лейгенанта Миклуху-Маклай, взявшего в свои руки заботу о пропитании и здоровьи людей. Это тот самый Миклуха-Маклай, который впоследствии, в японскую войну, доблестно погиб со своим «Ушаковым» в неравном и безнадежном бою.

* •

2 го августа, когда все мирно сидели за. утренним чаем, вдруг началась пушечная

107

пальба. Выскочили наверх. Окутанные пороховым дымом, сверкали выстрелами британские батареи...

Это были салюты Андреевскому флагу.

С моря шел русский клипер — красавец «Забияка»...

Давно неиспытанный энтузиазм охватил людей.

Радостное несмолкаемое ура, вместе с грохотом английского салюта, неслось навстречу русскому кораблю...

А. Лукин.

108

А Лукин.

На торжествах в Черногории

Под флагом адмирала Маньковского.

В августе 1910 г. гардемаринский отряд в составе линейного корабля «Цесаревич» (флаг адмирала), бронированного крейсера «Рюрик» и бронепалубного — «Богатырь» стоял на якоре Алжирского рейда..

Корабельные гардемарины в дальнем плавании заканчивали свою практическую «учебу» и готовились к производству в мичманы, как вдруг получилась срочная депеша Главного Морского Штаба — всей эскадрой идти в Фиуме за Великим Князем Николаем Николаевичем и доставить его на коронационные торжества в Черногорию.

Отряд немедленно снялся с якоря и на полных парах пошел в Фиуме.

Как раз в этот момент на рейд вошла любопытная эскадра из трех старых кораблей под германским флагом. Эти были три бывшие «Барбароссы», уступленные Германией Турецкой Империи.

Отряд пришел в Фиуме.

В ожидании прибытия Великого Князя, гардемарин отпустили на берег осмотреть

10*

порт в город. Шлюпки остались ожидать их у пристани.

Пока «коргарды» осматривали город, вода спала, обнажив нижние каменистые, покрытые илом и потому скользкие ступени набережной.

Гардемарин Д., сбегая по ступенькам, поскользнулся и угодил в воду, попав в просвет между шлюпкой и пристанью. Его мокрого вымазанного в ил и сконфуженного, гребцы, при помощи публики, вытащили из воды, и шлюпка отвалила...полагая неудобным в таком «отвратном» виде подыматься по трапу на шканцы, «гардешок» спрятался и, не желая попадать на глаза начальства, поднялся по багштогу и незаметно прошмыгнул в свое, гардемаринское помещение. Взяв ванну, переоделся, довольный, что избежал «фитиля».

Каково же было его удивление, когда на следующее утро, развертывая местную газету, полученную с почтой на корабле, он с ужасом увидел огромный, на весь лист аншлаг «Уно офиосиалло руссо се присипито си маре», с подробным и притом фантастическим описанием его спасения. По газете выходило, что спас его какой-то лоцман по фамилии Елениш и даже с опасностью для собственной жизни, и что за этот «геройский» подвиг он представляется к награждению австрийской медалью «за спасение погибающих». Номер газеты пошел по рукам. Стали вспоминать как было дело. Вспомнили, что, действительно, кто то с берега подтянул руку, помогая гребцам вытащить гардемарина.

Утром газету получил и адмирал. Немедленно приказал флаг офицеру навести

110

справку, с кем случилось это происшествие. Опросили «Цесаревича» — никого. Семафором запросили другие корабли — тот же ответ...

Вскоре на «Цесаревич» прибыл русский консул. также прочитавший о случившемся. Он прибыл с целью просить адмирала, со своей стороны, представить этого лоцмана к русской медали «за спасение погибающих», раз австрийцы представляют к «своей». Ведь спасен то русский.

Тогда адмирал приказал произвести расследование и только тут обнаружился испуганный «виновник» кутерьмы..

Лоцман же Елениш так здорово живешь. «заработал» две медали..

Через два дня в статском платье прибыл Великий Князь Николай Николаевич с супругой и князем С. Г. Романовским. Встреченный без всяких церемоний, прошел в адмиральский салон...

Отряд снялся с якоря, взяв курс в Антивари..

В пяти милях от берега команды были вызваны наверх. На грот брам стеньге «Цесаревича» взвился Великокняжеский Штандарт... Отряд окутался дымом салюта...

Николай Николаевич в форме лейб-гвардии гусарского Е. В. полка вышел на шканцы...

На следующий день подошли к единственному порту Черногории — Антивари. Маленькой точкой обозначилась бедная деревушка-порт. Чтобы стать на якорь в «водах» Черногории отряду пришлось стать перпендикулярно к берегу, ибо если стать параллельно, то «Цесаревич» оказался бы в австрийских водах, а «Богатырь» — в греческих.

111

В живописных национальных костюмах жители высыпали на берег и радостными кликами «живио» приветствовали эскадру своего могучего покровителя — Белого Царя. Отряд расцветился флагами и произвел салют нации...

В открытом экипаже Великий Князь, Великая Княжна и адмирал отбыли в Цетинье. Их сопровождала посаженная в дилижансы рота с винтовками и с музыкой. Офицеры и гардемарины, также в экипажах следовали позади. По пути из деревень навстречу выходил разряженный народ. Девушки засыпали цветами. Угощали фруктами..

В Цетинье офицеров разместили в единственной на всю столицу, гостинице—постоялом дворе с самыми примитивными удобствами. Гардемаринов—в еще строящемся доме. даже без окон. Это было большое здание, где должны были быть сконцентрированы все министерства нового королевства.

На следующий день состоялось торжественное вручение Великим Князем фельдмаршальского жезла, пожалованного Государем лн. Николаю Черногорскому, провозглашенному коралем, по случаю 50-летнего юбилея своего княжения. В зале дворца выстроилась наша рота и рота черногорских войск, собрались власти, офицеры и гардемарины...

Николай Николаевич поднес жезл...

Со словами—«Я счастлив принять фельдмаршальский жезл храбрых русских войск» —король Николай принял его... Новый фельдмаршал взмахнул жезлом... Роты прошли церемониальным маршем... Король тут же же наградил всех юбилейными медалями.

112

Офицеры, кроме того, получили ордена. Вот копия одной из грамот:

	Негово Величанство
	НИКОЛА I
	По милости Боjоj
	краль и господар црне горе
Благоизвоило jе одликовати господина Миколу Де
менкова	гардемарина на оклап. „Цесэревич”
За учиеене услуге златном медальом за „Ревност". на Цетнеу 15 авг. 1910.
Печать.	Карнцелар ордена Министар Иностраних Дjела Подпись

Вечером был бал...

На всех торжествах гардемарины, несмотря на жару были в мундирах. Но для бала была объявлена летняя форма одежды— белые кителя при орденах. Между тем, гардемаринам не было разрешено брать с собой багажа, поэтому они имели только по одному кителю. За время же переезда и прогулок по городу, кителя потеряли свою свежесть и «гардешки» срочно отдали их прачке стирать, с наказом приготовить к балу. Но вот уже и час настал, а кителей нет... «Гардешки» в панике. Еще в болыпей—зало, особенно барышни—столько надежд потанцевать, а главных-то танцоров нет и нет... В чем дело?.. Сам королевич Петр — третий сын короля  побежал к гардемаринам.

— Да идите же, господа!—Вас барышни ждут...

Гардемарины сконфужены...

8

113

—  Ваше Высочество! Ждем кителей от прачки...

—  Куда же вы отдали? Назвали прачку.

Королевич сам бросился в прачечную и через несколько минут принес на своих руках целую охапку кителей...

Спешно приступили к их вооружению. Королевич тоже помогал нацеплять погоны, пуговицы, новенькие медали..

Сияющей, белой, блестящей группой появились «гардешки» .. Заблестели глазки, зарделись румянцы... Взмахнулась палочка..

Начался контр данс...

После официального кадриля, поднялось общее веселье. Старый король дал ему толчок...

Обнявшись—руки в плечо—с Николаем Николаевичем и адмиралом, завели национальный пляс Черногории. В момент весь зал присоединился к ним...

До глубокой ночи длилось веселье. Как в огне горели щечки и сердца...

Торжественно провожаемая напутствиями и пожеланиями, в дыму салюта, эскадра тронулась в обратный путь...

* *

Подходя к Фиуме, спустили великокняжеский штандарт. Николай Николаевич желал избежать официальных встреч и инкогнито отбыл в Россию.

Разыгрался следующий инцидент. Подходя к Фиуме под адмиральским флагом, отряд произвел нации установленный салют. Но с крепости ответа не последовало.

К вечеру на рейд вошел австровен

114

герский флот под командой морского министра, вице-адмирала князя Монтеккули. Согласно международным правилам, русский адмирал как младший чином, первый произвел салют, австрийскому вице-адмиралу, но ответа также не получил. Мало того, когда русский адмирал отправился с визитом к австрийскому, то не был принят им. Флаг-капитан князя Монтеккули, встретивший адмирала на нижней площадке трапа, доложил ему, что у адмирала гости и он не может его принять причем при отъезде адмирала Маньковского не был провзведен положенный его сану салют.

Оскорбленный таким приемом, адмирал вернулся к себе...

Вскоре от борта «Эрцгерцога» отвалил катер под флагом командующего австро-венгерским флотом. Когда катер подошел к правому трапу «Цесаревича», на нижнюю площадку трапа спустился мичман — младший флаг офицер адмирала — и доложил князю Монтеккули что адмирал не может его принять. так как занят разбором полученной корреспонденции.

На что австрийский адмирал ответил, что не будет беспокоить адмирала и просит ему не салютовать

По отбытии командующего австро-венгерским флотом адмирал Маньковский послал на «Эрцгерцога» своего флаг-капитана с приказанием передать что он—русский адмирал — требует чтобы завтра, в 8 ч. утра, одновременно с подъемом флага, австрийский флот и крепость произвели ему установленный салют. Австрийский флаг-капитан ответил, что крепость отсалютует, но флот не может, так как в 5 ч. утра

115

должен уходить. При этом австриец от имени своего адмирала выразил сожаление о происшедшем «недоразумении».

Но адмирал Маньковский остался непреклонен и послал уведомить австрийского адмирала, что он не выпустит его флот. пока не будет произведен требуемый им салют.

Дважды приезжал на «Цесаревича» представитель князя, всячески убеждал адмирала. отказаться от его требования, приводя всякие резоны о необходимости флоту уйти в 5 ч., но адмирал Маньковский слышать ничего не хотел и в требовании своем остался тверд, как скала.

— Передайте ему в последний раз, что я не выпущу его флот, пока требование мое не будет исполнено в точности.

Австрияк уехал не солоно хлебавши.

На «Цесаревиче» взвился сигнал: «Приготовиться к бою» и за ним другой—«Адмирал приглашает к себе капитанов».

На совещании у адмирала была распределена сфера огня кораблей, причем первоначально весь огонь отряда сосредоточивался на «Эрцгерцоге», как флагманском корабле.

Совещание окончилось...

В приподнятом настроении вернулись командиры на свои корабли... По боевому на русских кораблях погасли огни..

Было признано, в случае. если в 5 ч. утра «Эрцгерцог» снимется с якоря, — немедленно, по первой пушке адмирала, открыть по нем ураганный огонь...

После черногорских торжеств и всего ореола славы, которым там был окружен Русский флаг, оскорбление зазнавшегося австрийца казалось особенно чудовищным

116

Офицеры, гардемарины, матросы — все были возмущены до глубины души. Общее негодование кипело на русских кораблях. Общее желание — проучить австрийцев. Все восторгались молодцем адмиралом, решившим ценою крови отстоять честь родного Андреевского флага.

В эту ночь никто не спал... Прислуга стояла у заряженных орудий... Все с нетерпением ждали..

Конечно, все сознавали разницу в силах и особенно тяжелое положение отряда из-за отсутствия угля («угольщики» должны были прийти только завтра), благодаря чему он не мог сняться с якоря и на ходу вступить в бой. Но все единодушно приветствовали решение адмирала, хотя и на якоре, а открыть огонь. И все решили лучше погибнуть, но не посрамить земли Русской...

Но вот склянки побили 4 утра.

Без пяти минут 5 ч. на мостик поднялся адмирал...

Над австрийскими кораблями заклубился дым.. Флот поднимал пары..

Склянки пробили 5 утра. Боевая тревога!

Затрубили русские горны. Загремели колокола... Темнеющие в утренней мгле силуэты кораблей молчаливо навели орудия на «Эрцгерцога». Двинься только он, и они заговорят. Да как заговорят!..

Но не трогаются австрийские канаты...

5 ч. 10 м.

Все тихо «там».

5 ч. 30 м.

Ни шевеленья.

Наконец, 6 ч. утра...

117

Взошло солнце. Исчезли ночные тени. Команда по очереди пьет чай...

Но «там» по-прежнему тишена. Как вкопанные стоят на своих якорях австрийские корабли...

На «Цесаревиче» по мостику ходит адмирал...

—  Ваше Превосходительство! Без одной минуты подъем флага.

—  Подымайте своевременно. Напряженная минута. Все взоры устремлены на «Эрцгерцога»...

—  На флаг и гюйс! Смирно! Ровно через одну минуту:

—  Флаг гюйс поднять!

В тот же самый момент с «Эрцгерцога» вырвался клуб белого дыма.

Начался салют..

Но на этот салют русского ответа не последовало... Австрийский флот прошел мимо русских кораблей. С «Эрцгерцога» неслись величественные звуки русского гимна.

Честь Андреевского флага была охранена..

А. Лукнн.

118

А. Лукин.

Эпизод из подводной блокады.

Париж. Крошечная квартирка под небесами. Угловая комната, синий свет абажура, оттоманка. Над ней, во всю стену, личный боевой трофей хозяина — моего друга и соплавателя: — судовой турецкий флаг. Над ним, на гвоздике с честью заработанный в стычках, экспедициях, подводной и надводной блокадах, Владимирский крест с мечами.

Мореходные карты, планы, фотографии, записки, целые «папирусы» о «делах давно минувших дней, преданьях старины глубокой», когда наши деды и отцы были молоды и странствовали по свету на клиперах и фрегатах окружают нас. Рой воспоминаний оживает и носится в дыме одной за другой выкуриваемых gauloises. И что только не вспоминается, чего только не было за нашу долголетнюю службу на кораблях в этом особом миру, со своим бытом, своими традициями. своим собственным укладом жизни...

— На всех каравеллах, кажется, переплавал, говорю я, а вот на подводной лодке ни разу не пришлось.

119

— Ну это и не каждому по нутру, отвечает мой друг. Не каждое здоровье позволяет подводничать. Самое трудное то, что под час страшно тяжело становится дышать, так и рвешься на свежий воздух. А ведь иной раз по целым суткам его не видишь. Помню, как однажды, возвращаясь с Босфора — мы были в блокаде — попали мы с «Тюленем» в страшный шторм.

Дизеля работали на полный ход, а ход был узелъ¹), максимум полтора. Сносило черт знает куда. Уже, кажется, все было закреплено, а все что-то билось разбивалось и летело в тартарары. Валяло дьявольски. Воздуху совсем не стало. Не воздух. а одна сплошная спираль. Духота, запах масел. Всюду блевотина. О счислении речи быть никакой не могло — лага ²) не выбросишь. На 4-ые сутки перехода, боясь разбиться о крымские скалы, держались по параллели, только бы продержаться, пока шторм стихнет. Уже блевать было нечем, так рвало желчью с кровью. Под конец перехода стали не люди, а тени. Когда же добрались наконец, до Севастополя и до свежего воздуха, дышали как рыбы, выброшенные на песок — никак отдышаться не могли.

Зато иногда и контрасты бывают — занятные — закурил он новую папиросу. На верху шторм, не волны, а целые Эльбрусы гуляют по морю. Ураганище аховый. А мы сидим себе на дне морском, корма слегка побалтывается, а нос своей подушечкой при ткнулся к самому дну. Там свистопляска, а

¹) Узел — 1^э/4 версты.

^а) Прибор для определения скорости хода.

120

у нас тишь, да гладь, да Божья благодать. Граммофон жарит из «Веселой Вдовы», мы чаишко попиваем матросы дуются в кости...

— Но вот что замечательно. Посмотри сюда, — и он ткнул пальцем в карту. — Видишь эти полосы? Это поставленное немцами минное заграждение у Румелийского берега. Они, видно, опасались нашего перекидного огня. Об этом заграждении мы и понятия не имели. Об его существовании и узнали только во время немецкой оккупации. Можешь себе представить, что ведь тут была наша стоянка на подводном якоре. Мы и не думали, отдыхая здесь что вокруг болтаются и подстерегают нас эти чудища, на тонких хвостиках. Прямо Бог хранил. Ведь чуть-чуть вправо или влево и шабаш.

И тут в связи с этим местом «отдохновения», он рассказал мне про один эпизод из подводной блокады, случившийся в бытность его старшим офицером подводной лодки «Тюлень».

«Дело с Дубровником».

В 2 ч. пополудни, 14 марта 1916 года, мы на «Тюлене» вышли в море, в подводную блокаду у Босфора. Обычно район подводной блокады обнимал собой пространство в 50 миль ширины, между меридианами Карабурну Румелийского и Амостро.

Произведя на рейде проверочное погружение и дифферентовку и захватив на всякий случай провизии и топлива на 20 суток, мы покинули рейд. Погода была хорошая. Выйдя на чистую воду, взяли курс прямо на Босфор. Неприятельские берега оказались в тумане. Вдоль гор стелился низовой туман.

121

Видны были только высоты. С трудом определившись по ним, стали на подводвый якорь в 6-ти милях на норд от Румелийского маяка. В тумане делать было нечего. Надо иметь в виду, что с подводной лодки обладающей малой видимостью горизонта, определиться в условиях низового тумана крайне затруднительно и в ориентировке нужна большая опытность и осторожность, ибо в 15 милях к норду от настоящего Босфора находится, так называемый, ложный Босфор, очертания гор которого схожи с настоящим. Их легко спутать и вместо настоящего попасть на подводные скалы ложного. Лоция учит, что за десятилетие 500 крушений было здесь именно из-за этой ошибки.

На четвертые сутки туман рассеялся, и мы, погрузившись, в 5 час. утра пошли от Румелийского берега к Анатолийскому в расчете, что груженные углем пароходы, выходящие из Зунгулдака с темнотой не успеют до рассвета войти в Босфор, и некоторый промежуток времени после рассвета будет в нашем распоряжении, чтобы атаковать их.

Около 7 час. утра мы пересекли Босфор. Вдали, в 25-ти кабельтовых от нас, блеснула его лента. Ни дымка, ни пятнышка не было на нем.

Командир решил крейсировать вдоль берега по линии Ост-Вест на 1½ милях от берега. Положение на лодке было ном. 2: полуотдых, полубоевая готовность. В рубке вахтенный начальник; остальные внизу, за стаканом чая или очередной партией в трик трак. Кругом тихо. Слышно бульканье пузырей вдоль борта, да, изредка, поет рулевой

122

мотор, когда лодка ложится на обратный курс.

Командир решил быть в этой позиции до 9 утра и, если к этому времени ничего не обнаружится, идти вглубь моря для зарядки батарей (для чего нужно всплыть) и чтобы дать команде поваляться на солнце. К вечеру же вновь вернуться на позицию, чтобы подстерегать того, кто с темнотой будет выходить из Босфора.

Но, увы наступило 9 часов, а горизонт чист, как стеклышко.

—  Экая досада! четвертые сутки болтаемся зря.

В рубку поднялся командир.

—  Ну что, ничего нет нового? — Где наше место?

Командир взялся за перископ.

—  Лево руля!

—  Есть лево руля! — ответил рулевой. Лодка покатилась.

—  Так держать!

—  Есть так держать!

Вдруг выражение нижней части лица смотревшего в перископ командира изменилось. Мы насторожились.

—  Посмотрите,—обратился ко мне командир.

В перископ я увидел показавшийся от мыса Шили большой клуб дыма.

Общее настроение сразу изменилось. В глазах заблестела надежда. Все выскочили на свои места.

Мы пошли навстречу дыма, для выяснения его курса и скорости.

Через V* часа увидели в перископ несколько мачт и труб.

Еще несколько мгновфний, и ясно обозна

123

чился двухтрубный и 2-мачтозый миноносец типа «Ягиар Милет», конвоирующий океанский пароход, в полном грузу. Миноносец шел большим ходом, кружась вокруг парохода для охраны его от наших подводных лодок.

Решено было сперва атаковать пароход, а потом миноносец расчет был тот, что пароход давал лучшую цель, и если он будет подорван, миноносец, вероятно, сразу не оставит его. Тогда будет его очередь.

Определив курс врага, мы заняли позицию против мыса Галарабурну, в 1 миле от берега, как раз по его пути.

В 10 45—боевая тревога.

—  Атака с носа! Шесть аппаратов, товсь!

Мы все с напряжением ждем момента атаки. Мертвая тишина. Гудят моторы Засученные рукава и напряженные мускулы на рычагах. Экипаж, как слепой, он ничего не видит. Он только повинуется. Видит один командир.

Он в боевой рубке у перископа. Рядом с ним старший офицер - у управления. Тут же минно-машинный кондуктор на манипуляторах систерн, минный машинист на рычагах минной стрельбы и рулевой на вертикальном руле

Командир смотрит в перископ.

Боевая рубка с напряжением улавливает выражение его лица.

Расстояние сблизилось... Наступает момент атаки...

—  Перископ убрать!

Мы идем по секундомеру и точному курсу..

Через 2 минуты — перископ поднят.

124

Взгляд брошен. Все в порядке. Враг не изменил курса.

—  Перископ убрать!

Через две минуты снова проверка, снова —перископ поднять!

Вдруг черты лица командира исказились, голова отпрянула от перископа.

—  Глубина 60 фут! Электромоторы—полный ход!—громовым голосом скомандовал он.

—  Есть, глубина 60 фут — послышался ответ.

—  Миноносец прямо на нас, его бурун у перископа—успел шепнуть мне командир.

Загудели моторы. Лодка быстро пошла на погружение.

В тот же момент весь экипаж услышал быстро приближающийся шум и гудение турбин миноносца. Он понял, в чем дело.

Нос уже шел вниз, но корма была еще на малой глубине. Лодка шла на погружение с дифферентом в 7 град. У всех была одна мысль—заденет ли корму. Взоры вперились в глубомер.

24, 26, 28, 30...

В этот миг миноносец пронесся над самой кормой, не задев её. Еще страшный момент—взрыв противолодочных бомб. Но и его не последовало. Шум миноносца терялся вдали. У всех отлегло от сердца.

Лодка пришла на глубину 60 фут.

—  Глубина 22 фута!—тотчас же скомандовал командир.

Лодка быстро пошла на всплытие...

—  Перископ поднять!

—  Правая пли!

Лодка вздрогнула от вылетевших мин.

125

За бортом послышался их звенящий удаляющийся звук...

—  Перископ убрать!

—  Лево на борт! (чтобы самим не попасть в опасный район взрыва).

—  Глубина 60 фут! (на случай атаки миноносца).

Я слежу за секундомером... 10 секунд, 15, 20, 25, 30, 32... Нет взрыва, неужели промазали.

35, 36...

Но на 37ой секунде вдруг трррах... Раздался адский взрыв. Лодка вся содрогнулась... Что то посыпалось...

Весь экипаж в ту же минуту перекрестился.

Лодка пошла на всплытие.

Когда всплыли—кругом ничего. Только вдали виднелся бурун полным ходом удиравшего миноносца. Плавали доски, щепки...

Мина попала между кочегарным и машинным отделениями. Огромный океанский австрийский пароход «Дубровник» через 2 минуты после взрыва пошел ко дну. Спаслась только одна шлюпка с механиком и несколькими матросами. Пароход был в полном грузу угля. На нем шла из Зунгулдака сменная немецкая рота.

А. Лукин.

126

А. Лукин.

На миноносце „Жуткий"

15 мая 1917 года миноносец «Жуткий» был введен в сухой Алексеевский док в Севастополе для очистки подводной части от ракушек и водорослей и окраски

Миноносец готовился к продолжительной боевой службе в восточном районе Черного моря, где ему предстояла большая работа.

Не дожидаясь полной выкачки из дока воды, матросы на плотах и подвешенных беседках облепили, со всех сторон, миноносец и весело и энергично принялись скребками отдирать ракушки и водоросли. Толпы рабочих наводнили корабль для одновременного производства необходимого ремонта. Повсюду задымили мангалы, застучали молоты и забила, затарахтели так, что хоть уши затыкай электрические сверлилки.. Словом, работа закипела. Дым, копоть, опилки, стальные стружки, доковая грязь, толпы снующих рабочих, вымазанные в краску команда... Трудно было узнать в этом вывернутом наизнанку миноносце всегда блиставшего чистотой и надрайкой «Жуткого». Док был всегда кошмаром для личного состава кораб

127

ля. Особенно же было неприятно и днем, и ночью, в дождь и слякоть бегать «по своим делам» на берег за тридевять земель, ибо при стоянках в доках места, куда «и царь пешком ходит», были закрыты на ключ.

Лихорадочная работа продолжалась беспрерывно днем и ночью. Время было военное. Наступившая революция не нарушила еще темпа боевой жизни флота. Конечно, чувствовалось, что какая-то струна лопнула, но большевистские идеи еще не проникли в головы людей. Наоборот, на всех кораблях и заводах лозунг «войны до победного конца» был принят с энтузиазмом.

20 го мая миноносец вышел из дока, а 28 мая в 8 час. 35 мин. утра пришел в Батум и тотчас же вступил в состав сводного дивизиона, плававшего под брейд-вымпелом, начальника восточного отряда кап. 1го ранга Макалинскаго

Командиром миноносца состоял один из наших лучших штурманов, старший лейтенант Чириков.

* * *

4-го июня «Жуткий» получил приказ идти в секретную экспедицию с начальником разведочной части штаба Кавказкой армии, полковником Смирновым. С ним прибыла партия горцев, так называемых разведчиков. Что за люди? Вихрастые, черные страшилища, в пулеметных лентах, кругом обвешанные оружием, сплошь в чеканном серебре, в невероятных папахах, из под которых мрачно поблескивали глаза. С шумом гвалтом толпа эта заполнила

128

весь миноносец к неописуемому ужасу экипажа.

Во главе этой банды в двадцать девять человек стоял некий Мавридий. Грек по происхождению, разбойник из разбойников. Огромнейшая детина, косая сажень в плечах, смуглый, с орлиным носом, он и ночью не расставался с оружием.

Погрузив эту горластую банду, миноносец вышел в поход. Его первой задачей было высадить, в районе Унии, часть этих разведчиков для связи с нашими шпионами, действовавшими в тылу турецкой армии.

Погода стояла тихая.

Около II ночи миноносец бесшумно вошел в неприятельский рейд, предварительно пробив боевую тревогу. Полный штиль. Ночь — как воронье крыло. Ни зги не видно.

Уменьшив ход до самого малого, чтобы шумом винтов не привлечь на себя внимания «Жуткий» осторожно приближался к берегу. Сегодня у неприятеля — Рамазан. Поэтому эта ночь и была выбрана для высадки разведчиков, в расчете, что бдительность врага будет отвлечена празднеством.

Берег все ближе. Скорее чувствуется, чем виднеется, его гористая масса.

Миноносец подошел почти вплотную. Справа показались редкие огоньки селенья. Мостик с нервным напряжением всматривается кругом...

С берега стал доноситься шум города. Слышалось, будто хлопали двери. Долетали голоса...

Застопорили машины. расстояние до берега было хоть рукой подать.

Со всякими предосторожностями, бесшумно, спустили шлюпку. Весла у уключин обер

129

нули в ветошь, чтобы заглушить их стук. Десять разведчиков сели в шлюпку и тотчас же исчезли в темноте. Один из них должен был выскочить на берег чтобы узнать, можно ли, в устье реки Чершембэ, высадить партию. Он должен был проникнуть в условленное заранее место, где под приметным, известным ему камнем. его ожидало письмо. Это письмо он должен был доставить полковнику Смирнову.

Остальным было приказано оставаться в шлюпке и, скрывшись между скал ждать возвращения посланного.

Томительно и напряженно тянулось время ожидания. Минуты казались часами. Миноносец стоял с застопоренными машинами, соблюдая тишину и зорко озираясь кругом.

Командир, чтобы примером своего спокойствия подбодрить нервничавшую длительность стоянки в глубине вражеской бухты команду, спустился в свою походную рубку, помещавшуюся под самым мостиком и соединенную с ним прямой переговорной трубой. Сел на диван и закурил папиросу. На мостике остался лейтенант Федоровский, которому командир приказал немедленно по трубе дать знать в случае чего-нибудь.

Часовая стрелка показывала час ночи.

Вдруг оглушительный треск прокатился по берегу. В небо полетели светящиеся ракеты. В рубку влетел рулевой:

—  ВВБ стреляют! Тревога!

—  Ну и пусть стреляют.

—  Да ведь враг, турок, стреляет!

—  Ну и пусть стреляет, не мешай ему, — попыхивая папироской, спокойно ответил командир.  Постреляет и перестанет. — Видя недоумение перепуганного матроса, он

130

добавил: — Это, брат ты мой, не в нас стреляют, это праздник у них Рамазан.

Олимпийское спокойствие командира привело в себя команду. Люди с любопытством прислушивались к шуму города, где начинался Рамазан. Бенгальские огни, фейерверки, стрельба, радостные крики толпы. все смешалось. пирующий город не подозревал, что тут, бок о бок, скрытый нависшими скалами, стоял вражеский миноносец, а по берегу, мимо, пробирался шпион...

Через два часа разведчик вернулся. Шлюпка пристала к миноносцу. Письмо было доставлено. Известия оказались благоприятными. Раскинутая в тылу неприятеля сеть разведочной организации доносила, что момент для высадки новой партии благоприятен, так как передвижение войск вдоль берега только закончилось

С теми же предосторожностями шлюпку подняли. и миноносец, развернувшись машинами и по-прежнему соблюдая тишину, тронулся к выходу. Выйдя на чистую воду, он повернул на восток и пошел вдоль берега, с расчетом к рассвету подойти к заливу Фатц, находящемуся в 15 милях от Унии и в 180 от Батума.

По донесениям шпионов, в Фатце, у селенья Тавла, сосредоточены большие интендантские склады, а у берега много шхун и фелюг Эти суда, плавая вдоль берега, снабжали турецкую армию. В Фатце находилась жандармерия так называемые карагульские кордоны, телефонная и телеграфная сеть. Все это разведчики, при поддержке десанта и огня миноносца, должны были уничтожить.

Около 5 ч. 30 м. утра миноносец вошел е залив. Слева, между двумя лесистыми

131

холмами, показалось большое селенье Тавла. Кругом тянулись высокие хребты Башкиздрак и Мозендрак. По-прежнему стоял мертвый штиль. Занимался дивный солнечный день. Небо — без облачка.

Десант, одетый в походную амуницию, с винтовками и 6-ти фунтовыми подрывными патронами, выстроился на палубе. На шлюпке прилаживали пулемет. Назначенный начальником десанта мичман Иванов проверял людей и раздавал патроны.

Когда десант был готов, и миноносец подошел к месту высадки, командир разъяснил людям цель десанта:

— Молодцы! Действовать быстро и решительно. Взорвать склады, найти и уничтожить телефонную и телеграфную сеть и карагульские кордоны. С Богом!

Десант из 15 матросов и 29-и разведчиков тотчас же разместился в шлюпках и направился к берегу. Здесь все было тихо. Виднелись лишь какие-то одиночные фигуры...

Шлюпки быстро подошли к берегу и отряд благополучно высадился, без единого выстрела. Часть его, с мичманом во главе, направилась к селению, другая, с кондуктором, осталась в тылу для охраны шлюпок. В этом месте берег бы низменный и мог быть, в случае надобности, хорошо обстрелян нашим пулеметом.

В самой глубине бухты стоял наготове под парусами целый караван больших шхун и фелюг. Командир решил уничтожить их.

Видя, что отряд беспрепятственно высадился, он дал полный ход и направился к каравану. Войдя в самую гущу шхун, он

132

закричал в мегафон обалдевшим от столь неожиданного визита людям:

— Эль-кем андер чабук! — спускайте немедленно паруса — и стал топить их таранным ударом. Галдеж и крики огласили воздух. Острый нос миноносца врезывался в шхуну, пронизывая ее насквозь. Бода огромными каскадами вливалась в нее. С треском и грохотом, в густых облаках пыли, ломались борт, палуба, рушились надстройки. На миноносец валились мачты. Паруса, такелаж, цепи, концы, доски, бревна обволакивали его. Остов шхуны, как муха, проткнутая иглой, висел на нем. Нужны "были большой опыт и уменье, чтобы действовать во всей этой чертовщине, во время дать задний ход и не запутать свои винты.

Одна за другой шхуны были потоплены. Но тесть лучших бригов командир решил, в качестве приза, взять с собой. Наши матросы тотчас же забрались на них и уже начали подавать буксиры с одной шхуны на другую, как, вдруг, оглушительный взрыв донесся со стороны Тавли.

Тра-та та-та.. послышался пулеметный и частый оружейный огонь и бум-бум — взрывы гранат.

Опасаясь, что десант, лишенный поддержки миноносца, может попасть в тяжелое положение, командир бросил призы и, утопив их тираном, понесся к своим.

Было видно, как партия, оставшаяся для охраны шлюпок залегла на берегу и пачками обстреливала левый край селенья прилегающий к нему склон лесистого холма.

Тра та та та-та не умолкал пулемет.

Ушедшие в селенье люди перебежками отступали к шлюпкам, иногда ложась на

133

земпю и отстреливаясь. Вдали слышался частый неприятельский огонь.

Наблюдая в бинокль картину перестрелки, командир вдруг, увидел нечто совершенно непонятное. Какой то матрос отступал ползком на четвереньках, видно с большим усилием. руками и ногами упираясь о землю. Временами он также залегал и отстреливался. Какая-то огромная чешуя, словно змея, длинной едва ли не от самого селенья, тянулась за ним по песку. Кругом вспышками подымалась пыль от ударявшихся о землю пуль. Но матрос, постреляв вновь подымался и с тем же усилием продолжал ползти к берегу. Чешуя снова начинала змеиться за ним. Невозможно было сообразить. что это такое. Только позже выяснилось, что матрос этот, бывший рыбак, увидел раскинутую для просушки на кольях у самого селенья, огромную сеть. Его рыбачье сердце не выдержало. Недолго думая, он один конец сети обмотал вокруг себя и ползком, упираясь руками и ногами, потащил ее за собой вместе со всеми кольями Он так разохотился, что не обращал внимания, что отстанет от своих и рискует жизнью...

Оценив обстановку, командир приказал. открыть по холму орудийный огонь и подошел вплотную к берегу, чтобы отвлечь на себя ружейный огонь врага и тем дать десанту время сесть в шлюпки

Столбы земли камней и пыли через секунду заслонили собой все. Миноносец открыл беглый огонь. Неприятель переменил позицию и продольным огнем стал обстреливать берег, с целью воспрепятствовать десанту сесть в шлюпки.

Наступил самый трудный ответственный

134

момент посадки десанта, под неприятельскими выстрелами. Миноносец открыл заградительный огонь, чтобы взрывами земли и дыма скрыть от врага посадку.

Шлюпки, отстреливаясь, благополучно отваливали и пошли к миноносцу, продолжавшему огонь.

На шлюпке, в которой гребли разведчики, командир увидел вдруг нечто, повергшее его в полное удивление. Гора перин, подушек, швейных машин, одеял, матрасов, всякой домашней рухляди высилась над ней, а на них и кругом вихрастые папахи.

Что же оказалось? Как только склад взлетел на воздух, разведчики бросились в селенье на грабеж. Крики и мольбы женщин и детей только разжигали их. Ручные гранаты с остервенением летели в двери и окна, а за ними. в хаос дыма и огня, озверелые горцы. и начинался грабеж. Пух. перья, одежда, материя домашний скарб, крики, стоны, пылающие остовы взорванных жилищ... Мичман Иванов с револьвером в руках, вместе с матросами, бросился унимать разбой. Но разъяренные грабежом и кровью, страшилища грабители, не взирая ни на что. Привыкшие ежеминутно рисковать жизнью, они считали грабеж своим неотъемлемым правом, ибо только ради него, ради наживы, шли рисковать своей головой. Горсточка матросов ничего не могла с ними поделать. К тому же нужно было спешить с уничтожением телефонной и телеграфной связи...

Увидев подходящую к борту шлюпку, набитую награбленным добром, командир пришел в неистовое негодование и наотрез отказался принять ее, Полковнику было поручено передать кавказцам, чтобы они немед

135

ленно гребли обратно и сложили на берегу свою добычу.

После долгих пререканий. ругательств, остервенелых сворачиваьий папах за затылок и швырянья их «оземь», шлюпка все же повернула к берегу. С большой неохотой расставались горцы с награбленным добром. Турки. видимо, поняли, в чем дело, и не мешали выгрузке.

* *

20 июля, находясь в Трапезунде, миноносец принял на борт новую партию разведчиков, под командой прапорщика Селиванова.

В 12 ч. 15 м. пополудни миноносец вы шел в море и направился к мысу Бафра, чтобы высадить разведчиков в глубоком тылу турецкой армии, в устье реки Кунчугас, в двухстах милях от Трапезунда и в трехстах от Батума

Около двух часов ночи миноносец по дошел к устью реки. Ночь была темная.

Спустили шлюпку. Только что разведчики уселись в нее, как, вдруг страшный взрыв потряс воздух. Грозное эхо прокатилось по ущельям. Миноносец всполошился. Минута ожиданья, но все тихо кругом. рождав еще с минуту и видя, что тишина не нарушается, командир приказал шлюпке с разведчиками отваливать к берегу. Но те ни за что. Напуганные взрывом, они что-то загорлотанили по своему и вцепились в миноносец.

— Скажите им,—обратился командир к прапорщику Селиванову, — чтобы они отваливали.

136

Прапорщик передал приказание, но те ни с места.

Начались бесконечные переговоры. Видя, что они ни к чему не ведут, командир поднялся на мостик и перевел ручки машинного телеграфа на «малый вперед».

Забурлили винты

Люди загалдели, вцепились за отвод. Шлюпка накренилась.

—   «Средний ход».

Шлюпка оторвалась и, едва не опрокинувшись, закрутилась волчком.

—  «Полный ход».

Шлюпка исчезла в ночной темноте.

Эта партия должна была ровно месяц пробыть во вражеском тылу. Она шла на смену той, которая уже месяц шныряла там и, по условию, точно в 7 час. утра 22 июля должна была спуститься к устью реки Кунчугас. К этому времени должен подойти русский миноносец и, получив условный знак, принять ее к себе на борт.

Ровно в 7 час. утра «Жуткий» подошел к устью реки. Командир и офицеры в бинокли осматривали берег. Ни одного живого существа. Вдруг, из за скалы показался турок и сделал условный знак. Миноносец ответил. Тотчас же, со всех сторон, из за разных скал и укрытий, посыпались турки. Это были наши разведчики, одетые по турецки. Послали шлюпку. Не успела она отвалить от берега как показалась толпа людей с женщинами и детьми, бегом спускавшихся к берегу. Докатившись до него, толпа остановилась и, подняв руки к небу, стала что-то кричать. Послали шлюпку. Это были турецкие беженцы из занятых нами областей. Нищие, ободранные, худые и голодные.

137

они стремились обратно к себе и именем Аллаха умоляли взять их с собой Вид их был настолько ужасен, что командир сжалился над ними.

Закончив на этом секретную экспедицию с разведчиками, «Жуткий» вернулся в Батум на отдых.

А. Лукин.

138

А. Лукин.

В Северном Ледовитом океане ¹)

(Владивосток — Мурман).

В 1915 году германские подводные лодки проникли в Белое море. Несколько русских в иностранных торговых кораблей, следовавших в Архангельск из Англии, Франции и Америки, были потоплены. Был обнаружен. ряд минных банок, расставленных немцами на путях восточного беломорского фарватера.

Ставка взволновалась. Появление немцев на этих путях нашего единственного сообщения с союзниками, создавало угрозу всему делу снабжения армии. Решено было немедленно принять меры.

Контр-адмиралу Ивановскому было предложено организовать партию траления. С своей стороны, англичане прислали другой отряд, под брейд-вымпелом капитана 2 ранга Барнея. Оба отряда тотчас же приступили к очистке фарватеров.

¹) Но иатериалам бывшего флаг-капитана оперативной части штаба флотилии Сев. Лед океана, кап. 2 ранга Апрелева.

139

Был учрежден пост главноначальствующего на правах главнокомандующего района Архангельска и Белого моря, на который был назначен вице-адмирал Угрюмов. Была организована служба связи и реквизированы все пароходы Мурманского пароходства и Соловецкого монастыря. На Святом и Канином носах, а также на островах Моржовец и Соловецком были установлены мощные радиостанции, причем начальником службы связи Кандалажского района был назначен сам игумен Соловецкого монастыря.

Через 28 дней с момента обнаружения германских мин вся организация связи. наблюдения и траления была окончательно налажена.

Для активной борьбы с неприятельскими подводными лодками было решено приобрести в Аргентине 4 быстроходных крейсера. В случае же, если Аргентина откажется их уступить—перебросить с Дальнего Востока дивизион из шести наших миноносцев и три подводные лодки с Дуная. У американских миллиардеров были куплены семь яхт (одна у газеты «Нью Йорк Геральд»). Их вооружили 120 м/м орудиями для конвоирования тралящих караванов. Помимо сего были заказаны еще 36 тральщиков.

Затопленные нами в японскую войну и поднятые затем японцами броненосцы «Пересвет», «Чесма» и крейсер «Варяг» возвращенные нам с началом Великой войны, было также решено перевести с Дальнего Востока в Северный Ледовитый океан. Командующим этим отрядом был назначен контр-адмирал Бестужев-Рюмин.

Таким образом, для борьбы с немцами в полярных водах создалась мощная орга

140

низация из 77 ми вымпелов — флотилия Северного Ледовитого океана.

В состав этой флотилии был включен и английский отряд под флагом контр-адмирала Кэмпа из линейного корабля «Альдемара» ( 4.700 тонн), крейсера «Ифильжинай» и дивизиона противолодочных тральщиков.

Береговая оборона была усилена 8 д. батареей на Св. Носу, 120 м/м—в Кольском заливе. рейдовой из двенадцати 120 м/м орудий. на Иоканском рейде и батареями у устья Сев. Двины и на Соловецком острове.

*

1 июля 1916 года отряд контр-адмирала Бестужева-Рюмина во исполнение плана организации флотилии Сев. Ледовитого океана, в составе линейного корабля «Чесма» (флаг адмирала) и крейсера «Варяг», вышел из Владивостока в Архангельск. С «Пересветом» приключилась авария. При уничтожении девиации *) он попал в густой туман и наскочил на камни у мыса Ирода, вследствие чего, по исправлении повреждений самостоятельно нагонял отряд. Но 1 января, выходя с рассветом из Порт-Саида, в 10 милях от него. наскочил на мину и затонул. С ним погибло 6 офицеров и 110 матросов. Только через несколько часов после катастрофы к месту гибели подошли английские тралеры и спасли еще державшихся на воде полуокоченелых людей. Когда последний тралер уходил, увозя спасенных, два русских матроса, только что приведенные в чувство и

*) Влияние на компасную стрелку судового магнетизма.

141

лежавшие на верхней палубе. Вдруг что-то закричали и на ходу бросились за борт. Тралер тотчас же дал задний ход и повернул за матросами. Оказалось, матросы случайно заметили плывшего человека. Видя, что тралер не замечает его, они чтобы не потерять его из вида, бросились за ним. Благодаря их самоотверженности, погибавший офицер с «Пересвета» был спасен.

При дивной погоде, и ярком солнце вошел отряд в Цусимский пролив.

Вынесли на шканцы аналой, облачился батюшка в черную рясу и началась панихида...

Над морем-могилой 2-ой Тихоокеанской эскадры коленопреклоненно молятся сотни русских людей с зажженными свечами в руках…

Несется скорбная песня молитвы. Звеня кадилом, обходит священник аналой... Возстают образы минувшего...

...Объятый пожаром флагманский корабль «Князь Суворов», за ним «Александр», «Бородино», «Орел»... Колонна из двенадцати русских кораблей... Сверкают выстрелы...

«Со святыми упокой...» • И словно сама природа разделяет скорбь людей. Небо вдруг, покрылось тучами Застонал в снастях ветер. Посерело море. Раскатисто загрохотал гром.

Пронесся шквал с проливным дождем...

7 июля отряд пришел в Гонконг. Погрузился углем. У губернатора в честь офицеров состоялся парадный обед. Играл хор балалаечников с «Варяга». Восторгам

142

англичан не было границ, когда хор спел и сыграл «Типерерри».

Отсюда пошли в Сингапур. Жара нестерпимая. Офицеры и команда оделись по тропическому, в белые шлемы.

13 го в 10 час. утра отряд стал на якорь в Сингапуре. Узнали подробности усмирения нашим вспомогательным крейсером «Орел» взбунтовавшихся сипаев. Когда «Орел», следуя с Дальнего Востока, пришел в Сингапур. английские власти тотчас же обратились к нему с просьбой произвести десант для усмирения восставших сипаев. Сами англичане решительно ничего не могли поделать с ними. Как только десант двинулся по улицам Сингапура, к лагерю сипаев, произошел любопытный эпизод. Из одного из чайных домиков выбежал старый японец — хозяин одного из притонов и вдруг затрубил. В одно мгновение вся улица наполнилась бежавшими к нему японцами с винтовками в руках. В несколько минут собрался целый японский батальон и тотчас же присоединился к десанту. Без единого выстрела сипаи были усмирены.

На переходе Сингапур—Коломбо на «Варяге» произошел несчастный случай. Лопнувшей трубкой котла обварило кочегара Ивана Королева. Матрос скончался в страшных мучениях. Похоронили его в море.

Перед заходом солнца тело покойного вынесли на шканцы и привязали к большому деревянному кресту. Прикрыли Андреевским флагом. Лицо — платком. К кресту прикрепили фуражку и балластины.

Стоял мертвый штиль. Фееричный закат солнца...

143

С пением «Вечная память» подняли крест, обнесли, для прощанья, кругом корабля, вдоль фронта команды и привесили к шлюпочным талям.

Крейсер застопорил машины.

—  На флаг! — Смирна!

Крест повис над самой водой..

—  Флаг спустить!

С последним лучом солнца крест скрылся в пучине. Грохнул одинокий пушечный выстрел...

Корабль дал ход. Описал круг и вступил в кильватер адмиралу. Отряд лег на Коломбо.

26 июля пришли в Коломбо. По просьбе англичан, адмирал произвел десант, чтобы демонстрировать перед индусами дружбу Британии с Россией. Оказывается, это было нужно для поддержания престижа англичан, в виду известных симпатий индусов к России. Отряд высадился с музыкой, но без винтовок, выпустив песенников и плясунов. Индусы буквально неистовствовали, кричали ура.

На лугу было устроено угощение, а в честь русских офицеров — охота на крокодилов.

Коломбо славится своим роскошным парком, называемым «Парадэни». По преданиям — это бывший рай. Туристам показывают как одну из его достопримечательностей, — отпечаток ноги Адама. Всюду великолепные пальмы, мимозы, бамбуки... С террасы парка открывается дивный вид на окружные горы и серебром вьющуюся реку.

Ночью присутствовали на торжестве выноса зуба Будды.

В 10 час. вечера из сиявшего огнями,

144

сверкавшего золотом и серебром роскошного мраморного дворца-храма Будды двинулась процессия. Впереди — карикатуры на англичан: на ходулях адмирал, губернатор и др. изображения британских властей. Затем длинная вереница из 70 священных слонов в парчовых, унизанных драгоценностями, попонах. Сзади каждого слона — жрецы в длинных хламидах. Далее, весь в драгоценных камнях. величаво выступал огромный слон с золотым саркофагом на спине. В нем и лежал священный зуб. Вокруг плясали баядерки. Жрецы кадили из драгоценных кадильниц По пути слона расстилали ковры...

Освещенная факелами процессия прошла вокруг города, среди огромной толпы народа. Затем в храме состоялась торжественная служба, на которую, из иностранцев, были приглашены только русские моряки. Для русских же офицеров места были отведены в самом алтаре.

Своеобразное пение жрецов, их желтые хламиды, курящийся фимиам, тысяча тысяч зажженных свечей в самом храме и вне его, пылающие факелы, блеск и богатство храма, живописные толпы народа и, наконец, благоухающая ночь, — создавали необычайную для европейца картину.

Торжественно провожаемые факельным освещением до своих шлюпок, русские моряки вернулись к себе.

4-го августа, в три часа пополудни, отряд покинул Коломбо, взяв курс на зюйд. Справа открылись коралловые атоллы южной части маленьких Мальдивских островов. Около них сновали пироги туземцев.

6го отряд склонился вправо и лег на

145

пролив Полутора Градусов Мальдивских островов.

7-го, в пять часов пополудни, состоялся освященный веками, церемониал пересечения экватора. Еще в Коломбо были заказаны не обходимые костюмы и принадлежности.

С приближением к экватору унтер-офицер Бобынин, изображавший собой Нептуна, фельдшер — его жену Амфитриду, юнги — наяд, чертей, брадобреев и т. д., переоделись в соответствующие наряды. Нептуна и Амфитриду спустили за борт, ибо, по церемониалу, они должны в момент пересечения экватора, из-за борта, словно со дна морского взобраться на корабль и задержать его.

За одну минуту до б часов — момента прохождения экватора—на мостик поднялись подставные командир и вахтенный начальник (сам командир и настоящий вахтенный начальник оставались на мостике).

Ровно в пять часов «из глубины океана» прозвучал неведомый сигнал и из за борта показался трезубец Нептуна, его голова в золотой короне, с огромной седой бородой. За ним—Амфитрида.

—  Караул наверх!

—  Команда наверх, повахтенно во фронт!

«Командир» и «вахтенный начальник» спешат с мостика навстречу Нептуну. Подходят к нему с рапортом!

—  Ваше Королевское Величество! — На крейсере его Императорского Величества «Варяг» все обстоит благополучно. По списку состоит офицеров—21, кондукторов—8 нижних чинов—630. Больных нет. Арестованных нет.

146

Приняв рапорт, Нептун — повелитель океанов и морей одетый в белую хламиду, всю усеянную раками, крабами и ракушками, в золотых сапогах, поддерживая одной рукой свою длиннющую бороду, другой опираясь на трезубец, важно пошел вдоль фронта команды. С ним рядом — Амфитрида в декольтированном платье цвета морской волны, в золотых туфлях и золотых чешуйчатых перчатках.

—  Здорово первая вахта!

—  Здравья желаем Ваше Королевское Величество!

После обхода обеих вахт, Нептун и его жена уселись на воздвигнутый им на шканцах трон. Кругом—наяды, черти, охрана.. Когда воцарилась тишина, раздался грозный голос Нептуна:

—  А на каком таком основании вы появились здесь?

—  По приказу Его Императорского Величества идем из Владивостока в Северный Ледовитый океан.

—  Не разрешаю, иначе как при условии, чтобы все те. кто впервые проходят экватор, были бы крещены по особому, установленному нами обряду.

—  Есть! Ваше Королевское Величество. Сам Нептун приступил к допросу,

сперва офицеров, потом команды.

—  Кто командир?

—  Капитан 1 ранга Ден.

—  Проходили экватор?

—  Проходил.

—  Кто старший офицер? Допрашивает каждого Нептун. покручивая свою бороду и постукивая трезубцем Тех, кто не проходил еще экватора,

147

немедленно подхватывали брадобреи, выливали на голову краску и брили огромными деревянными бритвами. Затем их хватали черти и офицеров бросали в парус, наполненный водой, а матросов — под бурную струю пожарного шланга.

Вся эта, торжественно обставленная, церемония, допрос самого командира, «крещенье» офицеров — произвело сильное впечатление на одного молодого матроса старообрядца, всерьез принявшего всю эту процедуру. Когда очередь дошла до него и черти хотели было его схватить, чтобы бросить под хлеставшую струю воды, он, вдруг, выхватил нож и с криком—не хочу креститься чертовым крещеньем — отскочил прочь. Черти бросились к нему, чтобы силком свалить в парус, но тот с горящими глазами занес нож.. С великим трудом успокоили и его, и озлившихся «чертей».

11-го августа, в 9 часов утра, отряд стал на якорь в порту Виктория на острове Махэ, группы Сешелейских островов, в Индийском океане, в 5 гр к югу, от экватора. Высадили отряд для ловли рыбы. В пальмовом лесу зажгли костры и сварили чудесную янтарную уху. Основательно похлебав ее, принялись за танцы вокруг пылающих костров, «шерочка с машерочкой». Откуда ни возьмись посыпались голые негры и моментально присоединились к танцующим (негритянки не рискнули приблизиться).

Долго еще, к потрясающему восторгу черномазых островитян, звучали в пальмовом лесу Сейшельских островов хор балалаечников и залихватские присвисты любимой хоровой:

148

«Как во нашей деревушке случилась бяда, Молодая Настасия сына родила».

Провожаемый туземцами, с пением и плясками, возвращался десант восвояси, волоча за собой огромную трехсотлетнюю живую черепаху. Она была таких размеров, что матросы ездили на ней верхом.

Произведя на следующий день учебную стрельбу, отряд пошел в Аден, причем у мыса Гвардафуй попал в сильнейший муссов. В течение суток корабли шли в сплошной пене, поминутно исчезая в кипящих безднах разъяренного океана. Несчастная черепаха каталась, как шар, с одного борта на другой, колотясь о всевозможные препятствия, пока, наконец, не догадались подвесить ее.

27 августа, приближаясь к Адену, услышали канонаду. Оказалось, что в 8 милях от Адена—турецкие позиции Саид Паши. Турки атаковывали Аден. Их во фланг обстреливал итальянский крейсер «Калабрия» Командующий английскими войсками полковник Фрейзевер обратился к Бестужеву-Рюмину с просьбой о поддержке.

На «Чесму» прибыл английский майор.

— Вильям Эдуардович Бинкхам, — на чистейшем русском диалекте отрекомендовался он.

Вместе с капитаном 2 ранга Апрелфвым отправился на позиции познакомить представителя русских с расположением турок. Уанав о приходе русских кораблей. Саид-паша со своей бригадой и 2 000 бедуинов отступил.

Индусы и тут с восторгом встретили русского офицера.

149

— Пройдемтесь перед ними под руку — обратился к Апрелеву «Вильям Эдуардович».. — Ведь они обожают вас, русских,—пусть же видят нашу взаимную дружбу.

«Списав», к большому огорчению команды, на берег совсем ошалевшую черепаху, пошли в Порт Саид. На рейде застали французские и английские корабли. Здесь адмирал перенес свои флаг на «Варяг». так как «Чесма» задерживалась в Средиземном море для участия в операциях французского флота.

8 сентября, в полной боевой готовности. «Варяг» вышел на Мальту. Получилось сообщение, что его стерегут германские подводные лодки. Конвоируемый английским истребителем «Минстраль», он, 12-го, прибыл на Мальту, а оттуда. через Тулон и Ливерпуль, благополучно вошел в Северный Ледовитый океан.

Вскоре за ним пришла и «Чесма».

*

Осенью 1915 года в Архангельске находился, только что прибывший из Америка, огромный пятимачтовый парусник «Вашингтон».

Даже не морское сердце и то не могло бы не залюбоваться этой, вынырнувшей из глубины веков, красотой прошлого. Великолепный стальной гигант, под всеми парусами..

Владельцем и капитаном его был старый англичанин — почерневший в океанах «кряж», с неизменной трубкой в зубах. Его шесть сыновей были офицерами его корабля. Старший—старшим помощником, вто

150

рой — штурманом и т. д. Все с женами и детьми, рожденными на койках корабля, под разными широтами и долготами Старый дед приучал внучат к морской стихии. Сам он состарился на своем корабле. Его каюте позавидовал бы любой антиквар—столько диковинок было собрано в ней со всего земного шара.

В Архангельск он пришел с грузом колючей проволоки. Сдав груз, спешил в обратный путь. Деятельный старик не любил прохлаждаться. Но он не успел попасть в русскую партию траления уже ушедшую в море, и попал в британскую. Та же не соглашалась отбуксировать его на простор ранее положенного срока. Упрямый «кряж» не пожелал терять времени на ожидание и решил идти самостоятельно. Не предчувствовал старик, что в последний раз подымает свои паруса...

Ночью он наскочил на мину и погиб со всем своим многочисленным потомством, мал мала меньше...

Глубокой осенью застрял в торосах тральщик «Север». В течение всей ночи на Орловском маяке слышалась пушечная пальба — призывы о помощи. Виднелись вспышки выстрелов... К рассвету все затихло...

На утро ничего уже не было видно. «Север» исчез. Вероятно, торосы раздавили его ..

После безуспешных поисков и ожиданий дали знать в Ставку о гибели тральщика со всем его экипажем.

Прошло много месяцев, когда, вдруг, в Архангельске получается телеграмма с

151

английского броненосца «Альбеморн», направлявшегося в Ледовитый океан, что на борту его находится командир и весь экипаж погибшего «Севера».

Что же оказалось? Видя неминуемую гибель своего тральщика, уже трещавшего под напором ледяных махин, командир, прапорщик Гутерштрессер (бывший рулевой с лин. корабля «Император Павел I») вызвал всю команду наверх и приказал выгружаться на льдину. Но спасая людей, не забыл и казенное добро. Приказал выгружать решительно все: уголь, снаряды, шкиперское имущество: шлюпки, оружие, провизию, даже пушки.

В стужу и ветер, среди грохота ночи и вакханалии ледяной стихии, понесло оторвавшуюся льдину по воле волн...

Но на счастье, спустя некоторое время, из Архангельска в Англию шел британский пароход «Бэтен». Получив сведение, что на его пути замечена германская подводная лодка, «Бэтен» уклонился в сторону Медвежьего острова, севернее обычного фарватера, и вдруг. к своему неописуемому удивлению, увидел льдину под Андреевским флагом.

Люди и сохраненное ими добро были доставлены в Англию.

* *

В сентябре 1915 года экспедиция Вилькицкого возвращалась из Владивостока в Архангельск.

Навстречу выслали ледокол «Брусс» (3.000 т) с офицером штаба флотилии. От «Эклипса», еще ранее посланного к экспедиции с запасами провизии, получили по радио— «Прохожу Колгуев, Вилькицкий идет сзади».

152

Утром на горизонте показался «Эклипс» и вскоре у Канина носа стал на якорь рядом с «Бруссом». Невообразимый лай четвероногого населения «Эклипса» приветствовал его Вся собачня держалась на привязи за исключением одной — «Люси».

Как рожденная на Южном полюсе, в экспедиции Амундсена. она пользовалась особой привилегией, признаваемой всем собачьим царством. Стоило, например, погладить одну, подымалось невероятное скуление остальных. Если же погладить «Люси»— молчат...

Но вот и экспедиция — «Таймыр» и «Вайгач». Блестящий «надраенный» вид судов вызывал всеобщее удивление. Не верилось, что они пришли из дальнего, трудного и опасного плавания, — впервые ими открытого великого северного пути...

Показался Архангельск.

Берега черны народом. Реют флаги. Гремит пушечный салют..

Вилькицкий сходит на землю.

Гимн. Ура... Все устремляются к нему —навстречу героям Северного Ледовитого океана..

А. Лукинъ

153

А. Лукин.

Неравный бой.

30 го июля 1904 года в 5 ч. утра Владивостокский крейсерский отряд в составе крейсеров «Россия» (флаг адмирала Иессена), «Громобой» и «Рюрик» вышел в море...

Цель похода держалась в тайне. О ней знал один адмирал. Но с выходом в океан секрет обнаружился. На «России» взвился сигнал:—„Артурская эскадра идет во Владивосток, сражаясь с неприятелем».

Курс лежал на чистый зюйд, к Корейскому проливу. Ход 10 узлов (экономический) Для лучшего наблюдения за горизонтом отряд развернулся в строй фронта с 5-ти мильным расстоянием между кораблями. К заходу солнца вновь сомкнулся в кильватерный строй.

Первые сутки прошли спокойно. Но в ночь на 1ое августа с левой стороны колонны, приблизительно на траверзе концевого —«Рюрика», вдруг блеснул огонек. Он был на очень большом расстоянии и, продержавшись около часа, скрылся за горизонт...

— Вероятно парусник, а. быть может, и пароход.—Надо почаще посматривать туда

154

—обратился к сигнальщикам вахтенный начальник, лейтенант барон Штакельберг.

В полночь на вахту вступил лейтенант Иванов 13-ый. Стояла темная, тихая, звездная ночь...

Получив при смене вахты сведения о замеченном огоньке, лейтенант приказал сигнальщикам чаще поглядывать в ту сторону, и сам, время от времени наводил туда свой бинокль. Но огонек не показывался. Полная тишина непроглядной ночи окружала отряд. По-прежнему таинственно блистали звезды, да раз, другой, пересекая черный небосклон, молниеносно сверкал огненный хвост падающей кометы...

— Ваше Высокоблагородие, огонек!!.

Все бинокли устремились в указанное направление... Но никакого огонька не было видно. Быть может, то была восходящая звезда, а может, и просто галлюцинация утомленного зрения...

В 4 часа утра на вахту вступил лейтенант Постельников... Стало светать, когда, вдруг, на норд-вест, позади траверза, обозначились силуэты 4-х больших кораблей, шедших в строе кильватера курсом также на зюйд. расстояние до них было приблизительно кабельтов 80. Место отряда было в 40 милях к северу от острова Цусима.

Думали, что показавшиеся суда были отрядом Артурской эскадры. Однако, на всякий случай, разбудили команду...

На мостике «Рюрика» находился командир, капитан 1 ранга Трусов, старший офицер капитан 2 ранга Холодовский, штурман капитан Салов, вахтенный начальник лейтенант Постельников и лейтенант Иванов 13-й.

155

После душной ночи пробуждался ясный, безоблачный день. Спокойное море.. В утренних сумерках все ясней и ясней вырисовывались тонкие силуэты наших красавцев крейсеров...

Таинственная колонна видимо старалась нагнать наш отряд и все более склонялась к нему...

Это была эскадра адмирала Камимуры из больших первоклассных бронированных крейсеров: «Идзума», «Адзума», «Ивате» и «Токива».

На «России», а вслед за ней и по всей колонне затрубили боевые рожки...

«Россия» повернула внутрь. Колонна покатилась за ней.. Тот же маневр проделали и вражеские крейсера...

Так как наш отряд, сохраняя уголь, шел экономическим ходом, стали немедленно поднимать полные пары. Кочегары и сами механики «зашуровали» во всю.

Черными каскадами посыпался в топки уголь, и вскоре все 8 двойных цилиндрических котлов «Рюрика» были введены в действие. Эскадренный ход стал 17 с пол. узлов.

Неприятель тоже поддал пару. Изо всех его труб повалил густой черный дым...

Некоторое время враги безмолвно лежали на параллельных курсах, словно оценивая друг друга, когда на адмиральском корабле «Идзума» сверкнул огонь.. У-у-у... загудел по морской глади первый выпущенный снаряд.. Мгновенно, как по сигналу, обе эскадры опоясались огнем.. Бум... бум... бум... бегло заговорили пушки..

Завязался жаркий бой... расстояние между врагами было 66—70 кабельтов.

156

Среди гула канонады, высоких всплесков воды и разрывов снарядов, в огненном полукольце, шли сражающиеся колонны, не спуская друг друга с прицела. «Рюрик» дрожал от рвавших его снарядов, но и сам разил врага. На мостике и в разных частях корабля уже лежали первые трупы убитых...

Шел восьмой час утра.

Снарядом, разорвавшимся у самого мостика, смело за борт всю прислугу правого 8мадюймового орудия Убило лейтенанта барона Штакельберга. Одновременно в батарейной палубе вспыхнул пожар. Старший офицер бросился было вниз тушить его, но вдруг исчез в огне и дыму взорвавшегося вблизи него огромного снаряда... Смертельно раненный, с перебитыми ногами и с вывалившимися из зияющего бока внутренностями, остался лежать в луже крови...

Наш отряд прибавил ход. Бой не ослабевал...

Вдруг прокатилось громкое ура... Охваченный дымом и огнем повалился на бок крейсер «Ивате»1). Адмирал сделал поворот и перевел бой на левый, более уцелевший борт. Враг сделал тот же маневр...

С прежним остервенением бой завязался на левом галсе. Он был роковым для командира «Рюрика». Вражеский снаряд угодил под крышу боевой рубки и, разорвавшись внутри, убил двух матросов, тяжело ранил командира и легко штурмана. Но несмотря на большую потерю крови, ко

1) Впоследствии он выправился и не потонул.

157

мандир не выпускал из рук командования кораблем и продолжал управлять им, сидя на подложенной под него подушке...

Правее нашего курса показались 2 дымка... Увы! то была подмога японцам, — крейсера отряда адмирала Урио: «Такачихо» и «Нанива»

Адмирал Иессен снова изменил курс... Уже 2½ часа продолжался бой, но ни та, ни другая сторона не обнаруживала стремления прекратить сражение.

На этом повороте над «Рюриком» разразилась ужасная катастрофа. Он получил пробоину в румпельном отделении и его заклинило руль. В тот же момент попавший на мостик снаряд начисто снес штурвал. Корабль лишился управления..

Не было никакой возможности заделать пробоину и подвести пластырь, так как обводные подкильные концы оказались перебитыми в бою.

Крейсер бросило в сторону неприятеля и вывело из строя кильватерной колонны..

Сменивший истекавшего кровью, но продолжавшего оставаться на мостике командира, лейтенант Зенилов бросился к ручкам машинного телеграфа, чтобы управлять машинами, но корабль, как раненный зверь, только кружился на месте, продвигаясь вперед черепашьим шагом.

Подняли сигнал: «Руль не действует». С «России» последовал ответ: «Управляться машинами. Идти прежним курсом».

«Рюрик» отстал, но продолжал огонь из уцелевших орудий по наседавшим на него крейсерам адмирала Урио... Комендоры работали, как львы, не обращая внимания на окружающий ужас разрушения и на смертель

158

но опасное положение своего корабля.. Красавец собой артиллерийский унтер-офицер Шарков, имевший за стрельбу императорский приз, продолжал огонь, не слушаясь тем, что ему наполовину оторвало руку и она болталась, как плеть. Когда же он почувствовал, что она мешает ему. то, схватив нож, а болтавшуюся руку в зубы, одним ударом отрезал ее. Отказавшись идти на перевязочный пункт и самолично перевязав обрубок, продолжал огонь пока не лег костьми от разорвавшегося снаряда...

Увлеченные боем с Камимурой, «Россия» и «Громобой», наконец, увидели бедственное положение «Рюрика» и повернули на помощь ему. Повернули и японцы...

Было около 9 часов утра.

Пройдя близко вдоль правого борта «Рюрика», адмирал с мостика «России» крикнул в мегафон: — «Рюрик»! Скорей давайте ход. Уходите во Владивосток», и.продолжая бой, склонился на норд..

Видя беспомощное положение «Рюрика», крейсера «Такачихо», «Нанива» и «Тсушима» подскочили к нему и, заняв выгодное для себя положение с кормы, открыли по нему убийственный продольный огонь, причиняя искалеченному врагу огромные разрушения..

Осколком разорвавшегося на мостике снаряда, тяжело ранило в голову командующего крейсером лейтенанта Зенилова.. Испытывая нечеловеческую боль, он схватился за голову, упал и голосом, полным отчаяния и мужества, закричал; — «Пропал я, пропалъ!..не сдавайтесь, братцы!.. Постоим за Россию! » Его подняли на руки и понесли на перевязочный пункт, в кают компанию...

159

В командование крейсером вступил следующий по старшинству лейтенант Иванов 13-й.

«Рюрик» представлял собой ужасающую картину разрушения. Исковерканы трубы, сбиты мачты, сметены все 120 м. м. орудия; все надстройки разбиты, коечные сетки в огне: всюду зияют дымящиеся пробоины. Действует одно 6-ти дюймовое орудие...

Тогда Иванов 13-й решился на последнее — сблизиться с врагом и пустить мину.

Инженер механик Маркович был вызван к кормовому минному аппарату. Ему было приказано выждать удобный момент и пустить мину.

«Рюрик» покатился в сторону врага...

Вероятно, отгадав замысел, японские крейсера открыли бешеный огонь из всех калибров.

Расстояние сократилось до 16 кабельтов.

Маркович прицелился.. Но в этот самый момент стряслось ужасное несчастье. Снаряд «Такачихо» попал в самый савок минного аппарата. Сверкнул взрыв... Люди, самый аппарат, добрая часть борта — взлетели на воздух.. Образовалась страшная пробоина. Такая, что тройка свободно могла въехать в нее... Убито и контузило всех находившихся поблизости людей. Самого же Марковича контузило и выбросило из помещения.

Он скоро очнулся и побежал в кочегарку, так как перебило все водопроводные трубы.. Обернув руки и лицо мешками, чтобы не обварило паром, разъединил котлы. Все четыре машины остановились.. Наконец, удалось исправить одну группу котлов. Машины заработали на средний ход..,

160

Между тем губительный огонь крейсеров Урио, при очень небольшом расстоянии, сметал все на верхней палубе, разил в закрытых помещениях и в батареях, калеча здоровых, роясь в трупах и разбрасывая бесформенные клочья человеческого мяса... Вскоре ранило в голову и третьего командующего крейсером лейтенанта Иванова. Но после перевязки он тотчас же вернулся на мостик..

Умирающий старший офицер кап. 2 ранга Холодовский, оставленный по собственному желанию лежать на верхней палубе, в минуты, когда сознание возвращалось к нему, во весь голос пел гимн и кричал окружающим:—Продолжать бой до последнего... Не сдавать «Рюрика»!.. Это тот самый Николай Николаевич Холодовский, который в свое время за революционную деятельность был разжалован в матросы, служил боцманом в Каспийском море и затем был амнистирован. Между прочим, он первым окончил Михайловскую артиллерийскую академию.

Несчастный лейтенант Зенилов, после оказанной ему помощи в Лазарете, лишился рассудка. Он бегал по кают-компании, прыгая с дивана на диван, и, стискивая руками раненную голову, безумно кричал, призывая священника: «Батюшка!.. батюшка!..»

Ужасное зрелище являла собой боевая рубка... Новым разорвавшимся в ней снарядом был убит медленно угасавший в страшных мучениях, командир, капитан I ранга Трусов. Рубка вся была покрыта пеленой перьев и пуха от матраца и подушки, на которых лежал командир. Из под этой пелены выступала его застывшая голова.,

161

Открытые глаза хмуро смотрели вперед, а губы по-прежнему стискивали черный янтарь мундштука с папироской, угасшей, как и его жизнь.. Нижняя часть туловища была оторвана. Не было ни ног, ни части живота. Вместо них—какая то бесформенная масса кровяной гущи, вперемежку с пухом и перьями.

Лазарет, вторая палуба и кают-компания где находились перевязочные пункты, были забиты телами раненых и трупами усопших. Среди них, во второй палубе, лежал и смертельно раненный младший врач д-р Брауншвейг  герой, всюду поспевавший, всех перевязывавший... В этот хаос искалеченных и мертвых тел, сгонов, мольбы и бреда, пронизывавших дымную темноту, мрачно освещенную огарками и масляными фонарями, где орудовал другой герой — доктор Салуха (еврей, с 2-мя Георгиями) и где помогали ему батюшка иеромонах Алексий, шкипер Анисимов и комиссар Крузман, ворвался снаряд.. Месиво тел, крови. дыма и огня..

Инженер-механик Маркович с трюмно-пожарным дивизионами бросился тушить вспыхнувший пожар и бегающие, ползающие и бьющиеся в конвульсиях живые факелы, объятых пламенем взрыва, людей. Пожар удалось потушить.

Несчастный, тяжело раненный мичман Ширяев ползал по палубе умоляя «пить». Маркович подал ему кружку воды Он приник к ней. когда осколок снаряда ударил в кружку. Медное колечко с номерком кружки вонзилось ему в череп, кружкой же вышибло все зубы..

Крики— «пожар в батарейной палубе!»—

162

заставили Марковича с его дивизионом броситься туда. По коридорам заваленным стонущими людьми и разлагающимися трупами убитых, от чего стоял тошнотворный дух парного мяса и крови, Маркович выскочил в батарейную палубу.. Насквозь пробитая снарядами, залитая кровавой жидкостью с разбросанными кусками истерзанного тела, эта часть корабля представляла собой особо зловещую картину разрушения.

— Ваше Высокоблагородие! Вы ранены. У вас вся голова в крови .

Оказывается сверху, в пробоину палубы стекала кровь. Не разобравшись в темноте и желая освежиться, Маркович подставил голову, полагая, что это вода. которой нарочно, по щиколотку, были залиты все палубы

Но обманываться было некогда — нужно было тушить пожар...

Целый час длилась агония корабля. Целый час крейсера Урио безнаказанно обстреливали его.. На «Рюрике» действовала только одна, чудом уцелевшая до сих пор 6 д. пушка. Но вот, разбитая смолкла и она... Управлявший ею офицер мичман Платонов выхватил револьвер и туи же застрелился..

Видя, что все средства сопротивления истощены и что на горизонте показались новые японские корабли, а вместе с тем и грозная опасность захвата «Рюрика» Иванов 13-й решил взорваться. Приказал мичману барону Шиллингу взорвать носовой минный погреб. Но мичман вскоре вернулся и доложил что взрыва устроить нельзя, так как часть бикфордова шнура была уничтожена в боевой рубке, а другая залита водой. Осталось последнее — открыть кингстоны.

163

Получив распоряжение топить крейсер, инженер механик Маркович приказал всей машинной и кочегарной команде выбежать наверх, и сам, со старшими унтер-офицерами, бросился разъединять трубы от кингстонов... Вода хлынула в трюм... Машины оставили работать на малый ход, чтобы избежать взрыва котлов.

Открыв кингстоны, Маркович побежал в коридоры гребных валов, чтобы удостовериться, что все люди вышли наверх, когда, вдруг, застал там восемь старых машинистов.

Ваше Высокоблагородие! Мы шесть лет плавали на «Рюрике» и желаем погибнуть с ним.

Потрясенный этим твердым заявлением своих стариков машинистов, Маркович на мгновение остолбенел... Но затем с великим трудом, силой, заставил их выйти наверх...

Пробегая мимо своей каюты, заглянул и в нее. На его койке лежал тяжело раненный, с вырванной спиной, мичман Ханыков. Он стонал и просил о спасении. Маркович, вместе с вестовым, вынес его на ют и положил рядом с умирающим старшим офицером.. В другой каюте застал старшего баталера титулярного советника Крузмана. Старик сидел за своим столом...

— Я стар и не могу плавать. Лучше погибну в своей каюте... Вывел старика наверх.

Между тем японцы, видя неминуемую гибель доблестного корабля, уже опускающегося в пучину, прекратили огонь, но не приближались для спасения людей. И только много

164

позже, когда «Рюрик» утонул, решились подойти и спустить шлюпки. Это промедление в оказании помощи и внезапно открытую по тонущим людям стрельбу адмирал Урио впоследствии объяснил тем, что с его крейсеров видели, как двое матросов плыли к нам, держа перед собой мину.

Наверху мичман барон Шиллинг организовывал спасение тяжелораненых, в том числе старшего офицера и младшего доктора. Это была трудная задача. так как все шлюпки частью сгорели, частью были разбиты в щепы. Приходилось наспех сооружать плоты из коек и ростр.

Крейсер быстро садился кормой, валясь на левый бок. Люди, как горох, сыпались в воду. Многих засасывало под киль. Мнотих убили обломки, с чрезвычайной силой выбрасывавшиеся на поверхность воды. Так, вероятно, погиб и старший инженер-механик Иванов, который был цел и невредим до самого конца боя и затем, плавая в воде, вдруг, исчез среди обломков.

Иванов 13-й и Маркович последними бросились с корабля. Командующий крейсером, прыгая с барбета правого 120 м. м. орудия, вдруг почувствовал, что какая то сильная рука схватила его. Оглянувшись, с ужасом увидел, что повис спиной на отодравшемся куске железа. Не было сил оторваться от него. А крейсер уже несся на дно, увлекая и его в мрачную могилу... Сделав последнее усилие для отчаянного прыжка, сорвался и бухнулся в воду...

Когда вынырнул, над самой головой мелькнул огромный таран... «Рюрик» встал на «попа» и исчез в пучине...

165

По окружающим волнам прокатилось единодушное ура...

Японцы с удивительной ловкостью и быстротой вытаскивали людей из воды и наполняли ими свои шлюпки, но с одним тяжелораненым, харкавшим кровью матросом никак справиться не могли. Только станут его подымать, он начинал так ужасно стонать, что его сейчас же опускали в воду. Видя это, Маркович подплыл к нему и приподнял своей спиной. Только тогда удалось поднять несчастного.

Катер направился к «Такачихо»...

Когда спасенные поднялись на крейсер, там был уже старший врач Салуха. Вместе с японским врачом сейчас же стал хлопотать около раненых... Всех офицеров собрали в каюту, всячески выказывая им уважение, почет и внимание. Японские офицеры принесли свои одежды, белье. Приготовили ванны. Европейский обед...

В каюту вошел адмирал Урио...

Поздоровавшись со всеми за руку, сказал по французски:

— Я горд, что имел честь сражаться с таким врагом, как «Рюрик» — поклонился и вышел.

Через несколько минут прислал вина и манильских сигар, оправдав тем самым секретную сводку нашего штаба с характеристикой командного состава японского флота: «контр-адмирал Урио храбрый, европейски образованный, любит вино и сигары».

Другая часть спасенных офицеров и матросов была доставлена на крейсер «Пани

166

ва», в числе их и командуюшдй лейтенант Иванов 13-й

Для офицеров на шканцах были поставлены стулья, «фитиль» и папиросы. Матросам сам командир роздал по коробке папирос

В кают  компании был сервирован стол. Офицеры в высшей степени любезно встречали своих неожиданных гостей, многословно извиняясь, что завтрак приготовлен не из свежих продуктов, а из консервов..

Около 11 ч. вечера отряд адмирала Урио подошел к острову Цусима. Здесь «Рюриковские» герои были перевезены на эскадру адмирала Камимуры — на крейсер «Идзума». Ночью крейсер снялся с якоря и пошел в Сасебо.

После длительного боя с «Россией» и «Громобоем» этот крейсер имел значительные разрушения. Адмиральское же помещение и многие каюты были совершенно разбиты. Вследствие этого для русских офицеров был отведен барбет 6-ти дюймового орудия.

По пути умер один из наших матросов. Его со всеми почестями похоронили в коре.

Наутро прибыли в Сасебо... Контр-адмирал Самагата (начальник штаба вице-адмирала Самеджимы) учинил допрос с целью выяснить имена спасшихся и убитых для сообщевия их французскому морскому министерству. На 4-й деаь допрашивали батюшку. После опроса он получил разрешевие вернуться в Россию. С ним лейтфнант Иванов 13-й отправил государю секрет

167

ное донесение о бое, написанное тайком, на клочке бумаги.

Донесение дошло до государя...

В ознаменование геройской гибели крейсера «Рюрика» и в воздаяние доблести его последнего командира, лейтенанта Иванова 13-го, государь император наградил его орденом св. Георгия 4-й степени и высочайше повелел впредь с нисходящим потомством, именоваться Ивановым Тринадцатым.

А. Лукин.

168

А Лукин.

Адмирал С. О. Макаров

16 июня 1893 г. английская броненосная эскадра под флагом вице-адмиралаТрайона, в строе двух кильватерных колонн, проходила мимо берегов Сирии...

Головным правой колонны шел броненосец «Виктория» под флагом самого командующего. Головным левой — броненосец «Кампердоун», под флагом младшего флагмана контр-адмирала Марихама. Расстояние между колоннами было 6 кабельтов. Ход 9 узлов.

На «Виктории» взвился эволюционный сигнал: «повернуть последовательно внутрь на 16 румбов (180о)». Со спуском сигнала правая колонна, ведомая «Викторией» положила лево на борт. Корабли этой колонны последовательно, один за другим покатились влево, описывая циркуляцию диаметром в 2^х/а кабельтова. «Кампердоун» же со своей колонны, положил право руля не до отказа, всего на 28о, что соответствовало циркуляции диаметром в 4 кабельт. Колонна покатилась навстречу первой.

Вследствие разницы положения рулей обеих колонн, сумма диаметров циркуляций ко

169

раблей (6½ каб) превысила расстояние между колоннами. Стало неизбежным столкновение головных. Немедленно скомандованный «самый полный задний ход» не помог, и движимые инерцией, хотя и с потухающей скоростью, корабли столкнулись.

«Кампердоун» тараном врезался в незабронированную носовую часть «Виктории» и свернул ей нос на 70°. Проломав нутро корабля, он остановился лишь тогда, когда на 9 фут проник в «Викторию». Разрушительная сила удара при позднейших вычислениях определилась равной начальной живой скорости 12 ти дюймового снаряда.

Потеряв возможность управляться, но находясь еще под неравномерным действием своих машин, оба броненосца стали сближаться кормами, еще более разрывая тараном «Кампердоуна» страшную пробоину «Виктории».

Огромной массы и силы вода хлынула в «Викторию» с быстротой 3.000 тонн в минуту. Гремел колокол водяной тревоги. Но спасти корабль не удалось... Таранный удар расстроил водонепроницаемое соединение борта с поперечными переборками, а водонепроницаемые двери оказались не запертыми. Бросившиеся по низам, при погасшем освещении, люди встретили бурные, кипящей силы, потоки воды и не могли захлопнуть дверей.

Через 3 минуты весь нос «Виктории» с верхней палубой ушел под воду, а через 7 минут она опрокинулась на правый бок. Показался киль и бешено работавшие в воздухе винты.

Все это произошло столь неожиданно, что не успели принять мер к спасению людей. Погибло 22 офицера и 336 матросов (среди

170

спасенных оказался лейтенант Джелико, впоследствии главнокомандующий английским флотом в Великую войну)

Адмирал Трайон, потрясенный гибелью своего корабля, отказался спастись и погиб вместе с ним.

Со сломанной кованой частью штевня и поврежденным бортом «Кампердоун» был взят на буксир.

Эта почти моментальная гибель флагманского корабля, произвела потрясающее впечатление в Англии и во всем мире. На столбцах печати завязался горячий спор о причинах столь быстрой катастрофы. В чем принял самое живое участие и русский адмирал — Степан Осипович Макаров. Он самостоятельно занялся детальнейшим обследованием этого события, послужившего ему толчком к его замечательнейшим трудам о непотопляемости кораблей.

Английское адмиралтейство поручило расследование дела своему главному кораблестроителю, сэру Уайту. Тот представил лордам адмиралтейства длиннейший отчет. Резюме отчета гласило, что при постройке «Виктории» не была допущено никаких дефектов и что все несчастье должно быть отнесено за счет плохой организации службы на корабле. адмиралтейство согласилась с заключением главного кораблестроителя и опубликовало соответствующее постановление.

С этим постановлением не согласился... адмирал Макаров. Он самолично построил модели «Виктории» и «Кампердоуна» и, к великому конфузу англичан, доказал на испытаниях этих моделей в особом бассейне, что если бы система переборок была иная, и поперечные доходили бы до верхней палубы,

171

«Виктория» не погибла бы. Произведенные им испытания столкновения моделей обоих кораблей, построенных сперва в том виде, в каком они были в действительности, и затем в том, в котором они должны были бы быть, были столь очевидны, что все опубликованные Макаровым выводы тотчас же были приняты. как аксиомы, в кораблестроительных кругах всего мира. Своим глубоким анализом события он доказал англичанам, что трагическая гибель «Виктории» была расплатой за ряд увлечений, допущенных при постройке.

* *

Родившийся в 1848 году, в Николаеве в семье матроса, дослужившегося до чина «ластоваго» офицера, маленький 9ти летний Степа перекочевал, вместе с родителями в Николаевск на Амуре. Здесь он поступил в Морское Училище, готовившее офицеров Корпуса Флотских штурманов (впоследствии упраздненного).

Выдающиеся способности мальчика первым оценил главный командир порта, контр-адмирал Казакевич. По его ходатайству, мальчик попадает в плавание на Тихоокеанскую эскадру адмирала А. А. Попова. Своим увлечением морским делом, он обращает на себя внимание знаменитого адмирала. На корвете «Аскольд» посылается в Россию и в виде исключения (не дворянское происхождение), особым высочайшим повелением производится в гардемарины.

В 1869 году он надевает мичманские эполеты.

Война 1877—78 г. г. выдвигает его как

172

боевого офицера. Еще за год до войны, он подает проект снабжения пароходов паровыми катерами с минным вооружением для ночных атак врага. Проект встречает одобрение генерал-адмирала вел. кн. Константина Николаевича и, по его приказанию, молодой 28-летний Макаров назначается командиром парохода «Великий князь Константин».

Воодушевленный столь беспримерным назначением, преодолевая тысячи технических затруднений, он добивается своего и воплощает в жизнь свою идею.

12 го апреля вспыхивает война. Макаров готов со своим кораблем. С величайшим нетерпением ждет момента.

Наконец — поход к Сулимскому гирлу. Мечты близки к осуществлению...

Макаров темной ночью крадется к врагу... бесшумно спускаются минные катера... Последние инструкции, последние наставления... Катера исчезают во тьме... Гаснет последний отзвук их удаляющегося хода... Кругом тишина и покоё... Бегут минуты..

Яркой зарницей сверкнуло зарево. Грохот покатился по волнам...

Взлетел на воздух корвет «Иджалие»...

В июне, у Анатолийских берегов, Макаров минами пускает ко дну бриг, топит трех «купцов». Не останавливается на этом. Проникает в Босфор. Взрывает пять коммерческих судов. В ночь на 13е января 1878 года он вновь подкрадывается к неприятельскому флоту. Летит в воздух авизо «Иншибах», Он уже георгиевский кавалер и флигель-адъютант. Имя его гремит по России...

Война окончена. Макарову поручается эвакуация войск. Он встречается со Скобеле

173

вым. Тот увлечен им и приглашает своим помощником в Ахал-Текинскую экспедицию. Только что женившийся Макаров расстается с молодой женой. Садится на коня и 21-го мая во главе своей «морской» батареи вступает в неоглядную степь... Скобелев в восхищении. Обменивается с Макаровым георгиевскими крестами (с этим крестом на груди и погиб адмирал). Поручает ему управление Закаспийским Округом. Макаров блестяще организует снабжение экспедиции.

В конце 1881 года Степан Осипович назначается в Константинополь командиром стационера «Тамань». Нет предела его энергии и жажде знаний. Принимается за обследование течений. Впервые открывает наличие их на глубинах. Составляет научный трактат об обмене вод Средиземного и Черного морей. Получает Макарьевскую премию Академии Наук. Знаменитый гидролог бар Врангель пишет—«этот труд остается самым полным и законченным решением вопроса о течениях в проливах».

В сентябре 1875 года Макаров назначается командиром корвета «Витязь». Пересекает Атлантический океан. Идет в Рио-де-Жанейро. Обходит Америку через Магелланов пролив. Поднимается к Иокогаме, зайдя на Маркизские и Сандвичевы острова, причем почти все плавание совершает под парусами, изучая океаны, их флору и фауну.

19-го мая 1889 года, пройдя 59.268 миль, через Суэц, возвращается в Кронштадт и в 1894 году выпускает в свет новый трактат: «Витязь» и «Тихий Океан». Этот труд переводится на все языки и удостаивается премии Академии Наук и золотой медали Ге

174

ографического О-ва. Имя русского корвета «Витязь» выгравировывается на видном месте Океанографического музея в Монако, и русские беженцы с горделивым сознанием могут и сейчас лицезреть его.

Иезуиты в Гонконге, ведающие обсерваторией. с гордостью рассказывают о посещении их Макаровым и показывают туристам и поныне хранящийся в этой обсерватории, подаренный ей Макаровым собственноручно сконструированный сейсмограф, его изобретения.

41 года он — контр-адмирал. Осенью 1891 года—главный инспектор артиллерии флота. Его деятельный ум занят разработкой вопросов о пробиваемости брони. Толчком к этому послужило следующее:

Однажды, по своей должности, обходя заводы, Макаров заметил, что один рабочий, сверливший металл, прежде чем начать сверлить, подкладывает под сверло латунь.

—  Зачем ты это делаешь?  заинтересовался адмирал.

—  А чтобы легче сверлить.

Другого объяснения практик-рабочий не мог дать. Макаров задумался. Стал, вместе с Черновым —знаменитым, в свое время, металлургом, подыскивать теорию под практику рабочего. И нашел ее. Оказалось— латунь служила как бы смазкой для сверла, облегчая ему проникновение в металл. Это навело его на мысль, что для проникновения снаряда в броню нужна тоже смазка, как и для сверла рабочего. Достаточно сделать отверстие в броне, чтобы облегчить снаряду дальнейшее её разрушение. Подобно тому, как достаточно сделать дырку в листе бумаги, чтобы не надрывая, легко разорвать его.

175

Вот тут и пришла в голову Макарова его знаменитая идея о колпачках на снаряды. Как раз в это время англичанин Гарвес изобрел новый способ выделки брони. Прежде броня делалась просто из железа. Затем из железа и стали. Гарвес предложил особый сплав цементированной брони. Снаружи броня цементировалась, оставаясь внутри из мягкого железа. Ни единый снаряд не пробивал ее. Броню всесторонне испытали на английских полигонах. Результаты были блестящие.

Это изобретение всполошило весь мир. Все государства наперерыв слали Гарвесу приглашения. Со своей броней он исколесил всю Европу. И всюду — триумф. Посыпались миллионные заказы. Приехал Гарвес и в Россию. Установили броню. Начали стрельбу. Броня—словно заколдована.

Макаров обходит броню, осматривает, даже ощупывает ее...

— А ну ка—подайте мои колпачки.

Подали спаряды с Макаровскими колпачками. Зарядили пушку.

Бабахнуло орудие... рассеялся дым.. Вместо брони—куски.

Эффект был потрясающий.

Гарвес не верил глазам.

Установили другую броню.

Вторично бабахнули... Тот же эффект.

* *

В 1894 году он — командующий нашей Средиземной эскадрой. 2-го декабря подымает свой флаг на эскадренном броненосце «Николай I»,

В 1895 году эскадра срочно вызывается

176

в Тихий океан. Ожидается столкновфние с Японией. Эскадра приходит на Восток.

Со своего флагманского корабля, адмирал пишет в Петербург:

«Обстоятельства сложились так, что японцы в настоящее время считают Россию истинным врагом для естественного, по их мнению, развития страны. Война с Россией будет чрезвычайно популярна в Японии и вызовет с первой же минуты полное напряжение её сил... Могущество России значительно превосходит могущество Японии, но на Дальнем Востоке нам трудно иметь столько же сил, сколько у наших противников. Необходимо иметь в виду, что наш Дальний Восток есть не более как колония по удаленности от населенной части страны... Борьба наша на Дальнем Востоке с Японией. не будет борьбой двух государств, а борьбой одного против колонии другого».

В начале 1896 г. Макаров возвращается в Россию и начинает стучаться во все двери, писать и твердить о необходимости теперь же готовиться к войне. Выходит из печати его, известный морякам всего мира, труд «Рассуждения по вопросам морской тактики», с знаменитым эпиграфом — «Помни войну». Ведет борьбу за однотипность кораблей, за разработку планов войны с Японией, за усиление Артура. Увы! Его голос, привлекающий к себе весь энтузиазм морской молодежи, остается гласом вопиющего в кабинетах и департаментах министерства...

В девятисотых годах Ст. Осип, подымает новое дело. Бросает вызов Ледовитому океану. Мечтает открыть Северный Полюс. Он дважды устремляется к нему, борется с ледяной стихией, но еще не может

177

преодолеть ее. Возникает мысль соорудить могущественнейший ледокол. Макаров едет в Ньюкасл. где но его инициативе на заводе Армстронга, строится его детище — «Ермак». Ст. Осип. самолично наблюдает за постройкой, корректирует чертежи, дает указания о мельчайших деталях, приводя своими обширными познаниями в удивление и в восхищение англичан. Он впервые применяет здесь идею некоего Кронштадтского коммерсанта Бритнева о скошенном назад форштевне (носе) для проламывания льда своей тяжестью.

«Ермак» готов. Огромная машина в 8.000 тонн, с плоским дном, без киля с ходом в 16 узлов. Могущественнейший в мире ледокол Победитель ледяных стихий. Никакие торосы не страшны ему. Наличие его удлиняет продолжительность навигации. Увеличивает грузооборот русских портов, особенно Петербурга.

После суровой зимы, понеся колоссальные убытки, не зная как преодолеть ледяные нагроможденья, доходившие местами до 30-ти фут толщины, немцы бросились к Макарову предлагая соорудить для Гамбурга подобный же ледокол.

Мир снова заговорил о нем...

*

Осенью 1903 года адмирал занимает свой последний, перед Японской кампанией, пост. Он — главный командир Кронштадта. Всецело отдается ему и флоту. Улучшает его санитарное состояние заводит первые холодильники благодаря которым команда есть сибирское мясо, постоянно объезжает

178

корабли, организует в собрании офицерские диспуты по вопросам войны и тактики, сам участвует в прениях... Выдвигает новый лозунг «в море—дома». Но вместе с тем не перестает думать о Востоке. Стремится туда.

Пишет своему другу, барону Ф. Ф. Врангелю — «меня не пошлют, пока не случится там несчастья, а наше положение на Востоке крайне невыгодно»...

И он оказался прав — его не послали.

Наступил 1904 год.

24-го января последовал разрыв дипломатических отношений. 25-го забили тревогу газеты. Но на верхах хранили олимпийское спокойствие. Разрыву не придали значения. Наладится...

25-го вечером, на рауте у начальника главного штаба, генерал-адъютанта Сахарова все с уверенностью говорили — войны не будет. Иначе думал Макаров. Всеобщее легкомыслиф тревожило его. Он не выдержал и в тот же вечер послал следующее письмо генерал-адъютанту Авелану, управлявшему Морским Министерством:

«М. Г. Феодор Карлович! Из разговоров с людьми, вернувшимися недавно с Дальнего Востока, я понял. что флот предполагают держать не во внутреннем бассейне Порт-Артура, а на наружном рейде... Пребывание судов на открытом рейде дает неприятелю возможность производить ночные атаки. Никакая бдительность не помешает энергичному неприятелю в ночное время, обрушиться на флот с большим числом миноносцев. Результат

179

такой атаки будет для нас очень тяжел... Японцы не пропустят такого бесподобного случая нанести нам вред... Благоразумие требует держать не занятый операциями флот во внутреннем бассейне Артура. Если мы не сделаем этого теперь, мы принуждены будем это сделать после первой ночной атаки, заплатив дорого за ошибку...»

Все сбылось так, как предсказывал Макаров, и ему пришлось кровью заплатить фа те ошибки, которые он тщетно пытался предотвратить из Кронштадта.

После памятной ночной атаки и вывода из строя ряда наших кораблей, волновалось общественное мнение. Оно требовало Макарова.

1-го февраля состоялось его назначение командующим флотом Тихого Океана, и через три дня он покинул Петербург. С ним уехали избранные им офицеры: капитаны 2го ранга Васильев и Шульц, лейтенант Кедров *) и др., а также наш знаменитый художник Верещагин.

В пути командующий был в непрерывной связи с Петербургом и Артуром. Пишущие машинки стучали день и ночь. Составлялись инструкции, приказы, посылались требования в Петербург о немедленной покупке чилийских крейсеров, об ускорении достройки «Суворова», о направлении эскадры адмирала Вирениуса на Восток, о пересылке в Артур по железной дороге миноносцев, о втором боевом комплекте и проч. Ни еди

*) Впоследствии последний командующий черноморским флотом, эвакуировавший из Крыма белую армию.

180

ного требования Петербург не исполнил. Покупку чилийских крейсеров прозевали — их купили японцы; в присылке сухим путем миноносцев отказали; эскадру адмирала Вирениуса вернули в Кронштадт...

Когда же, наконец, командующему флотом отказали в двухтысячном кредите на издание его трудов по тактике, для ознакомления офицеров, адмирал пришел в ярость и послал в Петербург депешу с указанием, что раз все его требования систематически отклоняются, он не считает для себя возможным оставаться на посту. Министерство испугалось и немедленно издало труды.

14го февраля Макаров въехал в Артур.

Понимая душевное состояние ни в чем неповинного, но во всем обвиненного начальника эскадры, вице-адмирала Старка, державшего свой флаг на «Петропавловске», адмирал Макаров еще в пути телеграфировал ему, что подымет свой флаг на «Аскольде».

Первый сигнал, поднятый командующим флотом, был приглашением к себе командира «Цесаревича», кап. 1 ранга Григоровича *). Воздав ему должное, за его доблестное поведение во время ночной атаки, адмирал предложил ему пост начальника своего штаба.

— Сдайте корабль старшему офицеру. Я сегодня же телеграфирую в Петербург о подтверждении вашего назначения и о производстве вас в адмиралы.

Утром командиру «Цесаревича» подали

*) Впоследствии морской министр.

181

письмо командующего с приложенным ответом министерства: «Оставьте Григоровича заканчивать исправление своего корабля. Выбирайте начальника штаба из наличных адмиралов». По тону письма было видно, сколь раздражен Макаров отказом даже в таком вопросе, как выбор себе помощника.

Холодными и неприязненными стали и взаимоотношевия с наместником — адмиралом Алексеевым. Во всех начинаниях Макарова, в его кипучей деятельности, наместник видел как бы критику установившегося при нем положения.

Зато кто понял и оценил значение нового командующего флотом—это японцы. Они немедленно приготовили ему встречу—«сюрприз». Воспользовавшись малой водой, когда эскадра не могла выйти из бассейна, японский флот подошел к Артуру и с мертвых углов (неподверженных обстрелу крепостных орудий) бомбардировал бассейн.

Адмирал тотчас же приказал спрятать все команды под коропасные палубы, а сам, на открытом катере, со своим флаг-офицером, лейтенантом Кедровым, пошел вдоль кораблей.

Среди всплесков воды и фонтанов разрывов снарядов, мелькал катер адмирала... Нужно было слышать, что за ура неслось вслед катеру...—Духовная связь была обретена.

Этот «сюрприз» не был сюрпризом для Макарова. Об этих мертвых углах он знал раньше. Еще в поезде, на планшире, был разработан план отражения этих атак. Он только не успел в первый день своего приезда провести его в жизнь. Зато, когда в следующий раз японский флот

182

сунулся повторить бомбардировку, ураганный перекидной огонь эскадры встретил его. С выбитым из строя броненосцем «Суджи», враг вынужден был ретироваться. Лишь поднялась вода, Макаров с эскадрой бросился в погоню. Но японский флот отступил, не решившись принять бой, имея у себя поврежденный броненосец.

Начавшиеся частые выходы нашего, еще неоправившегося флота, крейсерские экспедиции, посылки миноносцев для тревожения врага, создавали у всех впечатление, что владение морем нами не утрачено. То же впечатление создалось и у японцев. К этому и стремился Макаров. Он доказывал японцам, что они морем не овладели и ни о каких операциях, связанных с высадкой войск на Квантунском полуострове, не могут и мечтать. В этом была главная заслуга Макарова.

За двухмесячное пребывание его в Артуре не было ни единой попытки десанта. Это дало возможность Артуру значительно укрепить себя. И только с гибелью адмирала, едва ли не на другой день, японцы произвели свою первую высадку.

* *

*

Однажды от китайских шпионов стало известно, что японцы готовят брандеры для заграждения выхода на внешний рейд Брандеры заполнялись камнем и цементом. Получался ряд скалы. Достаточно было затопить ряд таких скал, чтобы закупорить эскадру. Опасность нависла грозная.

Немедленно были приняты меры. Адми

183

рал сам стерег море, не сходя со сторожевых судов...

И вот, в ночь на 14-е марта, в дежурном луче прожектора блеснул силуэт. Луч поймал пароход, другой, третий, десятый...

Брандеры!!.

Вспыхнули прожектора... Ураганный огонь понесся навстречу. Но 14 брандеров продолжали идти. Гибли, но шли вперед. Кинжальная батарея, пулеметы расстреливали их в упор. но они продолжали идти... Их смелость и героизм были потрясающи.

Сам Макаров с «Отважного» руководил отражением. Звенели телефоны. рассыпались катера...

Увидев. что головной брандер загорелся и приткнулся сбоку у входа, освещая своим заревом путь остальным, адмирал приказал Кедрову потушить пожар. Захватив людей, Кедров на катере бросился к брандеру и вскочил на него. С противоположного борта японцы спрыгнули в шлюпку, но тут же легли костьми, попав под пулеметный огонь. Перерезав стальной шнур, ведший к адской машине, по синему пламени раскаленного, рассыпанного по палубе, политого керосином угля. Кедров, со своими людьми, задыхаясь в чаду и дыму, бросился в бушевавшую стихию огня, едва не погибнув от своих же батарей...

Пожар был потушен. Брандеры разметены и потоплены... На следующий день подошел японский флот.

Каково же было его удивление, когда он увидел выходящую навстречу эскадру...

Впоследствии, в Великую войну, когда лейтенант Кедров был уже свитским адми

184

ралом и представителем русского командования в Лондоне, он на конференции союзных адмиралов встретился с японским адмиралом командовавшим тогда одним из этих брандеров.

При обсуждении вопроса о заграждении Зеебрюге — главной базы германских подводных лодок, японский адмирал сказал:

По опыту русской компании я считаю этот план неосуществимым. Мой друг, русский адмирал, сидящий против меня, может подтвердить вам, что, несмотря на наши отчаянные попытки, нам так и не удалось заградить русский флот. Все наши брандеры погибли, а из трехсот, посланных в это дело людей спаслась 20.

Адмирал Кедров ответил:

— Я отлично помню фееричную картину вашей атаки, адмирал. Хотя она и не достигла цели, но мы все восхищались вашей сказочной храбростью и решимостью.

Не удалось японцам осуществить и свое намерение пустить на внутренний рейд горящую нефть. Адмирал Макаров их перехитрил, заготовив специальные металлические боны.

В последних числах марта наши шпионы донесли, что японцы делают промеры в Бидзово (60 миль от Артура). Хотя адмирал и не верил в возможность высадки японских войск при наличии нашего действующего флота, тем не менее, в виду полученных сведений о появлении неприятельских транспортов у о в Элиота (15 миль

185

от Бидзово), он послал туда в разведку, два отряда миноносцев.

Стояла скверная, дождливая ночь...

Осмотрев острова и ничего не обнаружив, миноносцы повернули обратно.

С рассветом 31го марта, подходя к Артуру, они вдруг услышали в море канонаду. Впоследствии оказалось, что это был безнадежный героический бой миноносца «Страшного» с отрядом японских миноносцев, которому «Страшный» ночью по ошибке, вступил в кильватер, приняв неприятельские миноносцы за свои. Отчаянно сопротивляясь, нанеся врагу урон и выведя из строя один его миноносец. «Страшный» славно погиб, кровью заплатив за свою ошибку.

В тот же момент обнаружилась эскадра неприятельских крейсеров полным ходом стремившаяся отрезать миноносцы от Артура...

В эту злополучную ночь адмиралу Макарову не спалось. Что-то тревожило его... Он потребовал себе катер и отбыл на сторожевое судно—канонерскую лодку «Гиляк». Было свежо. Трапы на «Гиляке» были подняты.

—  Кто гребет?—окликал часовой приближающийся в темноте катер.

—  Флаг—послышался заглушенный ветром ответ.

Катер пристал к бакштогу...

Ежась от холода и резкого ветра, застегивая на ходу тужурку, командир вышел наверх встретить адмирала.

Командующий взбирался по штормтрапу... Показалась седая, развевающаяся по ветру борода.

Отклонив предложение командира отдох

186

нуть в его каюте, адмирал отпустил его спать. Сам поднялся на мостик.

Долго, задумавшись, ходил по мостику. Что-то продолжало тревожить его. Вахта с благоговением следила за ним... Наконец, вошел в рубку и захлопнул за собой дверь.

Прошел час... По-прежнему льет дождь. Воет ветер...

Сигнальщика разобрало любопытство. Что мол делает в рубке адмирал. Он на цыпочках подошел к двери, нагнулся и заглянул в замочную скважину...

— ВВБ! — с испугом отскочил он. — Адмирал то словно мертвый.

В тусклом свете затемненной лампочки, прикрытый... молитвенным флагом, с скрещенными, под бородой, руками и закрытыми глазами лежал на диване адмирал... Красный крест флага осенял его... Ночью, ему видно, стало холодно, и он чтобы прикрыться, вынул из сигнального ящика первый подвернувшийся флаг. Флаг оказался молитвенным. подымающимся на кораблях во время богослужения.

Жутко стало и вахтенному начальнику и сигнальщику. Оба машинально перекрестились...

На утро, когда с моря донеслись выстрелы, адмирал уже был на «Петропавловске».

Немедленно выслал «Баяна»^*).

Около 5 ч. 15 м, утра, бронированный красавец вылетел на рейд. Стояла мгла... На всех парах понесся он к месту пальбы. Но уже никого не застал. кроме 4-х плавающих людей. Спустил вельбот подобрать их. В этот момент мгла рассеялась.

*) „Баяном" командовал кап. I ранга Р. Н. Вирен зверски убитый В Кронштадте в первые дни февральского переворота 1917 г.

187

Обнаружилась японская крейсерная эскадра из 6 вымпелов. Расстояние до неё было 40 кабельтов

«Баян» начал пристрелку.

Дав небольшой недолет, исправил расстояние и всем левым бортом открыл ураганный огонь. Первые же выстрелы угодили в цель. На крейсере «Такачихо» вспыхнули два столба пламени. Японская эскадра изменила курс... «Баян» поднял вельбот и повернул на «Артур».

Увидев что японские крейсера бросились наперерез нашим миноносцам, «Баян» понесся за ними и вступил в бой, прикрывая своих. Семь минут он был под огнем всех вражеских крейсеров. У него перебило фалы, один снаряд угодил в броню..

Показалась наша, выходящая из Артура эскадра...

В проходе командующий крикнул командиру порта: «Прикажите «Монголии» (*) развести пары и выйти к эскадре. Вероятно понадобится».

Дав время миноносцам уйти, «Баян» пошел к эскадре. Поравнявшись с «Петропавловском», он услышал голос адмирала:

— Спасибо, голубчик «Баян», я тебя не забуду.

Было около 10 часов утра.

Появились главные японские силы...

По нашей линии замелькали флажки: — адмирал намерен дать бой».

Расстояние сблизилось.

«Петропавловск» открыл огонь...

*) „Монголия" — госпитальное судно.

188

Так как не вся эскадра успела вытянуться на рейд, адмирал, дабы дать ей время подтянуться, стал описывать координат. В этот самый момент раздался оглушительный взрыв. Огненный столб вырвался из-под носовой башни «Петропавловска». Корабль сразу сел носом. Второй взрыв, и желто бурый дым окутал ¾ корабля. Корма задралась. Показались работавшие винты и прыгающие через них люди. Многие не рассчитав молниеносно увеличивающийся уклон прыжка, попадали в винты и крошились ими...

Когда рассеялся дым, от «Петропавловска» осталось одно масляное пятно. Плавали трупы, щепы... Из 600 с лишним людей экипажа спаслось всего 70 человек.

Адмирал был убит стальными обломками рухнувшей мачты. В последнюю секунду его, окровавленного видели распростертым на мостике...

* * *

24 июня 1913 года в Кронштадте был торжественно открыт памятник адмиралу Макарову с его знаменитым девизом: «Помни войну».

Вот слова, выгравированные на этом памятнике:

«Спи северный витязь!

Спи честный боец,

Безвременно взятый кончиной,

Не лавры победы, терновый венец,

Ты принял с бесстрашной дружиной.

Твой гроб—броненосец,

Могила твоя—холодная глубь океана.

189

И верных матросов родная семья—

Твоя вековая охрана:

Делившие славу, отныне с тобой

Они разделяют и вечный покой...

Ревнивое море не выдаст земле

Любившего море героя.

В глубокой пучине,

В таинственной мгле

Лелея его и покоя.

И ветер споет панихиду над ним,

Заплачут дождем ураганы,

И саван расстелит покровом густым

Над морем ночные туманы.

И тучи, нахмурясь, последний салют

Громов грохотаньем ему отдадут...»

А. Лукин.

А. Лукин.

Володя Волков.

(Героический эпизод из беженской жизни).

Эту историю я только теперь," совершенно случайно, узнал. Обойдя в свое время всю лотарингскую печать, она, к сожалению, не попала в русскую. А между тем, тогда эта история всполошила население двух лотарингских городов и была предметом внимания и двух французских лицеев.

В Лотарингии, на берегу бурного Мозеля — самого большего притока Рейна — живописно раскинулся город Тионвилль. По соседству, соединенный с ним железной дорогой, другой, меньший городок Кнютанж, особенно памятный тем русским, которые имели несчастье в великую войну попасть в него пленниками Германии. Кладбище в 300 могил до сих пор свидетельствует об ужасах этого плена.

На огромном металлургическом заводе, окружностью в 15 километров, заморенные голодом, холодом и тяжкой, грязной работой, русские люди несли свой крест, один за другим сходя в могилу. Выросло целое

191

кладбище из сотен беавестных русских могил. Его взял на свое попечение местный протестантский пастор и личными средствами и трудами стал приводить в порядок. Обложил могилы дерном, украсил цветами, поставил кресты и при помощи русских пленных установил, где кто похоронен. Так заботился он о могилах русских воинов до прихода нашей эмиграции. Только одной единственной могилы не удалось установить. В ней и поныне покоится прах неизвестного русского солдата.

С появлением в Кнютанже русской эмиграции сыскался батюшка, совершили над могилами православный чин отпевания, и с тех пор кладбище перешло на попечение русских людей.

Среди частокола простых деревянных крестов, возвышается один, сооруженный бывшими пленниками, памятник крест с надписью:

«Расстреливайте, а я снарядов делать не буду».

Под ним спит вечным сном русский герой, унтер-офицер Гуськов, отказавшийся с тремя своими товарищами изготовлять снаряды против своих и расстрелянный за это.

* *

Вот в этом то городке—Голгофе русских воинов, среди прочей эмиграции, поселилась семья офицера флота В. М. Волкова— жена и трое детей, из которых старшему— Володе—было 13 лет. Отец трудился на заводе, мать—по хозяйству, дети учились в Тионввлльском лицее, ежедневно отмахивая

192

туда и обратно 50 километров по железной дороге.

Однажды, по окончании занятий в лицее, когда вся школьная детвора шумной ватагой высыпала на улицу и горластыми потовами вприпрыжву и перфгонву понеслась по улицам,—кто на вокзал, вто по домам,—выбежал и Володя Волвов. Он спешил домой. Сегодня дома — семейное торжфство — дфнь рождения папы.

Пробегая мимо реви, мальчиви заметили нфобычайное движфние и волнфние на яабфрфжной. Толпа людей металась вдоль берега. Слышались восвлицания ужаса. Все что то кричали. Воловли на мост веревву. Жешцины плавали. Все бежали к реке...

Подбежал и Володя с товарищами...

Ужасное арелище представилось глазам.

Посреди широкой реки, уносимый бурным течением, тонул маленький мальчик... Нйкто не решился броситься за ним. Народ метался, кричал, но... и только.

Поток всф дальше и дальшф уносил малыша. Распластавшаяся по водной поверхности, но ужф намокавшая накидка да торчавший из воды ранец за спиной ещф коекак подерживали его...

Недолго думая, Володя скинул свой ранец и, перекрестившись бросился в реку...

Набережная ахнула.

Уверенными гребками, борясь с подхватившим его течением, поплыл к несчастному мальчику и как раз в момент, когда тот уже тонул и пускал пузыри, подплыл в нему. Опасаясь как бы он неловво нф хватился аа него и не увлек вместе с собою в бурляпгую пучину, Володя нырнул под нфго, приподнял своей спиной и, ловко вы

193

вернувшись, схватил его сзади у пояса за штаны.

Гребя одной рукой, другой поддерживая мальчика, из последних сил справляясь с течением, поплыл к берегу.

С затаенным ужасом набережная следила за происходящей на тысячном глазу народа борьбой одного ребенка за жизнь другого. Но никто не решался броситься на помощь им...

Володя догреб до берега и сдал протянутым рукам спасенного мальчика. Сам, отказавшись от помощи, поплыл к спуску и вылез на него.

Пока происходила эта потрясающая сцена едва ли не все прибрежное население сбежалось к реке... Прибыла полиция. Приволокли спасательные круги, веревки...

Когда весь мокрый и задыхающийся, Володя вылез на набережную, энтузиазму толпы не было границ. Творилось что-то невообразимое. Набережная ревела от бури восторга...

Окруженный все нарастающей толпой, под нескончаемые овации населения, охраняемый от исступленных восторгов нарядом полиции, Володя со своим новым маленьким очухавшимся другом триумфально добрался до вокзала. Спасенный мальчик был тоже из Кнютанжа.

Но народ не захотел столь быстро расстаться с молодым русским героем и решил проводить его до самого дома. Набитый до отказа поезд тронулся под новую вспышку бурной овации не попавшей в поезд, запрудивший перрон толпы. Сам начальник станции усадил мальчиков в купэ.

Новый триумф ожидал нашего героя в

194

его городе. Весть о подвиге маленького русского молнией облетела городок...

Ничего не подозревавшая мать сидела дома, с минуты на минуту поджидая своего Володю, уже волнуясь его опозданию, когда, вдруг, услышала необычайный шум и движение на улице и затем топот и гвалт по лестнице.

Опасаясь, не случилось ли чего с её первенцем, встревоженная мать бросилась к выходу и столкнулась с подымающейся по лестнице возбужденной толпой. Какие то незнакомые мальчики, девочки, неизвестные люди... Ужас охватил ее...

И, вдруг, среди этой гущи чужих лиц, увидела его родное лицо, увидела своего милого, любимого... всего мокрого, как ей показалось, несчастного, в чужом картузе, в чужой куртке... Не помня себя, не понимая, что же случилось. с захолонувшим сердцем, вся в слезах, бросилась к нему и сжала в своих объятиях... Кругом голосила толпа, за раз и наперебой что-то рассказывая и объясняя ей.. Но она ничего не понимала. Видела только свое мокрое, озябшее, дорогое существо, нуждавшееся, для спасения, в немедленных материнских заботах. И тотчас же было сделано то, что нужно было сделать. Десятилетняя дочурка была скорей скорей, послана в ближайшую аптеку за спиртом, а наш герой уже сидел голышем...

*

Отец возвращался с завода домой... Вдруг видит: навстречу кубарем летит дочка с бутылкой в руке.

195

— В чем дело? Что случилось?

Девочка только махнула рукой, — что то прокричала и... была такова.

Только два слова разобрал отец:

...Володя... спас...

Увидя расходяшуюся от дома толпу, схватывая на ходу обрывки фраз... Wolkoff... Wolkoff... охваченный предчувствием, отец опрометью бросился домой..

Плачущая слезами счастья и страха за уже минувшее, жена и радостно улыбающийся, переодетый в сухую рубашечку и штанишки сын, встретили его...

* * *

На следующий день почтальон принес письмо. В конверте оказалась фотографическая карточка спасенного 11 летнего малыша со следующей собственноручной надписью г «на память дорогому спасителью и храбраму Валоди Волкову от Лианида Андреивича Лебединскава».

В ближайшее воскресенье мать «Лианида Андреивича» напекла пирогов и пригласила на пиршество спасителя своего сына Володю Волкова.

* *

15 июля в Тионвилльском лицее происходил торжественный акт. Префект, масса приглашенных, вся знать города, родные. В числе их и семья Волковых. Весь лицей. Оркестр музыки...

В прочувствованных словах директор обрисовал присутствующим самоотверженный подвиг русского лицеиста Владимира

196

Волкова. Гром аплодисментов покрыл заключительные слова директора.

Когда же, среди наступившей тишины, Володю вызвали на середину зала в префект, расцеловал его, прицепил под звук туша, к его груди медаль за спасение погибающих, весь зал загремел... Плакали женщины.. Володин класс неистовствовал... Тут же ученики поднесли ему серебряные часы с цепочкой и надписыо:

«A Vladimir Wolkoff en souvenir du sauvetage de Leon Lebedinski 16 juin  1926. Les eleves de Lycee de Thionville».

Все его окружили, обнимали, поздравляли...

Какая-то почтенная семья одного из «отцов» умолила родителей отпустить к ним Володю, посадила в свой автомобиль и увезла к себе. Чествовала его обедом с шампанским.

Хозяин, оказавшийся страстным охотником, показывал ему коллекцию оружия, рассказывал всякие эпизоды из своей охотничьей жизни. Словом, заговорил Володю.

Сознавая, что не удобно, будучи первый раз в доме, так «засиживаться» и не раз украдкой поглядывая на свои новенькие часы, — Володя, наконец, решился встать и раскланяться. Несмотря на радушие хозяев, уговаривавших его еще посидеть, настоял на своем.

Но... все поезда уже ушли. Нашему герою пришлось пешком пуститься в обратный путь. По лесам и полям отмахал он 30 километров и разбитый, усталый, но счастливый вернулся домой...

197

* * *

Этим торжеством события не исчерпались.

В анналы лицея, на вечные времена, был записан акт Педагогического Совета с выражением восхищения Совета подвигом русского юноши. В дополнение к медали, Володя получилъ от правительства настоящую бронзовую эмблему с надписыо: Aux Heros de la Civilisation и, наконец, Foundation Carnegie, в ознаменование его доблести и самоотвержения, постановила взять на свое попечение дальнейшее его образование. За счет этой коллегии Володя Волков учится сейчас в лицее Мишле. Туда же, заодно, родители определили и его братишку, Андрея.

Когда в новом лицее узнали о присутствии среди учеников русского героя, директор, желая подчеркнуть значение его подвига, во главе всего педагогического персонала, вошел в класс, где сидел Волков. Но по ошибке попал в класс младшего Волкова, маленького Андрея.

Обратившись в разинувшим рты школярам с теплым словом по адресу Волкова и, вызвав его к себе, директор горячо расцеловал Андрея.

Тот выслушал все похвалы и уже, после того, как расцеловался с директором, вдруг объявил:

— Ce n’est pas moi.C’est mon Frere.

Директор рассмеялся, обнял его и сказал:

«Желаю и тебе совершить такой же подвиг, какой совершил твой достойный брат»

198

Процессия двинулась в класс «настоящего» Волкова...

Так, в двух городах Франция и в двух лицеях французский народ и его дети откликнулись на смелый подвиг русского мальчика.

А. Лукин.

199

Б. Седерхольм.

„Компас"

Сегодня, по случаю кануна Рождества, капитан барон Эрик Сиверс, или здесь в Аргентине, просто senor Эрик Сиверс вернулся с фабрики домой раньше обычных шести часов вечера. Поставив свой two sitter в гараж, он вышел на улицу, и еще не решив определенно что предпринимать дальше, стоял в задумчивости у дверей гаража. Было около двух часов дня и Аргентинское солнце жгло немилосердно. Глядя вдоль разогретой солнцем стенки остановившегося трамвайного вагона, казалось что бесконечная перспектива пустынной улицы дрожит в золотом тумане.

К дому напротив подъехал автомобиль одного из фешенебельных магазинов Буэнос Айреса. и хорошенький мальчик в ливрейной форме рассыльного, выпрыгнув на

') Автор настоящего очерка, капитана II ранга Борис Седерхольм, известен как автор воспоминаний, на английском языке вышедших отдельной книгой „В стране Нэпа и Чека". Б. Седерхольм — финляндский гражданин — был арестован ГПУ в 1924 году, отправлен в Соловки и освобожден лишь в 1926 году, в результате энергичного вмешательства финляндского правительства.

200

тротуар, торопливо выгрузил несколько пакетов, по-видимому, с рождественскими подарками. Несмотря на свое двухлетнее пребывание в Аргентине, Сиверс все еще не мог привыкнуть, к этому, касавшемуся ему, — уроженцу Северной Европы, несоответствию всей обстановки праздника с жарой и всем укладом местной жизни. Невольно рисовались в памяти картины укутанного в снежный покров города зимнее небо в бриллиантах звезд, скрип санных полозьев по укатанной дороге, мороз и уют родного угла. Погруженный в свои мысли, он не хотя двинулся к своему дому. Проходя мимо цветочного магазина он вспомнил что нужно послать цветы нескольким знакомым семействам.

После уличной жары и яркого света, здесь в пахучем влажном полумраке магазина, казалось прохладно и уютно.

Приветливо улыбаясь знакомому покупателю, француженка-продавщица изящно и кокетливо группировала цветы, без умолку болтая, и стараясь втянуть в разговор интересного клиента. Было очень заметно, что ей нравился этот стройный, высокий господин, с таким породистым свежим лицом. и чуть заметной сединой на висках. Сиверс знал что женщины льнут к нему, но все эти мимолетные связи и встречи с ними за время его скитальческой, эмигрантской жизни, как то бесследно скользили по его душе, не успевая развиться в серьезное и глубокое чувство.

— Monsieur часто, часто проезжает мимо нас в автомобиле, и я всегда всегда знаю, когда monsieur пройдет мимо нашего окна. Ваш гараж, здесь недалеко, налево? не правда ли?

201

А ваша квартира на том квартале, направо. Оо, я так хорошо знаю походку, monsieur! Раз два! раз два. Вы, наверное, бывший военный? Вы англичанин?

Слушая всю эту трескотню хорошенькой француженки, Сиверс машинально улыбался, выбирая цветочные корзины и изредка роняя короткие реплики. «Что? Да, да. Он бывший офицер. Но не англичанин, а финляндец. Финляндский швед. Понимаете? Что? Где находится Финляндия? О, это очень далеко. Такая знаете, маленькая, северная страна. Знаете где Швеция? Ну так вот, как раз между Швецией и Россией... Прибавьте пожалуйста, сюда орхидей. А вот в эту корзину надо побольше розовых гвоздик. Вот так, хорошо».

—  Monsieur моряк? Да? Я вижу у вас вот тут, на руке у большего пальца. татуированный якорь—не унимается продавщица.

—  Да, я был офицером в русском флоте.

—  О, о! Значит вы, собственно говоря,— русский! Боже мой! Сколько вам пришлось пережить. Там в России ведь ужас что такое творится. Революция, и потом эти, как они называются, бо-бо-большевик.

Становилось скучно. Сиверса всегда раздражало это обязательное, как бы стандартизированное сочувствие, и это тривиальное отношение иностранцев к великой трагедии великого народа. Но эта хорошенькая девушка смутно напоминала ему кого-то очень близкого. Где? У кого? Когда? Он видел те же миндалевидные глаза, тот же матово нежный цвет лица и это характерное, немного резкое поворачивание головы в сторону. Расплачиваясь у кассы и выходя из магазина, он

202

еще раз окинул пытливым взглядом улыбавшуюся девушку. Она поняла, по-видимому, этот взгляд посвоему.

—  Monsieur, вот наш номер телефона! Всегда к вашим услугам. Можете заказывать по телефону. Я знаю теперь ваш вкус. Кроме субботы. В субботу я всегда свободна после двух часов дня, до понедельника.

*

Почти всегда, когда хочется вспомнить забытую мелодию или фамилию, или напряженно разыскивается в памяти сходство кого-то с кем-то случайно встреченным нами, приходят в голову словно нарочно, совсем не те образы и звуки. Это раздражает, но все усилия избавиться от этих докучных поисков в тайниках памяти — тщетны. Они преследуют нас среди уличного шума, за книгой, за обедом. И тем больше мы напрягаем память, тем хуже, пока какой-нибудь пустяк, не имеющий, казалось бы никакой связи с нитью наших мыслей, не сбрасывает вдруг покрывало с давно забытой картины, и лица, мелодии, события внезапно оживают перед нами.

Так было и с Сиверсом. По дороге домой, и у себя в кабинете, слушая рассеянно болтовню своего семнадцатилетнего слуги, сардинца Франческо, он все время думал о сходстве продавщицы с кем-то очень близким.

—  А еще звонила вам, синьор, синьора де Барбьери и просила вас позвонить ей завтра. Потом звонили из финляндского консульства. Там для вас пакет из Финляндии от вашей тетушки с рождественскими

203

подарками на елку. Консул очень смеялся... Сегодня пришел из Финляндии прямой пароход... А еще Лукреция спрашивает, будете ли вы обедать сегодня дома? — докладывал Франческо.

— Подарки на елку из Финляндии, — думал Сиверс. — Эта славная старушка тетя Агнес все еще считает меня маленьким Эриком...—Вот что. Франческо! Приготовь мне смокинг и скажи Лукреции, что я сегодня не буду обедать дома. К шести часам приведешь мне машину из гаража. А теперь можешь идти.

Так приятно было растянуться с газетой в соломенном шезлонге, после принятого холодного душа. Но не читалось. Сквозь туман сладкой дремоты проскальзывали мысли о Финляндии, о всей торжественной обстановке кануна Рождества там, на севере. Да, да, елка... тетя Агнес... — думал Сиверс. —Вот в Петербурге тоже, как раз в последний год перед революцией, я проводил Рождество... Боже мой!.. Да ведь она, эта продавщица напоминает слегка Тамару! Вот кого!.. Но Тамара значительно выше ростом, гораздо изящнее, и притом у нее нет этого вульгарного выражения лица...

Все это было еще не так давно, но кажется будто прошло много лет с того последнего рождественского вечера в Петербурге в семье Развольских. Крейсер, на котором в то время плавал Сиверс, стоял в зимнем ремонте в гавани Гельсингфорса. Море замерзло, военные операции на морском театре прекратились до весны, и часть офицеров проводила праздники в Петербурге. хотя третий год великой европейской войны уже сильно сказывался в напряженно-нервной

204

жизни русской столицы, но рождественский праздник встречали в семьях все-таки традиционно торжественно.

В большом зале у Развольских горела елка. Шум и. возня детей, благодушные лица взрослых... Кто то бренчит на рояле веселую, детскую песенку... Как прелестна Тамара в своей форме сестры милосердия.. Она только что приехала из своего лазарета и даже не успела переодеться. Играя с детьми и раздавая им подарки она то и дело встречалась глазами с Сиверсом, посылая ему как бы ласковый призыв. — «Ну вот, это, вам, барон, на ваше военное счастье», сказала она, подходя к нему и смущенно протягивая офицеру маленький, золотой брелок-компас. На обороте брелока были выгравированы герб Сиверса и дата. Можно ли все это забыть? А этот чудный морозный день, на катке Таврического сада! Снежное кружево деревьев в пустынных аллеях парка, и аромат мороза, поцелуя и тонких духов...

Потом опять военная страда, а там, дальше, революция, и какой-то вихрь событий: убийство офицеров, военный разгром, захват власти большевиками, позор Брест-Литовского мира, массовый террор, период гражданских войн... Сиверса бросало как щепку в океане, из конца в конец громадной страны. Урывками бывал в Петербурге, урывками встречался с Тамарой то здесь, то там, на каком-нибудь из «фронтов»... Несколько коротких, ласковых, ободряющих слов... и опять в разные стороны. Жили надеждой что все скоро успокоится...

Потом последний этап, в Сибири, в белой армии адмирала Колчака. Фронт белой армии разваливался уже по всей линии. Осо

205

бенно трудно было на участке Сиверса. Большевики энергично наступали. Спешно отправляли в дальний тыл последнюю партию раненых. В сумерках, сквозь сетку дождя, виделись силуэты трех товарных вагонов на железнодорожной насыпи.

Огни паровоза были потушены и чуть мерцал красный огонек паровозной топки. Дойдет ли этот искалеченный поезд до Харбина? А Бог его знает! Но здесь, во всяком случае нельзя было оставаться, так как снаряды большевиков ложились уже совершенно близко.

Сестры милосердия, поторапливаемые полковником, карабкаются в вагоны.. Последнее прощанье!.. «Слушай Эрик», умоляюще шепчет Тамара: — «Я не могу тебя оставить! Слышишь? Они уже близко. Я хочу быть с тобой... Я не поеду!..»

«Сестра Развольская! Тамара Аркадьевна! Скорее! Поезд сейчас трогается. Раненые ждут!» слышится из темноты чей то охрипший бас. Сиверс почувствовал как рыдания подходят к горлу. — «Тамара. Прощай, моя дорогая, любимая девочка. Вот тут, возьми.. — это компасик...тебе это пригодится. Неизвестно еще куда привезет вас этот экспресс...» Шипя и стуча поезд тронулся...

Много послано испытаний и горя человеку на этом свете. Иногда казалось что дальше уже конец пределу терпения и сил. После разгрома армии Колчака, Сиверсу пришлось столько пережить, столько было скитаний, что он сам уже теперь не помнил многого. Вся Россия в то время, пришла в движение, бродя по бесчисленным дорогам пешком, в телегах, в товарных вагонах. После многих приключений и многих месяцев бро

206

дячей жизни, Сиверсу удалось, наконец, пробраться на Кавказ. Там, однажды ночью, в Батуме, он проскользнул незаметно в трюм греческого парохода.

В Константинополе все пошло уже гораздо легче. Финляндский консул помог паспортом и деньгами. И вот Сиверс оказался в Марсели...

* * *

Марсель — удивительный город. Какой то гигантский караван-сарай Кажется, будто в нем спрессован весь земной шар со всем своим населением, как лепешка витаминного экстракта. Все национальности представлены здесь со своими обычаями и привычками. Зачем ездить вокруг света? Достаточно пройтись по rue de Charmies по Place Gelu  и по итальянскому кварталу, чтобы увидеть весь тот мир, который кажется многим таким громадным. Здесь можно встретить негров всех оттенков кожи. индусов, арабов, турок, греков, итальянцев, каких то вообще черномазых людей, без всякой национальности, китайцев, японцев... Один Бог знает, что делают здесь все эти люди? Поживут, поживут здесь, потом снимаются и едут куда то дальше. На их месте появляется новый спектр национальностей. Так оно и идет Долго в Марсели почти никто не засиживается, все куда-нибудь едут. Вся эта международная толпа шумит, суетится, грузит и разгружает бесчисленные товары в порту, посылает телеграммы, бегает по конторам и агентствам, сидит в кафе, наполняет ночные притоны и бары и над всем царствует Его Величество «Случай».

207

Шумит ночной Марсель... В кабачках и барах, вблизи порта жизнь бьет ключом. Сиверс только что освободился после ночной разгрузки парохода. Ему не приходится быть очень разборчивым в выборе профессий, берет что подворачивается, но без дела никогда не сидит: выручают знание пяти языков, несокрушимое здоровье и удивительно располагающая внешность.

Наскоро помывшись и переодевшись он зашел закусить в знакомый ночной кабачок «Полярная звезда». Ему нравилось наблюдать забавные контрасты и разновидности, встречавшиеся среди посетителей этого притона.

Маленький, но очень шумный оркестр ожесточенно играл фокстрот. На небольшом четырехугольнике линолеума мелькали пары. Вот этот высокий, молодой, по-видимому англичанин, из хорошего общества ищет приключений. Вот тот мулат, — Сиверс видел его на ринге, он боксер. Худой американец с маленькой брюнеткой ходит сюда «со специальной целью» — у него каждую ночь новая маленькая брюнетка...

Только что Сиверс принялся за ростбиф, как вдруг из дальнего угла зала, покрывая шум оркестра, раздался дикий, истерический крик женщины и звон разбитой посуды. «Очередной скандал», подумал он, наливая пиво в стакан. Крик повторился и к нему присоединился звук перебранки мужских голосов Расталкивая толпу локтями и кулаками, Сиверс бросился на шум. Получив основательного кулака от кого сзади, он едва не упал на лежавшую на полу и бившуюся в истерике красивую, полную блондинку. Пожилой, апоплексического вида, господин, в роговых очках и смокинге,

208

был совершенно прижат ребром столика к стене, а на столик навалился всем корпусом здоровенный парень в матросской фуфайке без рукавов, и что то крича на ломанном французском языке, сильно жестикулировал окровавленной, татуированной рукой. Кровь была и на лбу пожилого господина. Еще не отдавая себе ясного отчета в происходящем, но видя плачущую женщину и сине-багровое лицо господина в очках, Сиверс решил, что положение старика явно критическое, и быстро свалив двумя ударами кулака пьяного матроса на пол, в одно мгновение перевернул стол и прижал противника к полу. Толпа на секунду обомлела. Но публика ночных притонов Марселя уважает силу, ловкость и решительность и было очевидно, что симпатии толпы были на стороне победителя. Откуда то вынырнувшие лакеи проворно подняли и увели плакавшую женщину в заднюю комнату за стойкой бара.

— Ну, ну Полетта, успокойся, ведь ничего особенного не произошло, — рассеянно утешал женщину, стоявший за стойкой патрон, деловито потряхивая «шэйкером». Этим, глубоко философским замечанием весь скандал и был исчерпан. Два полицейских агента, в каких-нибудь пять минут выяснили все происшествие и увели куда то, все еще ошалевшего от ударов матроса.

Полицейские агенты портового района Марселя великие психологи и знают и свое дело и своих клиентов...

Пожилой господин, прикладывавший компресс из носового платка к окровавленному лбу, понемногу оправился и повидимому не собирался уходить, жестом приглашая Сиверса присесть к столику. Молодой человек

209

смущенно поблагодарил и сказал по-французски:

—  А знаете что? Я бы посоветовал вам поскорее сняться с якоря и уходить отсюда. Вы извините меня пожалуйста, но вам здесь, по моему, совершенно не подходит быть.

Господин разглядывал пристально и серьезно, дешевый, но крайне опрятный костюм Сиверса и невольно залюбовался его открытым, благородным и чисто выбритым лицом.

—  Во-первых, позвольте вас поблагодарить, — сказал он на очень неправильном французском языке. — Вы оказали мне громадную услугу, и я вам крайне обязан. Я — аргентинец  моя фамилия Мартинецъ— Луи Мартинец фабрикант. Кто вы такой? Не могу ли я чем-нибудь быть вам полезным?

Сиверс назвал себя.

—  А знаете что? Проводите меня отсюда и давайте поедем ко мне в отель ужинать. Там обо всем и потолкуем, — внезапно решил Мартинец, подымаясь из за стола.

* * *

—  Синьор Сиверс! Синьор Сиверс!

—  Ну? Что там такое опять? В чем дело, Франческо? Как ты надоел мне!

—  Синьор Мартинец просит вас к телефону.

Сиверс недовольно поморщился и пошел к аппарату. Неприятно было прерывать нить воспоминаний, и притом так хорошо было лежать и думать.

Ну вот так и знал, что не удастся побыть одному этот вечер, — подумал он,

210

возвращаясь к себе в кабинет после разговора с Мартинецом, — теперь вот не угодно ли ехать к семи часам обедать к патрону.

Эта перспектива не особенно манила его, но не хотелось обижать одинокого, добродушного старого холостяка, который искренно, как отец, полюбил Сиверса. Опять, разумеется, будут бесконечные разговоры о женщинах и о том головокружительном успехе, каким он, Мартинец, по его же словам, пользуется у прекрасного пола. Но несмотря на эту слабую сторону его характера, он был все же славный, тонко образованный и очень отзывчивый человек.

В ту памятную ночь в Марселе, два года тому назад, там, в роскошной комнате шикарного отеля, Сиверс рассказал аргентинцу с трогательной и подкупающей простотой всю свою жизнь. Скрывать было нечего,—он всегда и всюду поступал как честный человек. Мартинец был не только отзывчив: он был кроме того умным и проницательным дельцом и сразу понял какого человека посылает ему капризный случай.

И вот в результате всего, барон Эрик, Арнольд, Густав фон Сиверс, бывший офицер русского Императорского флота, переводчик Марсельского Sailors home и портовый грузчик, оказался в Аргентине секретарем одного из богатейших людей Южной Америки и в данный момент, после двух лет усиленной работы, он уже был вице-директором одной из крупных фабрик и правой рукой Мартинеца, верившего ему безгранично.

211

На часах, в столовой, пробило пять ударов.

— Франческо! Франческо! Где ты пропадаешь каналья! Давай одеваться и приведи машину из гаража. Поеду проветриться перед обедом, — вдруг решил Сиверс.

Проезжая мимо цветочного магазина опять вспомнилась Тамара. На Avenida de Mayo приходилось останавливаться почти на каждом углу. Но меняя скорости и тормозя машину Сиверс все время думал о Тамаре и об их последнем прощании. Эта навязчивая мысль волновала его. «Что это? Уж не предчувствие ли?» пронеслось в его голове. «Может быть она бедная томится или умирает в какой-нибудь большевистской тюрьме?» Минуя громадный дом газеты La Prensa и направляясь на Pacco Colone вспомнились те бесчисленные анонсы которые он помещал во всех русских эмигрантских газетах, надеясь этим путем разыскать любимую девушку. Все было напрасно. Какой толк во всех этих анонсах, если она все еще в советской России...

На Avenida Castanera стало немного прохладнее, так как от реки тянуло приятной свежестью. У Luna Parc Сиверс повернул машину обратно и покатил в Палермо—там можно было славно пройтись под арками роз около прудов этого аргентинского Версаля. Проехав Reccelletta дал машине полный ход и стрелка счетчика сразу прыгнула на 90. Сиверс всегда испытывал род какого то сладострастного экстаза, мчась по этой роскошной, широкой, асфальтированной Avenida d’Alvear. Вот громадная группа мраморного памятника Христофору Колумбу. Ну вот—

212

здесь направо можно остановить у Rosariumмашину и выйти погулять!

В зеленой арке из роз сидела на скамеечке нежно обнявшись влюбленная парочка. Опять вспомнились Тамара и Таврический сад. Опять защемило сердце. Стало смеркаться и кое где зажглись фонари «Разве зайти в кафе, выпить чего-нибудь, пришло в голову Сиверсу. Но куда? Тут где то недалеко есть маленькое кафе «Siesta» туда только днем гувернантки с детьми приходят. Поехать разве туда?»

Под зеленым плющом маленького, чистенького кафе среди вьющейся зелени, и на красноватом песке ярко выделялись маленькие, мраморные столики. В дальнем углу сидели какой то элегантный седой господин и пожилая очень чопорного вида дама в пенсне. Заняв столик и спросив себе виски и сода, Сиверс вынимая портсигар, нечаянно уронил на песок зажигалку. Рядом стоявший старик лакей услужливо бросился к столу, наклонился и подал Сиверсу, но не зажигалку, а маленький, круглый золотой предмет. Удивленно и машинально взяв в руку блестящую вещицу и растерянно поворачивая ее в руке, Сиверс вопросительно смотрел на лакея, и вдруг почувствовал как все кафе поплыло вокруг и что то эластично зажало позади ушей. У него в руке был маленький золотой компас брелок с выгравированным на оборотной стороне Его, Сиверса, гербом.—«Синьору дурно? Синьор! дорогой синьор! Ради Бога, что с вами?» суетился около взволнованный лакей.

В первый раз в жизни Сиверса, его скандинавские нервы не выдержали испытания. До боли в похолодевших пальцах сжимая

213

край стола, срывающимся, хриплым голосом, глазами показывая на брелок, он обратился к старику-лакею:

—  Ради всего святого, откуда это? В этой вещи все счастье и весь смысл моей жизни. Кто обронил эту вещь? Где эта, где этот человек?»

Участливо глядя на взволнованного молодого человека, старик силился вспомнить всех бывших здесь сегодня своих клиентов.

—  Да, вот днем здесь была гувернантка с детьми синьора Анчарено. Мороженое кушали. Потом как будто никого не было, за этим столиком... Ах нет, виноват, синьор, как раз незадолго перед вами за этим столиком сидели одна такая красивая барышня, вместе со старой синьорой Митрэ. они здесь недалеко от нас, за углом живут в своем особняке и старая синьора всегда после прогулки заходит к нам пить шоколад. Да вот, эта самая барышня сюда идет. Она и есть.

Смущенно озираясь и растерянно водя глазами по песку в кафе торопливо вошла высокая, стройная девушка в темном платье. Заметно было что она очень взволнована. На мгновение Сиверс оцепенел, но вдруг, сорвавшись с места, с возгласом «Тамара», одним прыжком очутился около девушки. — «Эрик! Милый! Боже мой! Как ты, мой дорогой, здесь? Да как же это? А я, понимаешь, компас потеряла, и вдруг ты, и вдруг я, и так странно, и синьора Митре, там, а ты, а я...» Дальше уже ничего нельзя было понять. Сидевшая в углу дама строго посмотрела сквозь лорнет на обнявшуюся пару и возмущенно отвернулась.

214

Короткими, отрывистыми фразами, то всхлипывая и глотая слезы, то радостно смеясь и гладя руку совсем ошалевшего от счастья Эрика, девушка рассказывала как она. всего лишь неделю тому назад приехала в Буэнос Айрес. Там, в Сибири, пришлось сначала много выстрадать, но все таки удалось счастливо избежать большевистского плена и тюрьмы. Долго жила в Харбине, устроившись учительницей. Потом посчастливилось получить место на большом американском океанском пароходе сестрой милосердия и переводчицей. Долго плавала между Сан-Франциско, Японией и Австралией. Когда скопила довольно денег, то поехала в Париж и там, в одной состоятельной, русской, эмигрантской семье познакомилась с пожилой, богатой вдовой аргентинкой. Она вдова, очень богата, страдает нервной болезнью сердца и боязнью одиночества. Ей очень полюбилась Тамара и она уговорила девушку поехать вместе с нею в Аргентину, чтобы ухаживать за ней и заведовать домашними делами.

Было уже около семи часов вечера. После всего происшедшего, одна лишь мысль об обеде у Мартинеца казалась Сиверсу чудовищной. Усадив Тамару в автомобиль, он бегом бросился обратно в кафэ к телефону.

— Алло! Это ты Мартинец? Слушай, извини меня, пожалуйста, я очень взволнован, я не могу приехать к тебе обедать. Ты помнишь, я рассказывал тебе про мою невесту Тамару? Я сейчас, только что, ее встретил, и я не могу...

В телефоне послышалось: — Энрико, старый черт, третий прибор на стол! живо!

215

И цветов, черт побери, чтобы целая гора, скорее...

—  Алло! Что такое? Кавой Энрико? Что ты говоришь, Мартинец?

—  Это я не тебе говорю. Это дворецкому, чтобы третий прибор поставил для свадебного обеда. Думаешь, что я, старый дурак, порядков не знаю? Ну, так вот, значит, через пять минут, вы, мои детки, будете у меня. Ну а теперь до свиданья, пока. Мне еще надо распорядиться всем как следует. Ну и наделал же ты мне хлопот, Эрик...

Сиверс повесил трубку, смущенно почесал за ухом, потом безнадежно махнул рукой, и смеясь побежал к автомобилю.

Компас привел обоих в тихую гавань.

Б. Седерхольм.

216

Б. Седерхольм.

Это было весной...

Было начало весны, но в большой тюремной камере с её решетчатыми дверьми и грязными запыленными стеклами окон поздние весенние сумерки еще острее и беспощаднее вызывали в мозгу ассоциации о свободной жизни там за стенами тюрьмы.

Нас было много в этой камере. Я не помню точно сколько именно, но во всяком случае нас было значительно больше тридцати человек, так как многие из нас спали прямо на полу под койками, а коек было только тридцать

Мы представляли собой очень пестрое сборище. Бывшие офицеры. несколько инженеров, два священника, один врач, много коммерсантов, студенты, рабочие и один представитель уголовной профессии — вор рецидивист.

Уже более двух недель, как состав нашей камеры не изменялся и по этому мы начали понемногу свыкаться друг с другом.

') Этот рассказ Б. Л. Седерхольма переведен и был напечатан в газетах Англии, Швеции, Норвегии, Италии и Аргентины.

217

Дни протекали в томительном однообразии. Единственным развлечением были встречи со знакомыми и друзьями из других камер, во время ежедневных двадцатиминутных прогулок на тюремном дворе. Неисправимый оптимист и сангвиник, барон Б. —ротмистр Кавалергардского полка, называл эти прогулки «поездками в Биарриц». Ведь мы видели так мало солнца, заглядывавшего в нашу камеру на несколько минут, так как наши окна выходили в узкий переулок, отделявший женское отделение тюрьмы от главного корпуса здания.

Подоконники окон с толстыми железными решетками были на высоте человеческого роста. Чтобы рассмотреть все происходящее в окнах женского флигеля, нужно было встать на скамью и совсем прильнуть лицом к пыльному оконному стеклу.

Выглядывание в окно было сопряжено с риском получить замечание от дежурного в коридоре надзирателя, наблюдавшего за нами сквозь решетчатую дверь камеры. Повторные замечания влекли за собой дисциплинарное взыскание, как для нарушителя тюремных правил, так и для всего состава камеры. Провинившегося сажали в карцер, а всех его товарищей лишали ежедневной прогулки во дворе. Это было большим лишением для нас, в особенности летом и весной.

Самыми усердными «клиентами» окна были студенты, так как в женском отделении томились их партийные товарищи — девушки — студентки. Разговор завязывался при помощи знаков и букв, написанных углем на страницах тетрадей. Мы, как могли. старались помогать молодежи, наблюдая за движениями надзирателя в коридоре и свое

218

временно предупреждая кашлем или криком увлекавшегося беседой Ромео о приближении опасности.

Священники, наши товарищи по заключению, тоже никогда не отказывались от сторожевой повинности. Помню, как один из них, маленький необыкновенно добродушный старичек-монах, архимандрит, стоя у дверей, начал вдруг притворно кашлять.

Когда «опасность» миновала, я подошел к архимандриту, с которым был в приятельских отношениях, и сказал ему шутя:

—  Что я вижу, отец! Столь высокопоставленное духовное лицо и вдруг сообщник в таких греховных романтических делах.

—  Грех, безусловно, грех .—сокрушенно сказал старик. — Да, понимаешь, жалко мне этих петушков молодых. Господь нам весну посылает, а они вот томятся здесь в тюрьме совсем зря...

Старый архимандрит сам томился в заключении «совершенно зря». Вся его вина состояла в том, что он потребовал при сдаче церковного имущества советским властям присутствия выборных лиц от прихожан. Много спустя после описываемых мною событий, я встретился с архимандритом в Соловецком концентрационном лагере. Мы оба были назначены на тяжелую работу: я колол камни для замащивания площади, а старый монах сгибался под тяжестью кирпичей, которые он должен был носить в третий этаж строящегося здания для казарм охранного полка.

Но я несколько упреждаю события.

Так удручающе монотонно протекали дни и недели нашей жизни в сумрачной, пе

219'

реполненной людьми тюремной камере. А за стенами тюрьмы торжествовала весна. В девять часов вечера разрешалось открывать на короткое время одну из половин окна и волнующий весенний воздух, вместе с отдаленным шумом города и свистками пароходиков по Неве врывались в камеру, напоминая о жизни и пробуждая острое желание свободы.

Гул голосов затихал и в полумраке камеры виднелись застывшие группы понурых людей, унесшихся мыслями к покинутой. привычной и дорогой каждому жизни, которая для большинства из них окончилась навсегда.

Как раньше, как всегда, мы перебирали все мельчайшие подробности нашей личной жизни и наших личных дел, и наша мысль тянулась к нашим близким. Так же как и раньше, мы страдали и любили, представляя себе тысячи всяких возможностей и случайностей. Но самое ужасное, вся наша трагедия заключалась в том, что наше существование какой-то слепой, стихийной силой, вопреки всякой логике и здравому смыслу, было поставлено вне действительной жизни и мы ничего не могли изменить в нем, так как над нашей головой повисло повелительное «нельзя». Что может быть ужаснее для человека, как лишение свободы? Но еще ужаснее испытывать это лишение интеллигентному человеку, попавшему в тюрьму по капризу исторических обстоятельств, без всякого логического повода.

Однажды, в один из таких весенних вечеров, в нашу камеру ввели человека средних лет. одетого в распространенный теперь в советской России костюм: парусиновая рубашка, подпоясанная ремнем, штаны,

220

заправленные в высокие сапоги, и фуражка с кожаным козырьком. В смуглом лице, большом горбатом носу и выпуклых черных глазах вновь пришедшего угадывалось восточное происхождение. Как и оказалось, наш новый товарищ был армянин и его звали Карпиньянц. Он был арестован вместе с женой и трехлетней дочерью на советско-эстонской границе, при попытке уйти в Эстонию.

После двухнедельного пребывания в этапной тюрьме в Ямбурге (город на советско-эстонской границе, ныне переименованный большевиками в Кингисеп) всю семью направили в Петербург для расследования дела. Жену и дочь поместили в женское отделение тюрьмы, а Карпиньянца посадили к нам

Этот человек прибыл на наш холодный север с Кавказа. Там, в Тифлисе, он тихо и мирно тачал сапоги, имея маленькую лавочку и кое-как перебивался. Был у него дядя, много лет тому назад эмигрировавший в Северную Америку. Дядя был бездетным и перед смертью завещал все свое состояние в 42 000 долларов своему племяннику.

Карпиньянц был не дурак, и как только получил известие о наследстве, то увидел, что нет никакого смысла жить в советской России, имея такое состояние, а потому он решил немедленно уехать из пределов социалистического государства. Но для заграничной поездки требовалось разрешение советских властей. Никакого разрешения ему, разумеется, не дали. Вместо этого ему посоветовали выписать из Америки в сов. Россию все 42 тысячи долларов и купить на них облигации государственного займа...

221

Оставался лишь один выход из создавшегося положения: тайно, т.е. нелегально перейти границу. Я не знаю, почему Карпиньянц решил, что легче всего скрыться через границу именно в Эстонию. Так или иначе ему удалось через друзей и знакомых получить проводника через границу, которых обычно в Сов. России нанимают для таких путешествий. В результате вся семья оказалась в нашей тюрьме.

Узнав, что женское отделение находится как раз против наших окон, Карпиньянц положительно прилип к окну. Ни уговоры, ни угрозы не действовали на него. Наконец, нам удалось на некоторое время отвлечь его от окна, пообещав, что один из наших студентов постарается сначала разузнать через своих приятельниц в какой камере находятся жена и дочь армянина. Не зная этого, не было никакого смысла висеть на окне, подвергая себя и нас риску наказания. Кое-как Карпиньянц успокоился и на время оставил окно в покое.

В нашей пестрой компании находился совсем юный студентик Жоржик, очень ловкий молодой человек, а его невеста, по прозвищу «Звездочка», сидела в женском отделении тюрьмы и окна её камеры приходились как раз против нашего среднего окна.

Не прошло и двух дней, как Жоржик и его «удивительная», «несравненная», «мужественная» и т. п. (все эпитеты, на которые был щедр Жоржик), «Звездочка» узнала все, что требовалось, и благодарный Карпиньянц точно знал где было окно заветной камеры

Его жена находилась в камере, одним

222

этажом выше нашей, и ее можно было видеть, когда она стояла у окна, держа на руках ребенка.

На этот раз нам удалось только с чрезвычайными усилиями оттащить от окна несчастного плачущего Карпиньянца.

И это повторялось теперь ежедневно. С горящими глазами, словно застывший в нервном напряжении, приникал Карпиньянц к окну и таким образом простаивал он часами, пока силуэт женщины с ребенком на руках не исчезал в противоположном окне. Он ничего не слышал, забывая обо всем окружающем. Вся его любовь, тоска и вообще все чувства были сосредоточены на этих двух силуэтах дорогих ему существ.

Прошло несколько дней. Армянин почти не притрагивался к скудной тюремной пище и глубоко запавшие его глаза горели сухим огнем Однажды вечером, когда по обыкновению открыли одну половину окна, нашему Жоржику удалось переброситься со «Звездочкой» несколькими фразами. За такой разговор он уже дважды сидел в карцере, но был неисправим.

На этот раз переговоры прошли для Жоржика благополучно, но невеста его сообщила нам печальную новость: маленькая девочка заболела, и ее только что унесли в тюремный лазарет. Мать плачет и беспокоится о судьбе ребенка.

Мы ничего не сказали Карпиньянцу. Помню, как всегда нервный и суетливый инженер Валкин, типичный петербургский интеллигент, начал взволнованно приставать ко всем:

— А? Что? Вот вы увидите. Разве я не говорил, что все кончится драмой! Он дол

223

жен узнать. Ему надо сейчас же все сказать и мы ему выразим сочувствие...

Рядом стоял уголовный преступник, горький пьяница, вор-рецидивист Мишка. Положив свою громадную татуированную руку на плечо тщедушного Валкина, он сказал ему с упреком:

— Эх, Сергей Петрович! Да разве же можно говорить ему сейчас, здесь о ребенке. Ты ж посмотри, как человек мучается! Эх, ты, а еще образованный человек!

Сказал и пошел в сторону.

Следующие два дня Карпиньянц дежурил, как и раньше, у окна, но там, куда был обращен его тоскующий взгляд, виден был только силуэт одинокой женщины, без ребенка.

По движениям женщины несчастный человек понял, что ребенок заболел. Тогда мы решили сказать ему всю правду.

Мы пытались ободрить его. Наш товарищ по заключению, врач, старался изобразить ему обстановку тюремного лазарета, как земной рай: там, мол, и сливки, и игрушки, и заботливые сиделки. Славный парень, хороший товарищ и честный человек был этот добродушный толстяк доктор. Вероятно за всю свою жизнь он не сказал столько неправды, сколько наговорил в утешение армянину...

Ужасно страдал несчастный Карпиньянц. Днем, как раненый зверь, метался он по камере, а ночами просиживал неподвижно на своей койке, охватив колени руками.

Прошло еще два дня. Армянин таял на наших глазах и больно было смотреть на него. Женского силуэта больше не видно было

224

в окне. Карпинъянц писал бесконечные прошения тюремному начальству, прося свидания с женой и ребенком. Умолял на коленях, плакал. Все напрасно. Как то, когда весенний день незаметно переходил в вечер, Жоржик подошел к Карпиньянцу и взволнованно, почти грубо сказал ему:

—  Твоя жена возвратилась из лазарета. Иди к окну.

Там, в противоположном окне виднелся силуэт одинокой женщины с поникшей головой.

В ответ на вопрошающие движения мужа, женщина приложила руки к щеке, показывая, что ребенок уснул. Потом... потом она перекрестилась и подняла руки к небу...

Карпиньянц словно окаменел. Ни слез, ни жалоб. Вор-рецидивист Мишка, ни к кому не обращаясь в частности, а просто так, выражая вслух свою мысль, произнес:

—  Горе сушит человека, потому душа в нем горит, как огонь.

Вечером к нам в камеру приходил тюремный фельдшер, так как у инженера Валкина случился сердечный припадок. Фельдшер нам рассказал, что девочка умерла в лазарете...

Сквозь раскрытую половину окна вливался в камеру весенний шум улицы. Вдруг донеслась хоровая песня: «мы новый путь земле укажем, владыкой мира будет труд»,..

Должно быть по улице мимо тюрьмы проходила какая-нибудь воинская часть.

В темном уголке камеры, совсем приникнув головой к полу, молился старенький монах, отец архимандрит.

Б. Седерхольм.

225

С. Политовский.

Дневник Корабельного Гардемарина в кампании 1907—08 г.г.

15 июня. Сегодня приехали на крейсер «Богатырь». куда назначены плавать. Первое впечатление благоприятное: корабль трехтрубный, двухмачтовый, парусного вооружения не имеет. Наша кают кампания, видимо, приличная, хотя и тесная. Командир старый знакомый по кадетскому отряду, старший офицер плавал с нами на «Генерал-адмирале».

Решил вести дневник.

18 июня. Попал в морскую смену. Стоим вахты, как вахтенные начальники, почти самостоятельно. Начались занятия: судя по программе, будет много лишнего, а о парусах, например. почти ничего нет. Вообще новые веяния: сегодня старший офицер ругал меня полчаса, за то, что я, стоя на вахте, зашел в рубку посидеть десять минут.

21 июня. Занятия вошли в колею Оказывается, что на корабле команды 528 человек. Куда столько народа?

25 июня. Ходил за старшину на портовом катере за хлебом на Арсенальную пристань. Это вместо того, чтобы быть теперь уже офицером. Пользы от отряда не вижу.

1 июля. Перешли в трюмно-механиче

226

скую смену. К чему нам, флотским офицером, знать машину? Все это странно, чтобы не сказать более.

Скоро уедем из Кронштадта—куда, неизвестно. Это, видите ли, секрет, военная тайна.

6 июля. Вышли из Кронштадта.

По расписанию, мы должны вставать в 6 часов; встаем, конечно, в 8 — слава Богу, не мальчишки.

15 июля. Перешел в минную смену. Заставляют сидеть в телеграфной рубке; устроились там по хорошему: пишем письма, читаем. Вчера закурил было папироску — моментально фитиль. Эх ты, жизнь гардемаринская.

17 июля. Собираемся избавиться от ресторатора; офицеров он кормит хорошо, нас плохо.

23 июля. Был приглашен в офицерскую кают-компанию завтракать. Мог бы быть там равноправным членом, а чувствовал себя затычкой.

29 июля. Управляясь в здорово свежую погоду на паровом катере, сломал трап: машина не дала во время полного заднего хода. Посажен за обвес в 8-м отсеке вместо карцера, подумаешь—нашли чем испугать. Высплюсь хорошенько, по крайней мере. 1 августа. Перешел в артиллерийскую смену: стоя на вахте, подметаю палубу на баке и курю папироски у фитиля.

5 августа. Требуют, чтобы смотрел за концами и т. д. На это, полагаю, есть дневальные. Вообще в отряде разочаровываюсь все более и более.

12 августа. Перешел в штурманскую смену; стою дураком на мостике, наблюдаю

227

за облаками и временами с увлечением измеряю температуру воды в Маркизовой луже.

18 а в г у с т а. Прозевал катер с адмиралом.

26 а в г у с т а. Экзамен по штурманскому делу. Срезался, придирались.

27 а в г у с т а. Экзамен по морской практике: кажется удовлетворительно.

28 а в г у с т а. Оказывается вчера по морской практике провалился. Интересно почему? Говорят, что мало знаком с организацией погрузки угля. Полагаю, что плаваю на крейсере, а не на угольщике. Впрочем...? Экзамен по артиллерии: отказался отвечать, посадили под арест. Сволочи.

29 А в г у с т а. Экзамен по минному делу: придирались до противного; конечно, не выдержал.

30 А в г у с т а. Механический экзамен;. черт знает, что спрашивали. По ошибке я сказал, что воду из 2-го отсека можно выкачивать шпилевой машинкой. Те обрадовались, загоготали, Тоже, подумаешь, просвещенные мореплаватели. Сегодня учебно-воспитательный совет; собираются, кажется, выставить. Ну и черт с ними; сказать по правде, эта хваленая морская служба надоела мне хуже горькой редьки.

1 Сентября. Слава Богу, не выставили. Надо поднавалиться на занятия, а то ведь до сих пор я, говоря откровенно, ни гвоздя не делал. Перешли снова в морскую смену.

4 Сентября. Раскатал чухонскую лайбу: подвернулась под катер.

8 Сентября. Пришли в Кронштадт принимать запасы на заграничное плавание. Отпускают в Питер. Сижу без берега за

228

то, что какая то негодная лайба наткнулась на катер, которым я в момент встречи, случайно, управлял. Нечего сказать, логично.

9 Сентября. Ездил на берег — до Петровской пристани и сейчас же обратно той же дорогой.

12 Сентября. Гоняют в порт за приемками. Продолжаю сидеть без берега.

16 Сентября. Был в Патере. Специально для нашего отряда есть ночной пароход из Рамбова — очень удобно.

24 Сентября. Ушли из Кронштадта.

25 Сентября. Высочайший смотр—сошел хорошо.

30 Сентября. Постояв немного в Либаве, вышли заграницу; платить будут золотом.

3 Октября. Пришли в Христианию, главный город Норвегии. Был в цирке, где был запросто и король.

5 Октября. Думая пофорсить, приставая к пристани, где стояло много народа, дал с полного переднего полный задний. Машина не успела забрать. Форштевень у катера сворочен на 90°. Опять посадили за обвес.

9 Октября. Вышли в Берген. Вахту стоим совершенно самостоятельно, вахтенный начальник просто так. Для определения расстояний дали какую-то рогульку, призму Белля, что ли. Все новшества, Люжоль куда лучше. расстояние между кораблями 1½ кабельтова, ход 12 узлов.

10 Октября. Пугают качкой, надо, говорят, все принаставливать. Пока ничего нет; кажется, просто сами боятся.

13 Октября. Стоим в Бергене, город ровненький. Вытравил себе на правой

229

руке якорь и надпись: «Боже, храни моряка Ледовитого океана». В сущности, мы почти в Ледовитом океане.

15 Октября. Становясь на паровом катере на шкентель, забыл застопорить машину. Шкентелем сбило вентиляторную трубу, которая утонула. Говорят, что трубу купил сам; что же, штаны продавать, что ли?

19 Октября. Экзамен по морской практике. Выдержал. Говоря по правде, думаю, что нашему брату плавание на отряде полезно.

20 Октября. Перешел в механическую смену

21 Октября. Вышли из Бергена. Как пошло валять — так прямо мат. Все у нас в каюте заиграло; открыть иллюминаторов нельзя, спираль адская.

Паршиво стоять в качку у машины. С вахты не отпускают, это уж свинство.

24 Октября. Пришли в Гринок. Был на берегу, ничего себе. Объяснялся по Нуроку, никто не понимал.

27 Октября. Осматриваем заводы, были в Глазго. Да, видно, что страна культурная, не то, что у нас: в ресторанах кормят хорошо, наша форма привлекает общее внимание

30 Октября. Был в Глазго. Ночь просидел в участке, потому что меня приняли за беглого матроса. Вот тебе и просвещенные мореплаватели

31 Октября. Вышли из Гринока.. Форменный шторм: ревет, качает. Паскудно.

4 Ноября. Стоим в Бресте. Город на манер Кронштадта. Французы славные ребята.

230

Ездим смотреть порт, новые броненосцы.

В кафешке «Monmartre» был вчера аллианс: играли «Боже Царя Храни», «Марсельезу», кричали «ура».

9 Ноября. Вышли в Виго. Качает, но мы к качке привыкаем.

17 Ноября. Стоим в Виго. Город небольшой, но очень симпатичный. Езжу часто на берег.

30 Ноября. Вышли из Виго, неизвестно куда. Говорят, что идем с запечатанными пакетами.

1 Декабря. Лечусь. О женщины! сказал Шекспир, и он был прав, по крайней мере, относительно испанок.

3 Декабря. Несмотря на болезнь и сопряженные с нею страдания — механический экзамен выдержал.

9 Декабря. Зашли на остров Сира за почтой, броненосцы ушли дальше. В минной смене хорошо, нет вахт — продолжаю лечиться.

12 Декабря. Пришли в глухую бухту Мармарис Забавный скучай был на минном экзамене на «Цесаревиче»: одного гардемарина спросили зачем у лампочки два проводника, он ответил, что один запасный. Ну и пистолет.

15 Декабря. Собираемся охотиться на кабанов.

19 Декабря. Красимся, наводим сугубую чистоту.

21 Декабря. Вчера ушли из Мармариса, сегодня в Пирее.

23 Декабря. Был в Акрополе. На мой взгляд, дом Елисеева на Невском куда красивее и интереснее.

231

27. У нас на командной елке были Королева Ольга и Великая княгиня Елена Владимировна.

28 Декабря. Был у нашего посланника. Танцевал с Великой княгиней Еленой Владимировной, принцессой Алисой и принцессой Марией Бонапарт. Кажется, произвел сильное впечатление.

31 Декабря. У нас на офицерской елке была Королева Ольга и Великая Княгиня Елена Владимировна с маленькими дочерьми. Кажется, произвел на них очень сильное впечатление.

2 Января. Бал во дворце, танцевать не пришлось.

4 Января. Пришли в Мармарис.

10 Января. Учений масса.

12 Января. Ходили охотиться на кабанов, но вероятно потому, что с нами не было охотничьей собаки, мы никого не видели и ничего не убили.

15 Января. Опять ходили на кабанов, собственными глазами видели то место, где кабаны пили воду в прошлом году. Убили двух ворон.

6 Января. Минный экзамен— выдержал

20 Января. Стреляли минами на ходу, одну утопили.

24 Января. Ходим три раза в неделю в море на артиллерийскую стрельбу. Попаданий не было.

26 Января. Ездили на верблюдах; изорвал штаны.

27 Января. Разрешено вино и елей. Воздерживался два месяца.

31 Января. Вышли из Мармариса. Стрельба усовершенствованными тринитротулуловыми фугасными снарядами—попаданий и разрывов не было.

1 Февраля. Есть у нас на вахте книга, в которой мы должны (?) расписываться по утрам после побудки. Сегодня я в этой паршивой книге расписался и пошел себе опять спать. Вахтенный начальник по требовал меня к себе и велел расписаться «поприличнее», как он выразился. Спросонья, я ответил, что всегда так расписывался и впредь буду так расписываться. В результате посадили на две недели без берега за «неостроумный и недисциплинарный» ответ. Спрашивается «чем ответ неостроумный?»

Все это открыто проделывается после манифеста 17 октября 1905 г, даровавшего свободу совести и слова.

Комментарии, по моему, излишни.

4 Февраля. Стоим в Наварине. Ездили на кладбище, где была отслужена панихида по павшим в бою.

7 Февраля. Пришли в Неаполь. Сижу без берега за «неостроумный» ответ. В сущности Неаполь красив именно с моря, так что на берег меня и не тянет.

10 Февраля. Чертовски обидно сидеть без берега; говорят, там хорошо.

16 Февраля. Вышли в Гибралтар. В Неаполе попал на берег два раза, не считая поездок по нарядам.

18 Февраля. Сегодня случайно узнал, что у нас на второй с носа мачте есть второй топовой огонь. По моему, это здорово остроумно.

23 Февраля. Стоим в Гибралтаре. Накупили сигар, вина. Англичане адски любезны. Стоим это мы вчера на пристани,

233

ждем дежурный катер. Пришел английский адмирал, видит нас, ну натурально, предложил подвезти.

А наше начальство? Разве оно так сделает? Только и знает, что ругается.

25 Февраля. Сегодня, оказывается, экзамен по артиллерии. Зубрю.

26 Февраля. Выдержал, черт возьми.

2 Марта. Стоим в Виго; чувствуем себя как дома; ездим на берег, играем в картишки, то, да се.

Между прочим занимаемся в штурманской смене.

9 Марта. Выиграл вчера в рулетку 6 фунтов. Превосходно. До производства остался месяц, а там сами гардешков подтягивать будем.

13 Марта. Идем в Киль. все по хорошему.

16 Марта. Это форменное издевательство. Через месяц мы сами будем офицерами, а с нас по-прежнему требуют расписываться по утрам, после побудки, в этой дурацкой книге. Сегодня опоздал на полминуты и без берега.

Возмутительно.

21 Марта. В Киле. Пьем пиво. Устроили немецким фендрикам (по нашему гардемарины) обед. Все было как следует, а на другой день приказ о «скотоподобном виде». Интересно знать, где это они видели таких скотов? Зоологический сад у нас что ли?

24 Марта. Идем в Либаву. Кончил благополучно все экзамены; сегодня сдал штурманский. Голова набита познаниями, как арбуз семечками.

234

27 Марта. Завтра начинаются окончательные экзамены комиссией от флота. Вот надоели—прямо до черта—эти треклятые экзамены.

28 Марта. Оох, механический про ехал хорошо.

29 Марта. Экзамены сдаю пачками. Сегодня рассчитался с артиллерией и штурманским делом. Плевать теперь мне на них с высоты трех тысяч метров.

31 Марта. Минное дело сдал удовлетворительно.

1 Апреля. Морская практика — выдержал. Было бы странно, если бы провалился

2 Апреля. По жребию попал в Балтийский флот. Кроме пары штанов и новой фуражки из офицерского обмундирования у меня ничего нет, а завтра, кажется, произведут. Придется пока ходить в том, что есть.

3 Апреля. Трах-тарарах, ходят козы на горах. Мичман. Тяпнул на радостях. Еду в отпуск.

С. Политовский.

235

С Политовский.

Завтрак у короля.

(пьеса в 2х действиях).

Поезд, наполненный офицерами Гардемаринского отряда, приходит из Пирея в Афины. Офицеры в придворных экипажах едут во дворец.

Действие I.

Сняв накидки, офицеры в изукрашенных орденами мундирах в ожидании Высочайшего выхода, толпятся в тронном зале. Появление гофмейстера графа Мессала вызывает общее оживление: дряхлость почтенного старца возбуждает веселье. Идут разговоры.

1ый офицер : Посмотрите, господа, на эту старушенцию в синем, там в углу. Говорят, что ее немного раныпе Мессалы откопали в Акрополе, а потом, после нашего ухода опять закопают.

2ой офицер : Куда девать треуголки? С ними страшно неудобно.

3ий офицер: Знаете что, господа? Пойдем к Мессале или вон к той старушенции просить фотографии напамять.

236

4ый и 5ый: Идем, идем, стоять так скучно. (Гофмаршал указывает офицерам их места для представления Высочайшим особам и за обедом).

Действие 2.

После Высочайшего обхода гостей, офицеры рассаживаются за столом; некоторые поменялись местами. Треуголки держатся на коленях, иные стараются положить их под стол. У одного офицера со стола летит булка, падает в треуголку. Энергичным толчком ноги он хочет оттолкнуть булку, но попадает в треуголку, которая с шумом летит под столом, задевая ноги сидящих. Легкое оживление.

Рядом с одним из офицеров сидит гофмаршал, говорящий, между прочим, и по французски. Завязывается разговор.

Офицер. Pas tres chaud-comprenez?

Гофмаршал. Oui, je comprends.

(Молчание.)

Офицер . Manger sehr gut, all right, но domestiques pas jolies.

Гофмаршал (мнется). Oui... non... oui...

Офицер (бодро). Courage, courage, parlez sans doute, то есть sans gene я хотел сказать.

Гофмаршал (что-то бормочет).

Офицер . Qui sont ses deux dames avec La Mageste Royale?

Гофмаршал. Grande Duchesse Helene et la Princesse Alice.

237

Офицер  (уверенно). Bon, tres bon,tres jolies femmes.

(Молчание.)

Офицер Comment vous portez vous?

Гофмаршал (удивленно). Merci, tres bien.

Офицер. Et moi aussi tres bien (помолчав). Mon pere est bon et ma mere a trois enfants.

Гофмаршал (сочувственно). О!

(Молчание.)

Офицер  (с отчаянием). Voules vous du pain ou de sucre.

Гофмаршал (робко). Non, merci. (Молчание. Оркестр начвнает играть из «Гейши»)

Офицер (живо). C’est du «Geisha»?

Гофмаршал. Vraiment.

О ф и ц е р  (ударяя кулаком по столу). Por quoi «Geisha»? Pas bon, mauvais, comprenes?

(Молчание.)

Офицер  (меланхолично). En maintenant comment vous portez vous?

Гофмаршал (радостно). Aussi bien, merci.

Офицер (таинственно). Je pense que cette dame a les logariphmes comme les poires.

Гофмаршал (робко). Je ne comprends pas.

Офицер  (показывая руками в воздухе груди) C’est ca (указывая на груши в вазе) comme ca...

Гофмаршал (смущенно). Je ne sais pas.

238

Офицер (хитро подмигнув). Та-та-та. Знаем мы вашего брата.

(Вскоре встают из-за стола.)

Офицер . Merci pour le compagnie, etait tres gai. Tres joli diner, mais «Geisha» pas bom. Adieu.

Гофмаршал. Au revoir. Кстати сказать, я хорошо говорю порусски.

Офицер . Вот так штука капитана Кука!

(Радостно прошаются.)

С. Политовский.

239

Оглавление.

А. А. Гефтер.

1.    Гребная гонка........       5

2.    Бокс...........     16

3.    Случай с цикадой......     24

4.    Человек за бортом.....     35

5.    Прожектор с фортов ....     45

А. П. Лукин.

6.    На «Алмазе».........     63

7.    Под флагом адмирала Бирилева     80

8.    Гибель «Москвы».......     95

9.    На торжествах в Черногории .    109

10.    Эпизод из подводной блокады     119

11.    На миноносце «Жуткий». ...      127

12.    В Северном Ледовитом океане   139

13.    Неравный бой........    154

14.    Адмирал С. О. Макаров . . .    169

15.    Володя Волков.......     191

Б. Л. Седерхольм.

13.    Компас..........    200

14.    Это было весной.......    217

С. С. Политовский.

15.    Дневник гардемарина.....    226

16.    Завтрак у короля......   236

Обложка работы А. А. Гефтера.