С Эскадрой Адмирала Рожественского.

С ЭСКАДРОЙ

АДМИРАЛА

РОЖЕСТВЕНСКОГО

СБОРНИК СТАТЕИ,

ПОСВЯЩЕННЫХ ДВАДЦАТИПЯТИЛЕТИЮ ПОХОДА

II-й ЭСКАДРЫ ТИХОГО ОКЕАНА.

ПРАГА 1930

ОГЛАВЛЕНИЕ.

стр.

1. Кап. 2 р. Г. К. Граф — Памяти геройски погибших в Цусимском бою офицеров и команд 5

2. Офицерский состав II эскадры Тихого океана ... 8

3. Флота ген. В. А. Штенгер — Подготовка II эскадры к плаванию.................. 27

4. Кап. 1 р. К. К Клапье де Колонг — Цусима . . 60

5. Кап. 1 р. А. П. Гезехус — „Долой ответ, открыть огонь"..................... 74

6. Кап. 2 р. А. А. фон Транзе — Броненосец береговой обороны „Адмирал Ушаков" в Цусимском бою................... 86

7. Контр-адмирал С. А. Посохов — Воспоминания о Цусимском бое................ 95

8. Инж.мех. кап. 2 р. С. Р. Невяровский — Гибель „Светланы".................. 110

9. В. Б. — Плавание отряда адмирала Небогатова . . 115

10. А. Д. — М. А. Гинсбург............. 135

25 ЛЕТ.

Тяжелый удар был нанесен Российской Державе 25 лет тому назад у острова Цусима. И многие современники склонны были считать его сокрушающим. Слова упреков и осуждения были сказаны ими по адресу тех, кто острее других переживал происшедшее.

За двадцать пять лет многим открылась правда. „Крестнын путь", „чудо", „неповторнмый и беспримерный" — вот каким представляется тепбрь поход от Либавы до Цусимы. И можно с уверенностью сказать: в 1930 году на судах под Андреевским флагом и под шпицем Адмиралтейства в Санкт-Петербурге достойно было бы отмечено двадцатипятилетние рокового дня, и героями чувствовали бы себя участники похода эскадры Адмирала Рожественского.

Но нет России. Нет Российского флота, через несколько лет после Цусимы воскресшего и обновившегося. И только мы, не расставшиеся с мыслью о Родине и не изменившие флагу святого Андрея эмигранты, имеем возможность еще раз вспомнить все трудности похода II эскадры, вспомнить всю обреченность боя у Цусимы, вспомнить всех павших в бою 14 и 15 мая 1905 года при исполнении своего долга перед Родиной.

И мы вспоминаем.

Во всех странах земного шара, во всех широтах и долготах собирались в эти дни мы — а вместе с нами и все русские люди, — и вспоминали события, происшедшие 25 лет тому назад. Собирались — „чтобы освежить в памяти героический поход 2й Тихоокеанской эскадры под флагом генерал-адъютанта вице-адмирала Рожественского; чтобы отдать дань нашего глубочайшего уважения участникам этого единственного, небывалого в истории флотов всего мира похода и последовавшего затем боя; чтобы мысленно преклонить колена перед памятью тех, кто в пучинах Японского моря нашел свое вечное упокоение" — как говорил Председатель Всезарубежного Объединения Морских Организаций Адмирал А. И. Русин, открывая торжественное заседание в Париже. Оканчивая же речь, Адмирал Русин обратился к участникам похода со следующими словами: — „Господа участники боя и беспримерного похода 2й эскадры Тихого океана! Обращаюсь к Вам, как один из старших чинов флота; низко Вам кланяюсь за Ваши деяния и подвиги; пусть пережитые Вами испытания и ужасы и боевой, морской и житейский опыт послужат фундаментом будущему флоту новой Великой России! Да продлит Господь Бог Ваши дни на многие, многие лета и дарует Вам счастье стать участниками и воссоздателями славного Императорского Российского Флота! А память всех погибших и почивших участников похода и боя — предлагаю почтить вставанием!"

Эти слова уважаемого всеми нами Адмирала, сказанные им перед Собранием в Париже, пусть разнесутся по всему миру. Они выражают чувства всех нас, в рассеянии сущих.

И этот скромный Сборник пусть будет венком на могилу ушедших и данью глубочайшего уважения ко всем, совершившим поход с эскадрой Адмирала Рожественского.

Лейтенант Стахевнч.

Владямир Колесников.

Кап. 2 р. Г. К. Граф, Ст. Б р и а ц .

Памяти геройски погибших в Цусимском бою офицеров и команд.

Воспоминания о прелюдии страшных событий, обрушившихся на Россию — Японскую войну и заключительный аккорд её — Цусимский бой, все более уходят в вечность и все меньше остается участников исторического похода II—й эскадры Тихого океана и этого величайшего морского боя.

Теперь, когда мы, как жалкие остатки разбитого корабля, разбросанные по лицу земли, дожили до двадцатипятилетней годовщины Цусимского боя и принуждены вспоминать его не офицерами Императорского Флота, а скромными тружениками-эмигрантами, особенно хочется воспроизвести в памяти не печальные итоги этого боя, в которых меньше всего виноваты экипажи эскадры, а образы героев, сражавшихся с бесконечным самоотвержением и погибших смертью славных на своих кораблях.

Этих героев несколько тысяч; их имена давно забыты и их отдельные подвиги даже не стали известны миру, скрытые от взоров его исчезнувшими в пучине морской кораблями. Но мы видели, как сражались эти корабли и по их действиям можем судить о подвигах их команд...

Перед моими взорами так же ярко, как 25 лет тому назад, встает картина боя и славная гибель „Суворова", „Осляби", „Александра III^”, „Бородино", „Наварина" и несчастной „Камчатки"; в моей памяти живы рассказы о геройских боях и гибели „Ушакова", „Дмитрия Донского" и „Светланы”; я помню истерзанный вид броненосца „Орел"; пусть он сдался, превращенный в исковерканную груду железа, но сражался он исключительно доблестно.

Какая незабываемая, красивая и трагическая картина боя наших главных сил, когда, сражаясь, гибли один за другим головные корабли, а их место занимали следующие, чтобы тоже погибнуть...

Головной броненосец — неприятель сосредоточил по нему всю силу своего огня — кругом ад: снаряды жужжат, разрываются и дождь осколков сыплется во все стороны, поражая все на своем пути. Броненосец маневрирует, стреляет, тушатся пожары, исправляются повреждения... все на своих местах, все воодушевлены одной мыслью — стрелять, во что бы то ни стало стрелять; забыто все — опасность, раны, смерть — нет малодушных, нет трусливых — все слились в одном порыве. Лишь уносятся раненые, оттаскиваются убитые; к орудиям выходят все новые люди, пока еще есть откуда их взять.

Блеск выстрелов и непрерывный грохот исходят из всех орудий; но вот замолкло одно, замолчала башня... Все меньше становится их; наконец, стреляют три, два, одно орудие и все смолкает... все кончено — броненосец стал небоеспособен и беспомощно вышел из строя...

Вот внешняя картина боя на броненосце; заглянем теперь в души тех, которые это переживают. Ведь на каждом военном корабле каждый офицер и матрос имеют свои определенные обязанности, каждый является винтиком одного механизма, который работает только тогда исправно, когда они все на местах. От командира до последнего кочегара все должны отдавать всю свою энергию, все знания, чтобы способствовать общему успеху боя. Они должны забыть, что они люди и стать живыми механизмами, но такими, которые не только действуют, но и мыслят, применяясь к обстановке; и это самое трудное. Таким образом, раз корабль

действует в бою хорошо, значит и весь его экипаж на высоте, значит он сражается геройски...

Бой приходит к концу, уже многих нет в живых, еще больше раненых, остальные пережили нечеловеческое⁴ напряжение и теперь переживают отчаяние бессилия — они опять стали только людьми. Что дальше делать? Гибель корабля неминуема — спасения нет, минуты сочтены и все же в их душах теплится какая то искра надежды, что, может быть, удастся спастись.

Зловещий крен все увеличивается, охватывает невольное желание броситься за борт, в море, авось кто-нибудь подберет и, во всяком случае, жизнь продлится на два-три часа. Но не каждый может и это сделать; из нижних помещений, машин и кочегарных отделений уже невозможно выбраться и придется наблюдать, как вливается вода, как она все больше заполняет помещения, как под влиянием крена обрушатся некоторые механизмы, как вода медленно подступит к голове, станет трудно дышать и, наконец, последний вздох и... кончено. Железная коробка сохранит на вечные времена трупы этих несчастных людей и она одна останется свидетельницей их предсмертных мук и стенаний...

Так сражались и так умирали в Цусимском бою русские моряки; разве можно более славно кончить свою жизнь, чем кончили они? Разве не так же геройски вели они себя, как вели команды кораблей в самых победоносных боях? Разве при Цусиме не проявился тот же великий дух русских моряков и не достойны они той же славы?

Пройдут тяжелые годы и снова возродится Флот и этот новый Флот должен будет помнить Цусимскую драму, ту пользу, которую она принесла ему, и высоко чтить память погибших героев.

Г. Граф.

Офицерский состав II эскадры Тихого океана.

Командующий 2ой фскадрой флотаТихого океана

Генерал-адъютант вице-адмирал Зиновий Петрович Рожественский. (Ранен 14 мая).

Его штаб.

К1р. К. К. Клапье-де Колонг (флаг-капитан), лейт.: Е. В. Стенторжецкий (У*), С. Д. Свербеев 1 (У), Н. Л. Крыжановский, А. Н. Новосильцов (У), мичм.: В. Н. Демчинский, кн. Г. Р. Церетели (У), В. П. Казакевич (У), полк. Ф. А. Берсенев (У), к2р. П. П. Македонский 1**)(У), полк. В. И. Филипповский, к2р. С. Р. Де-Ливрон 1, В. И. Семенов (Р), подп. А. И. Осипов, к2р.: А. Г. Фон-Витте (У), А. К. Полис (У), подполк.: В. А. Эбнорский (Р), Л. Н. Стратонович, старш. пом. суд. Е. С. Политовский (У), тит. сов. В. Э. Добровольский, лейт. Е. А. Леонтьев 1, кондукт. Коротаев.

Младший флагман 2-ой эскадры флота Тихого океана контр-адмирал Дмитрий Густавович фон Фелькерзам***). (Умер 11 ная 1905 года).

Его Штаб.

Лейт. бар. Ф. М. Косинский 1 (У), мичм. кн. К. П. Ливен (У).

*) (У) — убит, (Р) — ранен, (К) — контужен.

**) 1 февраля 1905 г. навначен командиром миноносца ,,Буйный” с оставлением в должности флагм. мин. офицера.

***) Флаг на эскадренном броненосце „Ослябя".

Конандующий 1-м отдельным отрядом судов эскадры Тихого океана контр-аднирал Николай Иванович Небогатов*).

Его штаб.

К2р. В. А. Кросс, лейт.: И. М. Сергеев 5, Ф. В. Северин, Н. Н. Глазов, к2р. Н. П. Курош 2, лейт. И. И. Степанов 7, подполк.: Д. Н. Федотьев 2, Н. А. Орехов, В. А. Маевский, ст. сов. В. А. Плотников.

Младший флагман 2-ой эскадры флота Тихого океана контр-адмирал Оскар Адольфович Энквист**).

Его штаб.

Лейт.: Д. В. фон Ден 1, А. С. Зарин, к2р. С. Р. Де-Ливрон:

Заведующий транспортными судами 2-ой эскадры флота Тихого океана кап. 1-го ранга Отто Леопольдович Радловъ***).

Его штаб.

Мичм.: Б. М. фон Эден 1, М. Л. Бертенсонъ****), пр. мор. ч. Ф. Л. Стецкий, кол. сов. И. Т. Пресников.

Эскадренн.броненосец „Князь Суворов". (Погиб около 6 час. веч. 14 ная 1905 г.).

К1р. В. В. Игнациус 1 (У), к2р. А. П. Македонский 2 (У), лейт.: П. Е. Владимирский (У), А. А. Прохоров 2 (У), мичм. Н. И. Кульнев 1 (У), лейт.: Н. И. Богданов (У), П. А. Вырубов 1 (У), В. П.

*) С присоединением отряда ко 2й эскадре Тихого океана назначен Командующим 3-м броненосным отрядом. ^

**) В бою флаг на кр. 1 ранга „Олег".

***)Отряд составляли транспорты „Ярославль" (Добр. фл.), „Воронеж" (Добр. фл.), „Владимир" (Добр. фл.), „Ливония", „Курония", и ,,Метеоръ".

****) От штаба отчислен 6 января 1905 г. с назначением на кр. 1 р. „Аврора".

Зотов 1 (У), мичм. М. С. Краевский (У), лейт.: П. И. Орнатов (У), А. А. Редкин (У), Б. А. Данчич (У), мичм.: В. М. Баль 4 (У), А. А. Флоров (У), В. Ю. Фомин (У), Б. Н. Шишкин (У), Г. И. Жуковский (У), Д. С. Головнин 2 (У), пр. мор. ч.: А. С. Трегубов, В. И. фон-Курсель (У), кап. Б. В. Варнандер (У), поруч.: П. П. Браилко (У)*), П. С. Федюшин, Г. Р. Криммер (У), С. М. Малыгин (У), пр. мех. ч.: Н. А. Белый (У), Г. Г. Гирбургер (У), надв. сов. А. М. Надеин (У), колл. асс. А. М. Матавкин (У), иером. о. Назарий.

Эскадренный броненосец „Император Александр III".

(Гвардейского экипажа; погиб в 7 час. 7 мин. Вечера 14 мая 1905 года).

К1р. Н. М. Бухвостов (У), к2р. В. А. Племянников (У), лейт.: В. А. Эллис 1 (У), Б. М. Кантакузен-Сперанский**), Е. Г. Демидов (У), К. Ф. Стааль 1 (У), гр. В. Н. Игнатьев (У), А. П. Северцев (У), А. Н. Воеводский (У), Н. С. Храповицкий (У), К. К. Случевский 1 (У), Н. В. Ден 3(У), мичм.: А. А. Адлерберг (У), Ю. М. Князев 3 (У), Н. Н. Баранов 3 (У), П. А. Всеволожский 4 (У), А. А. Бернов (У), пр. мор. ч.: Г. А. Лешкевич (У), П. К. Лейминг (У), полк. А. И. Петров 3 (У), полк. В. В. Саговский (У)***), шт.кап.: А. А. Тетерин (У), А. Лебединский (У), поруч.: кн. Г. Г. Гагарин (У), Э. А. Тотвен (У), пр. мех. ч.: А. Г. Соколов (У), В. В. Нагорский (У), мл. пк с. А. Н. Зданкевич****), надв. сов. П. П. Юрьев (У), тит. сов. Б. Л. Бертенсон (У), иером. о. Иннокентий (У).

*) 4 февраля 1905 г. на кр. II ранга „Днепр".

**) 29 марта 1905 г. списан в наличие экипажа по болезни и вскоре скончался.

***) 20 февраля 1905 г. переведен на тр. „Терек".

****) 14 февраля 1905 года списан по болезни в Россию.

Эскадренный броненосец „Бородино". (Погиб в 7 ч. 23 мин. вечера 14 мая 1905 г.).

К1р. П. И. Серебренников 1 (У), к2р. Д. С. Макаров 2 (У), лейт.: П. Е. Завалишин 2 (У), М. Э. Фукс (У), Е. И. Яковлев 5 (У), А. Ф. Геркен 1 (У), В. Т. Матковский (У), В. Н. Шрамченко, Б. И. Чайковский 1 (У), мичм.: К. Р. ДеЛиврон 4 (У), Н. О. Отт 1 (У), лейт. кн. А. П. Еникеев (У), мичм.: М. А. Таранецкий (У), Г. М. Жолкевич (У), Н. Н. Прикот (У), Н. А. Протасьев (У), Е. Г. Цывинский 2 (У), А. Б. Кочуков (У), Н. В. Шелковников (У), пор. гр. Л. Беннигсен, пр. мор. ч. Б. В. Недзведский (У), подполк. В. С. Рябинин (У), шт.к. В. К. Нюхалов (У), пор.: П. П. Корнеев (У), П. М. Иорк (У), Э. Вульф (У), В. Г. Харитонович (У), пр. мех. ч.: Н. С. Певцев (У), И. И. Дзахов (У), Д. М. Шангин (У), надв. сов. Ф. М. Лукин (У), лек. А. Э. Гнадеберг (У), иером. о. Варлаам, юнк. фл. И. Зегелов.

Эскадренный броненосец „Орел". (Сдан в плен 15 мая 1905 г.; назван японцаии „Iwami").

К1р. Н. В. Юнг (У), к2р. К. Л. Шведе (К и Р), лейт.: Ф. П. Шамшев (Р), Г. М. Рюмин*) (К), А. В. Гирс 3 (У), И. В. Никонов 1 (Р), В. Л. Модзалевский, В. А. Саткевич (Р и К), Л. В. Ларионов (Р), С. Н. Бурнашев, А. П. Шупинский (У), К. П. Славинский (Р), мичм.: С. Я. Павлинов 4 (К), А. Д. Бубнов (Р), О. А. Щербачев 4 (Р), кн. Я. К. Туманов, Н. А. Сакеллари (Р), Д. Р. Карпов (Р), И. И. Бибиков**), пр. мор. ч.: Г. А. Андреев-Калмыков пропал в бою без вести, был ранен, С. В. Титов***), подполк. И. И. Парфенов, шт.кап. К. А.

*) 7 февраля 1905 г. прибыл с кр. „Дмитрий Донской".

**) 14 февраля 1905 г. по болезни списан в Россию.

***) 14 февраля 1905 г. по болевни списан в Россию.

Скляревский, пор.: Н. М. Румс, Н. Г. Русанов, П. А. Можжухин, Г. Я. Леончуков, пр. мех. ч. В. И. Антипин, корп. к. инж. В. П. Костенко, надв. сов. Г. А. Макаров, колл. асс. Н. М. Марков*), лек. А. П. Авроров**), иером. о. Паисий.

Убито, умерло от ран и пропало без вести: офицеров 4, нижних чинов 73; ранено и контужено: офицеров 12, нижних чинов 40 (не считая легко раненых, оставшихся в строю).

Эскадренный броненосец „Ослябя". (Погиб в 3 часа 15 мин. дня 14 мая 1905 г.).

К1р. В. И. Бэр 1 (У), к2р.: Д. Б. Похвиснев (У), С. Э. Генке (У), лейт.: К. К. Тундерман 4 (У), П. А. Колокольцов, А. А. Гедеонов***), М. П. Саблин 1, Б. К. Шутов 1****), И. В. Дьяченков (У), мичм.: В. П. Палецкий 2 (У), Б. П. Иванов 18, лейт.: В А. фон Нидермиллер 2 (У), И. А. Нелидов*****),.мичм.: кн. С. В. Горчаков******), В. Н. Трувеллер(*), В. П. Шиповалов (У), П. С. Бачманов (У), А. А. Бертенев(**) (Р), Б. П. Казмичев, В. В. Майков (У), пр. мор. ч.: Ф. Н. Ширкенгефер (У), В. К. Потапов, И. В. Болдырев(***) (У), полк. Н. А. Тиханов (У), пор.: Г. Г. Даниленко 2 (У), А. А. Быков (У), П. Ф. Успенский 1 (У), А. Г. Шевелев (У), пр. мех. ч.: С. А. Майструк

*) В Ван-Фонге списан на пл. госпиталь по болезни.

**) На судно прибыл 10 мая 1905 года.

***) 25 апреля 1905 года умер.

****) В конце 1904 г. переведен с кр. „Дмитрий Донской" вместо лейт. Страдецкого.

*****) 1 ноября 1904 г. умер.

******) 2 ноября 1904 г. переведен с транспорта „Малайя".

(*) 14 февраля 1905 г. переведен с эск. бр. „Сисой Великий".

(**) 31 декабря 1904 г. переведен с экс. бр. „Наваринъ".

(***) 14 февраля 1905 года переведен с экс. бр. .Сисой

(У), В. I. Медведчук (У), ст. пом. с. К. А. Змачинский (У), колл. сов. Г. С. Васильев (У), лек. Г. Р. Бунтиг (У), иером. о. В. Никольский.

Эскадренный броненосец „Сисой Великий". (Погиб 15 мая 1905 г. в 10 час. утра. Команда спасена японскими крейсерами).

Кёр. М. В. Озеров, к2р. Г. А. Ивков 2, лейт.: С. А. Малечкин, С. Ф. Овод, мичм. В. И. Залесский 3, лейт.: Э. Э. Овандер (Р), А. В. Витгефт 1, А. П. Бурачек, мичм.: И. И. Шанявский*), В. А. Кротков 2, А. А. Мартьянов, лейт. А. Н. Новосильцов (У), мичм.: И. И. Тарасенко-Отрешков, Н. А. Щелгачев, В. П. Блинов, В. Н. Трувеллеръ**), Н. П. Всеволожский (Р), В. Г. Буш (Р), В. В. Мочульский, пр. мор. ч.: И. Д. Костюков, И. В. Болдырев***), подполк.: С. Э. Боровский 2, В. А. Обнорский (Р), шт.кап. Б. А. Дитлов, мл. инж.м. Н. В. Бугринов, пор. Б. В. Бруятский, пр. мех. ч. И. М. Ямченко, пор.: Б. В. Кошевой, А. С. Еременко, Г. Н. Щетинин, Н. И. Тостоганов, А. В. Беликов, мл. пк суд. Н. И. Лохвицкий****), кол. сов. В. Н. Подобедов (У), лек. К. Г. Кальевич, иером. о. Герасим.

Эскадренныи броненосец „Наварин". (Погиб в 2 часа 15 мин. дня 15 мая 1905 г.).

К1р. бар. Б. А. Фитингоф (У), к2р. В. Н. Дуркинъ(У), лейт.: Д. Г. Барков 1*****), К. М. Измаилов (У), А. А. Грау (У), мичм. В. И. Подгурский 2 (У), лейт. С. П. Огарев (У), мичм. А. А. Домбровский 2 (У), лейт. Г. М. Рклицкий (У), мичм.: Л. Н. Макаров 5 (У), П. А. Макалинский 3 (У), П. А. Пухов (У),

*) 30 декабря 1904 г. прибыл с бр. „Ослябя".

**) 30 декабря 1904 г. прибыл с бр. „Ослябя".

***) 30 декабря 1904 г. переведен на бр. „Ослябя".

****) 14 февраля 1905 г. переведен на бр. „Ослябя".

*****) 21 сентря 1904 г. переведен на кр. 1 ранга „Светлана".

Г; В. Лемишевский (У), В. С. Княвев 2 (У)*); А. А. Щелкунов 2 (У), Б. Н. Сытенко 2 (У), А. К. Леман 2, А. А. Верховцев (У), А. А. Бертеневъ**), пр. мор. ч.: А. Л. Епифанов (У), Н. В. Шандяпин, подполк. В. И. Мельников 2, шт.кап. Д. Б. Смирнов 1, пор. К. А. Берсон (У), шт.кап. И. И. Кириллов, поруч. А. Михайлов, пр. мех. ч. Ф. П. Баранский (У), кол. асс. К. Н. Кречунеско (У), лек. А. Г. Арронет (У), иерем. о. Никодим и о. Кириан (У).

Эскадренный броненосец „Император Николай I". (Сдан в плен 15 мая 1905 г.; назван японцами „Iki").

К1р. В. В. Смирнов, к2р. П. П. Ведерников, лейт.: А. А. Пеликан, М. Д. Жаринцев***), П. И. Белавенец****), бар. К. Р. Мирбах 1 (У), В. М. Хоментовский, Н. Н. Макаров 3, мичм.: В. В. Дыбовский, Б. М. Четверухин, лейт. И. Г. Тиме, мичм.: М. I. Щербицкий*****), бар. П. Л. УнгернШтернберг 2(*), бар. Г. К. Унгерн-Штернберг 1(**), В. П. Суйковский, Ю, Ф. Волковицкий (Р)(***), пр. мор. ч.: А. Н. Шамие, Н. И. Балкашин, капит. М. И. Хватов, шт.к.: Г. Э. Бекман, Ф. Дмитраш, пор.: И. А. Гаршинский, Г. Г. Константинов, подп. Н. Д. Беляев, пр. мех. ч.: И. А. Адамцевич, А. И. Скрыжаков, надв. сов. С. К. фон-Виттенбург, лек. Л. А. Юшкевич, иером. о. Антоний.

*) В 1905 году переведен с бр. береговой „Адм. Сенявинъ".

**) 14 февраля 1905 года переведен на бр. „Ослябя".

***) 2 марта 1905 г. переведен с бр. „Адмирал Сенявин”

****) 2 марта 1905 г. переведен на бр. „ Адмирал Сенявин".

*****) 9 февраля 1905 г. прибыл с бр. „Император Николай I”; 24 марта списан в Кронштадт.

(*) 9 февраля 1905 г. прибыл с кр. II ранга „Русь".

(**) В начале 1905 г. прибыл с миноносца № 213.

(***) 28 декабря 1904 г. списан в госпиталь.

Броненосец береговой обороны „Генерал-Адмирал Апраксин ". (Сдан в плен 15 мая 1905 г.; назван японцами „Okionoshima").

К1р. Н. Г. Лишин, лейт.: Н. М. Фридовский 2, П. О. Шишко 2, Г. Н. бар. Таубе*), В. И. Лебедев 3, мичм.: П. В. Мессер 2, Б. А. Щербачев 3, И. И. Кульнев 2, лейт.: С. Л. Мазиров, С. Л. Трухачев 2, Н. И. Мессинг, пр. мор. ч. гр. П. А. Баранов, шт.к. П. Н. Милевский**), пор.: Н. Н. Розанов, И. С. Федоров, пр. мех. ч. Н. И. Дякин, надв. сов. Э. П. Шуммер, иером. о. Мефодий.

Броненосец береговой обороны „Адмирал Ушаков". (Погиб в 5 час. дня 15 мая 1905 г.).

К1р. В. Н. Миклуха (У), к2р. А. А. Мусатов (У), лейт.: Н. Н. Дмитриев 3, А. А. Гаврилов 3***), А. П. Гезехус, Б. К. Жданов (У), Е. А. Максимов 4, мичм.: Я. Сипягин, А. А. фон-Транзе 2 (Р), лейт. Д. Д. Тыртов 1(*), мичм.: В. В.Голубев, И. А. Дитлов, пр. мор. ч.: Э. И. Зорич (У), кап. Ф. А. Яковлев (У), пор.: Л. Ф. Джелепов, Н. Трубицын (У), пр. мех. ч. А. И. Красков, кол. асс. Я. Н. Младенцев(**), лек. П. В. Бадянский(***), иером. о. Иона.

Броненосец береговой обороны „Адмирал Сенявин".

(Сдан в плен 15 мая 1915 г.; навван японцами „Minoshima").

К1р. С. И. Григорьев, к2р. Ф. Ф. Артшвагер, лейт.: М. Д. Жаринцев(****), П. И. Белавенец(*****), мичм.

*) В начале 1905 г. прибыл с транспорта „Дон”.

**) 28 января 1905 г. переведен с бр. .Император Николай I".

***) В марте 1905 г. списан в наличие экипажа.

(*) 31 декабря 1904 г. прибыл с транспорта „Дон".

(**) 22 марта 1905 г. списан в Россию.

(***) 22 марта переведен на госпитальное судно „Кострома".

(****) 2 марта 1905 г. переведен на экс. бр. „Император Николай I".

(*****) 2 марта 1905 г. переведен с эск. бр. „Имлератор Николай I^е.

А. С. Каськов 2, лейт.: С. В. Николев, С. А. Якушев, мичм.: В. Н. Марков, А. А. Рыкачев, лейт. М. С. Рощаковский, мичм.: А. В. Мороз, В. С. Князев 2, пр. мор. ч. Р. М. Одер, пор.: П. К. Яворовский, К. И. Бобров, К. Н. Тагунов, пр. мех. ч.: А. С. Чепаченко-Павловский, кол. асс. А. А. Емельянов, игум. о. Зосима.

Крейсер I ранга „Владинир Мономах". (Погиб в 2 ч. дня 15 ная 1905 г.).

К1р. В. А. Попов, к2р. В. П. Ермаков, леит. Н. Н. Нозиков, мичм.: А. В. Павлов 2, В. Г. Антонов, С. В. Лукомский, Г. Н. Пелль 4, лейт.: князь Д. П. Максутов 2, В. И. Орлов, А. П. Мордвинов, мичм.: С. Н. Мемнонов, бар. Г. Г. Остен-Сакен, М. П. Карецкий, Г. Метакса, пр. мор. ч.: А. И. Рытов, В. П. Джорджи, подполк. Е. А. Корнильев, пор.: Е. Эльтцберг, Г. К. Опель, пр. мех. ч.: А. К. Ретько, И. Ф. Бойко, надв. сов. К. А. Заржецкий, лек. А. М. Лобода, иером. о. Апполинарий.

Крейсер I ранга „Аврора". (Ушел в Маниллу).

К1р. Е. Р. Егорьев (У), к2р. А. К. Небольсин (Р), лейт.: А. Н. Лосев 2 (Р), кн. А. В. Путятин (Р), Г. К. Старк 3 (Р), Б. П. Ильин, К. В. Прохоров 1 (Р), мичм. Б. Н. Эймонт, лейт. А. А. Захаров*), мичм.: М. Л. Бертенсон, Г. Р. Дорн (Р), М. В. Шаховской (Р), А. В. Терентьев 2 (Р), В. В. Яковлев 9 (Р), пр. мор. ч.: Э. Г. Берг (Р), М. Я. Сорокин, подполк. Н. К. Гербих, пор.: Ч. Ф. Малышевич, Н. И. Капустинский, пр. мех. ч.: М. К. Городниченко, пор. Н. Ф. Шмолинг**), надв. сов.: М. М. Белов***), В. С.

*) 31 декабря 1904 г. списан в Россию.

**) 23 ноября 1904 г. переведен на крейсерь 1 ранга „Олег".

***) 2 января 1905 г. списан в Россию.

Кравченко*), лек. А. М. Бравин**), иером.: о. А. Рукин***), о. Георгий.

Крейсер I ранга „Дмитрий Донской". (Погиб в 8 час. утра 15 мая 1905 г.).

К1р. И. Н. Лебедев (У), к2р. К. П. Блохин, лейт.: П. Н. Дурново (У), Н. Н. Веселого 2****), Г. М. Рюмин*****), В. В. Селитренников******), Д. Д. Добрев (У), Б. К. Шутов 1, Б. А. Страдецкий*******), подполк. Г. С. Шольц (У), лейт.: Н. М. Гирс 4, А. О. Старк 1, Д. Д. Погожев(*), В. Е. Затурский, М. Ф. Синявский 2, мичм.: Г. Ф. Варзар(**), М. Г. Кнюпфер, О. В. Вилькен (Р), пр. мор. ч.: И. П. Мамонтов, А. B. Августовский, подполк. П. А. Мордовин, поруч.: А. И. Михалевский, В. Н. Кольцов, Н. В. Скворцов, пр. мех. ч. Н. П. Разумовский, надв. сов. К. П. Герцог, лек. И.И. Тржемский, свящ. о. Добровольский.

Крейсер I ранга „Адмирал Нахимов". (Погиб в 10 ч. 15 мая 1905 г.).

К1р. А. А. Родионов 1, к2р. В. А. Гросман 1, лейт.: И. М. Гертнер 1, Н. А. Смирнов 1, Ф. В. Васильев 7, мичм. П. И. Михайлов 4, лейт. В. Е. Клочковский, мичм.: В. А. Кузьминский, Н. Н. Нордман 2, лейт.: Н. Ф. Мисников, Г. Н. Мазуров, П. И. Крашенинников, мичм.: Н. В. Данилов 2, М. Б. де-Ливрон 6, М. К. Энгельгардт, Е. П. Винокуров 2, А. С.

*) 7 февраля 1905 г. прибыл с кр. II ранга „Изумруд".

**) 7 февраля 1905 г. переведен на кр. II р. „Изумруд".

***) 16 октября 1904 г. отправлен в Танжерский госпиталь, где скончался от ран, полученных во время Гулльского инцидента.

****) 17 ноября 1904 г. списан в Россию.

*****) 15 февраля 1905 г. переведен на бр. „Орел".

******) 16 ноября 1904 г. списан в Россию.

*******) 15 ноября 1904 г. переведен на тр. „Камчатка".

(*) В марте 1905 г. переведен на мц „Бодрый".

(**) 16 ноября 1904 г. списан в Россию.

Рожественский, пр. мор. ч.: А. К. Лонфельд, Б. Ю. Микуловский, подполк. Н. 3. Шеманов, кап. М. А. Родионов 2, пор.: Д. С. Сухаржевский, С. А. Щепотьев, пр. мех. ч.: Н. Я. Фролков, И. Т. Кобыльченко, колл. сов. А. А. Зорт, колл. асс. Л. К. Мордберг, иеромонах о. Виталий.

Крейсер I ранга „Светлана". (Погиб в 11 час. 6 мин. дня 15 мая 1905 г.).

Кёр. С. П. Шеин (У), к2р. А. А. Зуров (У), лейт.: Д. Г. Барков 2, А. А. Армфельд, Л. В. Воронец (У), В. В. Дьяконов (У), мичм. гр. Г. М. Нирод (У), лейт.: П. П. Солнцев, А. Е. Арцыбашев (У), А. В. Вырубов 2, Д. П. Толстой (У), мичм. В. Е. Картавцев (У), пр. мор. ч. Н. Д. Свербеев (У), подполк. А. П. Петров 2, шт.кап. И. И. Деркаченко, пор.: Г. М. Хоментовский, С. Р. Невяровский, пр. мех. ч.: М. Агатьев (У), Д. Ф. Михайлов, колл. сов. Н. И. Карлов, иеромонах о. Федор Хандалеев.

Крейсер I ранга „Олегъ". (Ушел в Маниллу).

К1р. Л. Ф. Добротворский, к2р. С. А. Посохов, лейт. А. В. Зарудный, мичм. М. М. Домерщиков, лейт.: И. В. Миштовт, Б. К. Армфельдт*), С. С. Политовский**), Д. Ф. Мантуров, мичм. бар. П. К. Буксгевден 2, лейт.: А. Н. Афанасьев 2, А. Ц. Мюнстер***), мичм.: К. В. Солдатенков, И. Н. Билибин, А. С. Пелипенко, М. А. Энгельгард(*),Б. К. Шуберт (Р)(**), пр. мор. ч.: Н. Н. Добрынин, Н. П. Соколов 2, подполк. Ф. О. Моэлин, кап. С. В. Злебов, пор.: Ю.В. Мельницкий, А. И. Чаадаев, пр. мех. ч. Н. И. Соко

*) 13 января 1905 г. прибыл с бр. „Сисой Великий".

**) 19 января 1905 г. переведен с минца „Резвый".

***) 1 марта 1905 г. переведен на тр. „Иртыш".

(*) 20 января 1905 г. переведен на кр. „Рион".

(**) 20 января 1205 г. переведен с кр. „Рион".

лов 1, мл. п. суд. Н. И. Лохвицкий*), надв. сов. В. П. Аннин, лекарь О. О. фон-Ден, иеромонах о. Порфирий.

Крейсер II ранга „Изумруд". (Прорвавшись к Владивостоку, в ночь на 17 мая 1905 г. потерпел крушение, наскочив на камни у бухты Владимир, где и был

вворван).

К2р.: В. Н. бар. Ферзен, П. И. Паттон-Фантон-де-Веррайон, лейт.: В. С. Васильев 6, М. Е. Заозерский, мичм.: А. С. Полушкин, Ф. Д. Свербеев**), лейт. В. В. Романов, мичм.: Н. А. Вирениус, Б. В. Соловьев, Д. И. Феодосиу, А. Н. Нордман, пр. мор. ч. бар. А. А. Стуарт, шт.кап. А. Д. Семенюк, пор.: А. Г. Топчиев, А. Спирков***), пр. мех. ч.: А. Н. Шандренко, А.Т.Дарморозов,колл. асс. В.С.Кравченко****), лекарь А. М. Бравинъ*****).

Крейсер II ранга „Жемчуг". (Ушел в Маниллу).

К2р. П. П. Левицкий, лейт.: С. С. Вяземский, Н. И. Игнатьев 4, П. В. Линден, В. И. Дмитриев 6, мичм. В. А. Киселев, лейт.: Ф. А. Матисен, бар. Д. М. Врангель (У), мичм.: Н. М. Ратьков (К), Г. А. Тавастшерна (У), пр. мор. ч. Э. А. Спадовеки (Р), шт.кап. А. В. Новиков, пор.: И. Ф. Твердюков, Н. Г. Щировский, колл. асс. А. И. Викторов.

Крейсер II ранга „Алмаз". (Прорвался во Владивосток, куда прибыл 16 мая 1905 года).

Ф.-а. к2р. И. И. Чагин, лейт.: А. П. Дьячков 1, П. П. Мочалин (У), В. Ф. Григорьев 3, Н. М. Григоров, мичм. С. И. Соболевский, лейт.: Н. П. Кехли,

*) 7 января 1905 г. прибыл с бр. „Сисой Великий".

**) 7 февраля 1905 г. списан в наличие экипажа.

***) 22 ноября 1904 г. переведен на уч. судно „Океан".

****) 7 февраля 1905 г. переведен на кр. I ранга „Аврора".

*****) 7 февраля 1905 г. переведен с кр. I ранга „Аврора".

Н. П. Саблин 2, Г. Ф. Гильдебрандт(*), мичм. М. М. Поггенполь, пр. мор. ч. кн. А. Чегодаев-Соконский, подполк. Т. Р. Нейман 2, пор.: Н. П. Чистяков, В. М.'Беклешев, колл. асс. В. А. Булатов, капитан П. П.. Яворский 1:

Крейсер II ранга „Урал". (Погиб 14 мая 1905 г. в 6 час. вечера).

К2р. М. К. Истомин, лейт.: кн. С. А. Ширинский-Шихматов, П. А. Колокольцев*), М. А. Кедров 3, К. А. Чеглоков, С. В. Евдокимов, пр. мор. ч. О. Ю. Тидеман, лейт.: М. Р. Анцев, А. Г. Фон-Шульц 5**), мичм.: бар. Б. Г. Шиллинг 3, С. А. Евреинов, пр. мор. ч.: Е. В. Алтухов, В. Л. Войткевич***), Л. П. Хачиков, А. Н. Лебедев, А. М. Шпренгер, подполк. В. П. Сперанский, пор. Д. Василенко-Иваницкий, пр. мех. ч.: А. Попов****), В. А. Коноплин, И. Г. Заиончковский, М. А. Ремезов, Н. Г. Иванов*****), колл. асс. Б. А. Гужевский, иером. о. М. Поддубный.

Крейсер II ранга „Днепр". (Во время боя находился в отдельном крейсерстве).

К2р. И. Г. Скальский, лейт.: Л. Ф. Компанионов, А. В. Никитин, пр. мор. ч. В. Ф. Кисель, лейт. И. А. Задонский, мичм.: В. А. фон-Шварц, С. А. Логинов, пр. мор. ч.: В. С. Куницкий, Р. Л. Люде, В. Ф. Шмельц, Э. Куршинский, Н. И. Демкин, пр. мех. ч.: В. М. Труэн, В. М. Грибанов, К. И. Штаттлендер, В. С. Донгварт, М. Л. Григорьев-Алексанов, врач П. Лашин, иеромонах о. Павел.

(*) 6 апреля 1905 г. переведен с тр. „Киев".

*) 19 апреля 1905 г. переведен на эск. бр. „Ослябя".

**) 29 января 1905 г. списан в наличие экипажа.

***) 2 января 1905 г. переведен на тр. „Юпитер".

****) 2 января 1905 г. убит упавшей стрелой.

*****) 17 января 1905 г. переведен на бр. „Орел".

Крейсер II ранга „Рион". (Во время боя находился в отдельном крейсерстве).

К2р. П. А. Троян, лейт.: В. Ф. Исаков, Э. А. фон-Беренс, В. В. Давыдов*), мичм.: Б. К. Шуберт**), Л. Е. Гончаров***), М. А. Энгельгард, лейт.: кн. В. К. Кекуатов, М. М. Георгиевский, мичм.: М. Н. Буковский, бар. Н. А. Типольт****), К. Л. Илляшевич, пор. В. А. Бубнов, пр. мор. ч.: К. Ф. Андронов, А. С. Нечаев, Г. К. Брун, шт.кап.: М. Е. Акимов, А. А. Лебединский*****), пр. мех. ч.: А. Т. Асямолов, I. I. Гиршберг, I. М. Фрей.

Крейсер II ранга „Кубань". (Во время боя находился в отдельном крейсерстве).

К2р. Н. С. Маньковский, лейт.: С. И. Фролов, А. Н. Минин, А. В. Вернандер, мичм. М. П. Арцыбушев, лейт. Г. Ф. Мусоргский, мичм. П. Н. Хижинский, пр. мор. ч.: А. А. Никифоров, Е. П. Болдырев, А. В. Ивашкевич, М. А. Декапрелович, Н. И. Шишкин, А. И. Чибизов, подполк. Д. Е. Чучугин, пор. Д. В. Аристов, пр. мех. ч.: Г. Г. Солонков, Т. С. Алексеев, П. В. Петровский, лекарь В. В. Анискевич.

Крейсер II ранга „Русь". (Воввращен от Скагена в Россию).

К1р. А. Л. Колянковский, к2р. В. В. Веселовский, лейт. В. В. Вонлярлярский, мичм.: С. П. Перковский(*), Н. П. Заварзин, лейт. Н. М. Белкин 2, мичм.: бар. В. Э. Унгерн-Штернберг 2(**), М. И. Щербицкий(***),

*) 18 января 1905 г. переведен на м-сец „Резвый".

**) 20 января 1905 г. переведен на кр. „Олег".

***) 20 января 1905 г. переведен с м-ца „Резвый".

****) 24 апреля 1905 г. переведен с тр. „Анадырь".

*****) 26 октября 1904 г. переведен с тр. „Дон".

(*) 2 февраля 1905 г. переведен на кр. II ранга „Дон".

(**) 9 февраля 1905 г. переведен на бр. „Имп. Николай I".

(***) 9 февраля 1905 г. переведен с бр. „Имп. Николай I”.

Н. Карпинский, В. Н. Макаров, пр. мор. ч.: А. И. Никуличев, А. М. Фирсов, Н. А. Игнатов, Л. Ф. Демме, А. В. Кон, В. Попов (27 ноября утонул), подполк. Г. И. Евгениев, пор.: А. В. Соколов*), Н. Пашиц, пр. мех. ч.: И. Г. Зандберг, П. И. Кошевой, подпоруч. Р. Волков, колл. асс. В. А Андреев, иером. о. Ювеналий, подполк. Д. Беляев, кап. М. Рейнфельд, пор. С. Мартенс, мичм. С. Ф. Дорожинский, пр. мех. ч. П. Резенберг, юнкер фл. А. Носов**).

Эскадренный миноносец „Бравый"***). (Прорвался во Владивосток, куда прибыл 17 мая 1905 г.).

Лейт. П. П. Дурново, мичм.: Н. В. Третьяков, В. Е. Бурачек 4, К. К. фон-Нерике (Р), пор. С. М. Беренов.

Эскадренный миноносец „Грозный"****). (Прорвался во Владивосток, куда прибыл 17 мая 1905 г.).

К2р. К. К Андржеевский (Р), лейт. С. Д. Коптев, мичм.: Д. Н. Сафонов (Р), П. П. Дофельдт (У), В. В. Вилькен 3, шт.кап. Н. А. Сно.

Эскадренный миноносец „Быстрый". (Погиб в 11 час. 50 мин. утра 15 мая 1905 г.).

Лейт. О.О. Рихтер 2, мичм.: гр. А. Г. Кейзерлинг 2, В. Д. Погожев, С. Н. Унковский, шт.кап. В. К. Никуленко.

*) Списан в Николаевский Морской госпиталь.

**) Высочайшим приказом 16 мая 1905 г. № 610 произведен в мичманы.

***) Во время боя „Бравый" подобрал из воды 175 человек команды погибшего броненосца „Ослябя" и лейтенантов Саблина, Колокольцова, мичманов Иванова и Бочманова с него же. Убито — 9 человек нижних чинов; ранено — 1 офицер и 4 нижних чина.

****) Потери: убито 1 офицер, 3 нижних чина, ранены 1 офицер, 2 нижних чина.

Эскадренный миноносец „Блестящий"*). (Получив сильные повреждения в бою, около 5 час. утра 15 мая утонул на пути в Шанхай).

К2р. А. С. Шамов (У), мичм.: Г. В. Ломан, Я. И. Белецкий (К), Н. Н. Зубов (Р), пор. А. Н. Кипарисов.

Эскадренный миноносец „Безупречный". (Погиб ночью на 15 мая 1905 г.).

К2р. I. А. Матусевич 2 (У), лейт. А. А. Быков 2 (У), мичм.: Ф. В. Горонович (У), Г. В. Тиле (У), мл. инж. м. А. А. Носуленко (У).

Эскадренный миноносец „Бодрый". (Прорвался в Шанхай, где и разоружился).

К2р.: П. В. Иванов 3, П. П. Македонский**), лейт. Н. Н. Крылов, мичм.: Н. В. Давыдов, А. Ф. фон-Гернет***), Д. Д. Погожев****), пор. Н. А. Яцук.

Эскадренный миноносец „Буйный". (Погиб в 11 час. 30 мин. утра 15-го мая 1905 г.).

К2р. Н. Н. Коломейцев, лейт. Н. В. Вурм, мичм. В. I. Храбро-Василевский, пор. Е. Г. Даниленко 1.

Эскадренный миноносец „Громкий". (Погиб в 12 час. 43 мин. 15 ная 1905 г.).

К2р. Г. Ф. Керн (У), лейт. А. А. Паскин 2 (У), мичм.: М. Н. Шелашников (У), В. Н. Потемкин (Р). шт.кап. В. В. Сакс.

*) Миноносцем „Бодрый" спасены и доставлены в Шанхай 4 офицера и 75 человек команды.

**) 2 марта 1905 г. назначен временно командиром миноносца „Бодрый" с оставлением в должности Флагманского минного офицера.

***) 22 февраля 1905 г. переведен на крейсер „Дмитрий Донской".

****) 22 февраля 1905 г. прибыл с кр. „Дмитрий Донской".

Эскадренный миноносец „Бедовый". (Сдан в плен 15 мая 1905 г.).

К2р. Н. В. Баранов*), лейт. Н. С. Вечеслов 2, мичм.: Т. А. О'Бриен-де-Ласси, А. С. Цвет, шт.кап. А. В. Ильютович.

Эскадренный миноносец „Резвый". (Возвращен из Красного моря в Россию).

Эскадренный миноносец „Пронзительный". (Оставлен в Средиземном норе).

Эскадренный миноносец „Прозорливый". (Оставлен в Средиземном море).

Транспорт „Анадырь". (Ушел в Россию).

Транспорт-мастерская „Камчатка". (Погиб около 6 час. вечера).

К2р. А. И. Степанов 2 (У), лейт.: В. В. Никанов 2 (У), Р. К. Вальронд**), Б. А. Страдецкий***), Г. Р. Ген (У), мичм. М. Д. Шидловский 3 (У), лейт.: С. Я. Бардуков, С. М. Михаилов-Рославлев (У), мичм.: П. И. де-Лаваль (У), А. В. Аристов (У), А. М. Самойлов (У), кап. Н. А. Антонов (У), шт.кап Н. К. Лубо (У), пор.: Н. А. Рейхель (У), А. М. Плешков (У), А Петров (У), пр. мех. ч: Г. П. Шевченко (У), И. И.Кирштейн (У), М. Жданов (У), лекарь К. С. Обнисский (У).

Транспорт „Терек". (Во время боя находился в отдельном крейсерстве).

К2р. К. А. Панферов, лейт.: П. К. Панютин****), Ю. Г. Шплет, В. В. Случевский, Н. Н. Матусевич,

*) Заведующий первым отрядом миноносцев.

**) 14 октября 1904 г. списан в Россию для дачи свидетельских показаний на Гулльском процессе.

***) 14 февраля 1905 г. по болезни списан в Россию.

****) 18 октября 1904 г. списан в наличие экинажа.

мичм.: А. К. Иноевс, А. 0. фонДен, Г. М. Добролюбов*), Н. С. Андреев, подпор. Н. Н. Максимов, пр. мор. ч.: В. Е. Гасабов, Г. И. Герасименко, М. Н. Кочин, В. М. Кузнецов, подполк. Л. Н. Стратонович, В. В. Саговский**), шт.кап. А. А. Лебединский, пр. мех. ч.: Д. П. Рор, I. I. Буковский, С. И. Мырза, Г. М. Ващенко, В. Карсов, колл. асс. А. А. Краснопевцев.

Транспорт „Иртыш". (Погиб в 3 часа утра 16 ная 1905 г.).

К2р.: К. Л. Ергомышев, И. Н. Магаринский, лейт. П. П. Шмидт, мичм. Е. К. Емельянов, пр. мор. ч. А. Картерфельд, лейт.: В. П. Родзянко, К. К. Черепанов, А. Ц. Мюнстер***), мичм.: Г. К. Граф, Б. Д. Коссаковский, Г. М. Петухов, подпор. П. Ф. Фролов****), пр. мор. ч.: М. В. Петров-Федин, Р. Э. Гильбих, Н. И. Шишкин 1, кап. А. П. Порадовский, пор. Г. Н. Радус-Зенкович, пр. мех. ч.: И. А. Новиков А. Л. Потапенко, А. И. Зарубин, колл. асс. В. Л. Радковский*****), лекарь И. И. Делялич-де-Лаваль, иеромонах о. Зиновий.

Примечание: Список взят из „Хронологического перечня военных действий флота в 1904-1905 г. г.", вып. II, сост. лейт. Новиковым, изд. СПБ. 1912 г.

*) 5 ноября 1904 г. списан в наличие экипажа.

**) 20 февраля 1905 г. переведен с эск. бр. „Император Александр III”.

***) 1 марта 1905 г. переведен с кр. I ранга „Олег".

****) 1 марта 1905 г. переведен на тр. „Тамбов".

*****) 22 ноября 1904 г. списан в Учебно-Артиллерийский отряд.

Флота Генерал В. А. Штенгер, Париж.

Подготовка II эскадры к плаванию.

Во время Японской войны Морское Министерство принимало различные экстренные меры для пополнения состава Флота ценными боевыми единицами. Между прочим, были сделаны попытки приобрести покупкой несколько судов, предназначенных для аргентинского правительства.

Этим делом был занят Главный Морской Штаб и велось оно, конечно, в совершенно секретном порядке. Однако, к этой операции было причастно столько самого разнообразного народа, что секретность его становилась чисто номинальной.

Какая вакханалия происходила кругом вопроса о покупке этих судов — трудно описать; кто только не был причастен к этому делу! Ухватить все нити, понять все махинации и не попасть в просак — была задача не легкая. Переговоры велись все с новыми и новыми агентами, и у каждого из них дело оказывалось вернее, чем у всех других. Крупный американский капиталист Ф. внушал, по-видимому, наибольшее доверие. Его вызвали в Петербург. Тут произошел комичный инцидент: жандармский полковник установил наблюдение за проживающими в Европейской гостинице иностранцами-акулами, рьяно выискивая в их среде шпионов; приехавший Ф. со своей свитой возбудил в нем особые подозрения и всю эту компанию он с первого же момента стал преследовать по пятам, чем приводил ее в немалое смущение; подозрения его по какому то поводу еще более усилились, и, наконец, он пришел торжественно доложить о

своей успешной деятельности; тут то все и выяснилось, но не малого труда стоило убедить полковника, что Ф. вызван и его ждут с нетерпением, почему интерес жандармов к нему совершенно излишне проявляется.

Итак, Ф., как многим казалось, мог все же чего-то добиться в отношении аргентинских судов. Комбинация была сложная: необходим нейтральный флаг при покупке, но добыть его было не легко; все должно было происходить под покровом глубочайшей тайны, а при такой массе присосавшихся к делу людей сохранить секретность было едва ли возможно, и поэтому нужно было прибегать к самым разнообразным хитростям и уловкам. Все это делалось среди громадной текущей работы Главного Морского Штаба и создавало не мало хлопот своей сложностью и самым характером дела. Различные данные привели, наконец, дело к такому фазису, когда казалось, что одно из Южно-Европейских государств готово осуществить все намеченные предположения, и, для воздействия в этом отношении, туда специально было командировано доверенное лицо.

Письма его, приходившие из южной столицы, были в высшей степени интересны. Для успеха порученного ему дела он двигал там людьми, как пешками, образовывал партии, смещал неудобных министров. Стоило это больших денег, но результата все же не дало. Оставалось войти в непосредственные секретные переговоры с аргентинским правительством. Для этой цели был уполномочен адмирал А., который, снабженный весьма значительными средствами и полномочиями для совершения сделки, выехал через Париж по назначению. В Главном Морском Штабе, в Петербурге, сношения по этому делу, однако, продолжались с разно

образными искателями легкой наживы, но практического значения они уже не имели. Как и все предыдущие попытки и поездка адмирала А. благоприятных результатов не дала. В то же время Начальник Штаба, Адмирал 3. П. Рожественский, лично вел дело о покупке двух броненосных крейсеров, построенных в Англии для аргентинского правительства и не принятых им. В этом деле мне пришлось принять близкое участие, и уже вскоре было совершенно ясно, что этих судов мы никоим образом не получим, несмотря на благоприятно складывавшиеся по внешности обстоятельства. Дело в том, что, по имевшимся у нас сведениям, эти суда секретно уже были запроданы, и наше повышение предлагаемой цены вело лишь к тому, что и противная сторона, для сохранения внешних условий свободной покупки, поднимала еще выше цену и была вообще очень щедра. Таким образом, наружно шла торговля, но мы уже знали, что последнее слово, во всяком случае, останется не за нами. Поступавшие к нам донесения и агентурные сведения совершенно определенно это подтверждали. Однако, в обществе, конечно, таких сведений не было, и на Адмирала и Штаб сыпались со всех сторон ярые упреки в неумении провести это дело. К тому времени Помощник Начальника Главного Морского Штаба, Адмирал В., был назначен временно командующим отрядом (в составе броненосца „Ослябя", крейсеров и миноносцев), который должен был из Средиземного моря пробираться на Дальний Восток. Долгое время броненосец „Ослябя" пробыл в серьезном ремонте в Специи. Наконец, отряд тронулся и кое-как добрался до Порт-Саида. Тут произошла встреча с вышеупомянутыми продававшимися крейсерами, которые с английским экипажем, с японскими офицерами и под английским

торговым флагом спешили в японские воды. Обидно было, что на виду наших боевых судов благополучно проходят сильные боевые единицы к неприятелю, и что Адмирал В. не принял самых решительных мер, чтобы не допустить дальнейшего следования этих крейсеров, когда они стояли рядом с судами отряда. Конечно, такое действие было бы сопряжено с большим риском, но, может быть, и надо было итти ва-банк. Так или иначе — крейсеры благополучно прошли, и сведения, сообщенные Телеграфным Агентством о том, что их на пути караулят русские миноносцы (чего, конечно, в действительности не было), не произвели ни малейшего эффекта и не замедлили их пути.

Тем временем возник вопрос о назначении Командующего эскадрой, которая уже формировалась для посылки на Дальний Восток. Кругом этого вопроса было много шуму. Главным агитатором за скорейшую посылку всех судов, какие только возможно было собрать, явился талантливый капитан 2 ранга Кладо, профессор Морской Академии. В зажигательных статьях он поносил Морское Министерство и настаивал на экстренном подготовлении эскадры, указывая, как именно это надо делать и как не умеет с этим справляться Морское Министерство, развивая планы будущих операций и настаивая на посылке всех судов, вплоть до броненосцев береговой обороны, которые дальше Финского залива никогда еще не выходили. Мнения специалистов по этому вопросу очень делились, но общественное мнение было на стороне Кладо, который впервые выступил в печати с непривычной у нас резкой и прямой критикой всего начальства и многих увлек за собой.

Эскадра усиленно готовилась и в состав её зачислялись постепенно, кроме новых, только что

выстроенных и еще не испытанных судов, все сколько-нибудь годные для морских переходов суда, включая даже яхту „Алмаз" и крейсер „Светлана", которые первоначально совершенно не предназначались для боевой службы в эскадре. Надо было, наконец, решить вопрос о Начальнике эскадры, который объединил бы все в своих твердых руках. Выбор был нетрудный, — ни на кого, кроме 3. П. Рожественского, в сущности, и указать было нельзя. Говорили еще, правда, про Адмиралов Скрыдлова и Бирилева, но серьезно останавливались только на 3. П., чувствуя, что вести такую разнокалиберную, наспех изготовленную эскадру в далекие восточные воды может только железная воля и железная рука, а этим обладал, и притом в полной мере, Адмирал 3. П. Рожественский. Мне привелось в течение 9 месяцев быть его близким помощником, замещая Помощника Начальника Главного Морского Штаба, Адмирала В. Я ниже привожу воспоминания свои об этом, по моему мнению, незаурядном человеке только за этот промежуток времени. Раньше я его не знал. Слышал лишь довольно неодобрительные о нем отзывы подчиненных и, вообще, мало хорошего. Врагов у него было, очевидно, много, благодаря его необузданному характеру. Я отнюдь не берусь здесь привести полную его характеристику, как человека, и высказываю лишь свои личные впечатления за сравнительно короткое время близкого знакомства с ним. Ежедневно я бывал у Адмирала по службе, много раз в течение дня и неукоснительно сидел у него часами каждый вечер до поздней ночи, читая и составляя телеграммы, секретные и срочные доклады и бумаги. По мере того, как я ближе узнавал Адмирала, я все более и более проникался к нему глубоким, искренним уважением. Все его выходки, основанные на вспыльчи

вости, так часто отталкивавшие от него людей, на меня производили совсем обратное впечатление. Сила воли его была поистине огромна, он владел собою поразительно. Умел он быть обворожительно приятным и любезным, но мог быть и бесконечно резким и строгим. И любезность его вовсе не проявлялась только по отношению к старшим, равным или нужным ему людям; наоборот, — он был таким со всеми, и с самыми маленькими людьми, он умел их обласкать и успокоить, когда приходили к нему с просьбой или за советом. Много я лично видел примеров его бесконечной сердечной доброты, как он, человек без всяких средств, из своего жалованья помогал нуждающимся, например, студентам и гимназистам для платы за учение. Не раз мне приходилось присутствовать и при вспышках его неудержимого гнева; они бывали мгновенны, но повергали окружающих в форменный ужас. Были ли то подчиненные по службе, часгные лица и даже свои близкие родные — тут он этого не разбирал — и попадало всем одинаково. Но вспышки эти были внезапны и скоро проходящи, и так соответствовали порывистому характеру Адмирала, что, в сущности, не должны бы вызывать злобы к нему. Правда, боялись его курьеры и ординарцы. Одного взгляда его было довольно, чтобы все у них сыпалось из рук; но, вместе с тем, он умел помогать им и награждать, и притом так сердечно, что они совершенно растроганные уходили от него, и не раз приходилось мне слышать, что „хотя и строг он, но добрый, и своего в беде не оставит". Зиновий Петрович обладал несомненно ораторским талантом. Говорил красиво, смело и тембр его голоса был редко приятный; слова его проникали прямо в душу и часто следствием их был общий подъем. Помню я его горячую речь на

крейсере „Минин", когда он еще командовал артиллерийским отрядом и был пожалован Государем в Свиту. Было это в 1902 г. при посещении Ревеля Императором Вильгельмом. После ряда блестящих смотров и стрельб, Вильгельм, внешне очарованный всем виденным, сердечно распрощался и ушел на своей яхте из Ревеля. После этого Государь Император со свитой отправился к Адмиралу на „Минин", горячо благодарил его в присутствии выстроенных во фронт офицеров и команды и поздравил с зачислением в Свою Свиту. Зиновий Петрович, видимо, был очень взволнован и тут у него вырвались такие задушевные, теплые слова на тему о том, „что не он заслужил милость Царя, а его сотрудники и команда", что все были глубоко растроганы. Это был первый раз, когда я слышал речь Адмирала перед высоким и многочисленным собранием, и она на меня произвела глубокое впечатление. Впоследствии не один раз еще я имел случай его слышать, и всегда он умел овладеть своими слушателями. Если принять во внимание его ежедневный режим, то, поистине, можно было только удивляться. А режим его был таков: вставал он в 7 час. утра и в 8 час. уже сидел за бумагами в кабинете; при этом резолюции его на бумагах почти никогда не ограничивались краткой надписью: „справку", „к распоряжению" и т. п., а почти всегда составляли подробное и определенное решение, так редактированное, что можно было его целиком переписывать, как ответные бумаги; нередко эти резолюции были очень резки, иногда в них проглядывала ирония, но всегда были определенны. Почерк у Адмирала был редко хороший, и все свои заметки и резолюции он всегда писал чернилами и всегда без поправок. бесчисленное количество имеющих до него дело лиц, преимущественно просителей,

он принимал обычно утром до 10 час; с 10 же часов начинались доклады по делам Штаба и шли без перерыва до 1 часу дня. При этом телефон из других Министерств действовал беспрерывно, телеграммы в то тревожное время сыпались, как из рога изобилия, и решения по ним следовали немедленно. Тут же наряду бывали сношения по вопросам, касающимся формирующейся эскадры и разных предложений изобретателей, самых разнообразных и подчас несуразных *). Далее наступало время завтрака, но уже в 2 часа Адмирала не было дома — он делал многочисленные визиты, участвовал в заседаниях и пр. В 4 часа он снова был дома, где его уже ждала полная приемная народу. Тут были и заводчики, и всякие иностранцы, и чины Флота и Штаба, и опять это колесо вертелось до 7 час. вечера, когда Адмирал обедал. В 8 час. обычно я снова бывал у него с последними

*) Не могу не упомянуть по поводу изобретателей о некоторых злосчастных представителях этой своеобразной корпорации.

Некий обитатель Вены, австриец, предложил соорудить аппарат, плавающий под водой, вмещающий одного человека, и снабженный минами, которые можно выбрасывать, подойдя совсем близко к намеченной цели. Прибор этот заинтересовал техников и изобретателю было предложено руководить постройкой на одном из заводов в Петербурге. Господин этот прибыл из Вены и под большим секретом постройка началась. Время шло, но постройка все затягивалась и закончилась лишь зимой, когда уже никаких испытаний нельзя было производить. Аппарат-лодку вместе с изобретателем отправили в Черное море, предложив Главному Командиру, Адмиралу Чухнину, произвести самые серьезные испытания. Из полученного затем от Адмирала донесения выяснилось, что когда аппарат был спущен на воду, то изобретателю было предложено занять в нем место и показать его действие. Каково же было общее удивление, когда изобретатель со слезами на глазах стал молить пощадить его, говоря, что у него в Вене жена и дети

бумагами и телеграммами, и уходил не раньше 11 ч., притом нагруженный бесконечными приказаниями, экстренными поручениями и пр. и пр. — Адмирал продолжал один работать и ежедневно около 2х часов ночи предупреждал меня по телефону, что посылает мне еще порцию бумаг, давая по некоторым указания. Тут кончался его рабочий день. Болезней он не признавал и упорно не хотел следовать советам врачей. Сила воли излечивала его от всех недугов, по крайней мере наружно, и никто не сказал бы, что серьезная болезнь почек причиняет ему мучения и влияет на состояние. Своей неистощимой энергией Адмирал заражал и окружающих.

Таков был Зиновий Петрович, и понятно поэтому, что на нем сосредоточивались все мысли, как на единственном лице в адмиральских рядах, которое в состоянии было бы вести к цели

и он не может так рисковать собой. Конечно, после этого не нашлось охотников пожертвовать собой для испытания прибора и он остался без применения в Черном море, где о нем, вообще, забыли. Впоследствии изобретателю разрешили вывезти в Австрию некоторые ценные части прибора, которые он сам оттуда привез; но австрийская таможня этого груза беспошлинно не пропустила, и как он ни доказывал, что груз происходит из Австрии, ему все-же пришлось изрядно заплатить. По этому поводу он потом неоднократно обращался в разные инстанции у нас со слезными прошениями, но так ничего и не добился.

Помню другого изобретателя. Этот был русский, почтовый чиновник, из города Пскова. Перечислив все беды, которые грозят кораблю в сражении, — пожар, потопление, повреждение от снарядов и пр., — он брался построить такое судно, которое в воде не тонет и в огне не горит. В заключение он просил выслать ему немного денег на дорогу в Петербург, чтобы лично открьть секрет своего изобретения. Конечно, он остался в своем Пскове и его секрет так и погиб.

Был еще один интересный тип, русский, приехавший

подготовляемую разнокалиберную армаду. Я уже упоминал, что вспоминали также Адмиралов Бирилева и Скрыдлова. По-видимому и сами они не прочь были от такой миссии, особенно последний. Думаю, что не ошибусь, если скажу, что в этом смысле отчасти предпринимал шаги и сам Адмирал Рожественский, который очень не хотел брать на себя тяжелую обузу, будучи, вообще, против посылки эскадры в таком составе. Но в один прекрасный день Адмирал заявил мне, что от него здесь, в Петербурге, окончательно решили отделаться и назначают его Начальником эскадры.

И действительно, в ближайшие дни он был вызван Государем, который просил его вступить

из Америки. На борте своей визитки он всегда носил американский флажок. Это был молодой человек, приятной наружности, но бесконечно развязный, попросту — большой нахал. Както ему удалось пробраться в высокие сферы и оттуда уже он явился со своим изобретением в Главный Морской Штаб с приказанием рассмотреть его проект и всячески помочь его осуществить. Изобрел он летательный прибор и представил самый общий проект, не разработанный. Сам он был очень мало сведущ в технических вопросах, на все у него был ответ, что „это, мол, пустяки, все будет прекрасно". Ему дали довольно большую сумму авансом и отвели удобное место для постройки. С этого момента он появляется все реже и реже и, наконец, совсем прекращает свои визиты в Штаб; постройка так и не начинается и обещанные детальные чертежи не представлены. Сам. он окончательно исчезает с горизонта. Затем неожиданно он снова появляется, и даже с чертежами, но по странному совпадению тогда же обнаруживается пропажа чертежей у известного русского строителя аэропланов. Тут этот ловкий джентльмен пропадает снова и приходится обращаться к помощи Департамента Полиции, чтобы его разыскать и попытаться отобрать хотя бы остатки выданного аванса. Его самого в конце концов находят, но денег у него уже нет ни копейки.

в командование эскадрой, что Адмирал, конечно, и должен был исполнить.

Положение его, как Командующего, было совершенно отличное от обычного положения флагмана. Ему были даны обширные полномочия для изготовления и снабжения эскадры. С этого времени по всем делам эскадры Адмирал со всеми учреждениями сносится непосредственно, а не через Главный Морской Штаб, как это было раньше. Морской Министр, Главный Морской Штаб и все подведомственные учреждения почти прекращают связь се Адмиралом, мало что зная о его планах и намерениях, в которые он никого, кроме чинов своего вновь сформированного эскадренного Штаба, не посвящал.

Тем не менее, Главный Морской Штаб, по своему почину, от времени до времени выдвигал вопросы, связанные с предстоящим плаванием эскадры. На моей памяти заседание у Морского Министра по вопросу о присоединении к эскадре судов береговой обороны. Как уже упомянуто, эта категория судов отнюдь не предназначалась для больших морских переходов, будучи проектирована для несения прибрежной службы в Финском заливе. Ни запас угля, ни машины и котлы не соответствовали требованиям, предъявляемым к линейным судам, и лишь артиллерия, хотя и малочисленная, по понятиям того времени, признавалась относительно сильной. Самый вопрос о посылке с эскадрой таких судов получил движение и был внесен на обсуждение в Совещании у Морского Министра, под давлением агитации того же Кладо, о котором я упомянул ранее; в газетах появлялись его статьи, полные стратегических соображений, очень интересные и увлекательные для непосвященных.

На его стороне оказался и бывший в то время Главным Командиром Кронштадтского Порта Адмирал Бирилев, доведший это дело до благоприятного решения, в смысле взгляда Кладо. Собрание Адмиралов у Министра, выслушав желание Адм. Бирилева взять всецело на себя изготовление по всем частям судов к походу, признало посылку их с эскадрой желательной. Генерал-адмирал Алексей, а затем и Государь Император мнение Адмиралов утвердили. Адмирал Рожественский проявлял только пассивное сопротивление, не предпринимая в этом отношении никаких решительных шагов, хотя в кругу офицеров он определенно высказывался, что суда эти для эскадры не помощь, а большая обуза. В действительности, при создавшихся в то время условиях, ему и трудно было серьезно противодействовать в подобных вопросах, ибо всякие такие его действия особой группой неизбежно пояснялись нежеланием его, вообще, вести эскадру, подразумевая трусость, и бороться с таким обвинением ему не было возможности. Таким образом, постепенно был решен вопрос о составе эскадры и под личным руководством Адмирала Рожественского и при самом деятельном участии Адмирала Бирилева шло энергичное изготовление входящих в нее судов. Надо, однако, отметить, что это изготовление было довольно своеобразное. Необходимо было, с одной стороны, проявить чрезвычайную поспешность и в то же время выполнить на судах капитальные работы и изменения в устройстве, необходимые для предстоящего выдающегося перехода, в условиях военного Времени. Многое поэтому делалось кое-как, без надлежащих испытаний; от другого приходилось вовсе отказываться; судовое снабжение также оставляло желать лучшего; боевое же снабжение, в виду малых запасов и малой продуктивности заво

дов, было и совсем в загоне, и этот острый вопрос как-то затушевывался. Снарядов суда получили настолько мало, что об учебной, практической стрельбе, необходимой для тренировки личного состава, не могло быть и речи. Еще более не удовлетворял потребности состав экипажей. Брали для укомплектования всех, без исключения, призванных из запаса, и даже частью отбывающих легкие наказания в тюрьмах Кронштадта и Петербурга. Все уже бывшие раньше в плавании, а затем вошедшие в состав эскадры суда, были укомплектованы не полностью, и теперь приходилось на них добавлять людей; специалистов, требующихся по комплектации, конечно, не хватало, и их поневоле приходилось заменять кем попало. Не говоря уже о неопытности, в смысле судовой службы, такой команды, сюда попадали элементы, по нравственным своим качествам крайне нежелательные и вредные. Ни один порт, ни одна мастерская не были в достаточной мере подготовлены к выпавшей на их долю интенсивной работе, и местами начало проявляться недовольство рабочих; этим не замедлили воспользоваться подпольные деятели, усиливая такое настроение рабочих агитацией. При таких тяжелых условиях создавалась та, по мнению Кладо, „мощная" морская сила, которая должна была победить японский флот, о котором, кстати сказать, мало кто и говорил. Правда, наш морской агент в Японии, капитан

1-го ранга Р., до последнего дня накануне войны подробно доносил о деятельных приготовлениях японцев, о составе его флота, маневрах его, артиллерии, минном вооружении и пр. и пр., высказывая при этом свои очень веские соображения, но все эти донесения, с пометками Начальства о прочтении, большею частью просто подшивались к делам Штаба и практических мер почти не вызывали,

несмотря на неоднократные попытки обратить внимание Начальства на серьезность сообщаемых сведений. Адмирал Рожественский от времени до времени посещал суда, ускорял работы своим энергичным словом; но больше он был занят со своим Штабом дома, вырабатывая план перехода эскадры и, самое главное, — снабжения её углем. Это был вопрос капитальной важности. Адмирал предусматривал, что ни одна нейтральная держава не допустит захода эскадры в свои порта для погрузки угля, и что все приемки угля придется делать в море, при самых тяжелых условиях. Поэтому необходимо было обеспечить себе поставку угля пароходами в определенных пунктах, по пути следования эскадры. Нашлись энергичные коммерсанты, которые взялись за это дело, требовавшее больших организационных способностей, а, главное, глубочайшей тайны.

Среди них особенно выделялся крупный коммерческий деятель, М. А. Гинсбург, хорошо известный всему Флоту по своей полезной работе на Дальнем Востоке. Ни ,от каких, самых сложных и трудных поручений, Г. никогда не отказывался и выполнял их с редкой добросовестностью и с полным успехом. В то тяжелое время он был в сущности единственным верным и опытным работником, помогавшим Штабу. Другие лица, к которым приходилось обращаться с предложением выполнить ту или другую операцию в связи с плаванием эскадры, неизменно отказывались, ссылаясь на чрезмерные трудности.

Теперь, когда все это было выполнено, и притом замечательно успешно, не трудно себе уяснить, какой колоссальный труд это дело представляло. Шпионаж Японии был у нас развит в высшей степени. Друзья их также не зевали. В нейтраль

ных странах для данной цели нельзя было ни зафрахтовать, ни купить открыто ни одного парохода, не говоря уже, конечно, об угле. И тем не менее, все это Адмиралу, с его дельными помощниками, удалось подготовить и организовать с громадной затратой труда и, конечно, денег. Подробностей организации в Главном Морском Штабе не знали, но кое-какие сведения, для того, чтобы в свое время можно было содействовать, Адмирал Штабу сообщил. Тем временем, одно за другим, суда эскадры начинали по готовности кампанию, и новым судам, впервые вступающим в состав флота, по окончании кратких испытаний, Генерал-Адмирал производил смотр в Кронштадте. Были, конечно, разнообразные задержки при этом. Так, один из новых кораблей должен был испытывать машины, и при первых же оборотах их было замечено нагревание частей и порча их от стальных опилков, попавших между частями механизма. Было выяснено, что сделано это было с целью испортить механизмы и задержать судно; виновников этого возмутительного поступка удалось найти, они понесли заслуженную кару, но готовность броненосца, а из-за него и эскадры, значительно задержалась.

Наконец, момент готовности эскадры наступил. Но у нас, офицеров Главного Морского Штаба, все не было ясного представления, — кто же, в конце-концов, сказал определенное и окончательное слово о том, что эскадра в таком составе „должна" итти на Дальний Восток. Кладо или общественное мнение? Но этого казалось как будто недостаточно! Сам Государь Император? Но для этого у Него не было ни специальных докладов, ни Совещаний, а одному решить такой вопрос, влияющий на исход войны, Ему было бы трудно. Адмирал Рожественский был против посылки эскадры,

но тоже этого в официальных кругах определенно ни разу не говорил. И вот, волнуемый такими вопросами, я, вместе со своим ближайшим Начальником, Адмиралом В., спешно составили записку о том — итти ли эскадре или не итти, приведя все соображения как за, так и против, и указали, что настал момент компетентной власти твердо и определенно признать то или другое положение правильным и приказать эскадре без замедления выходить, или же отменить её поход. Записку я лично подал Министру, но дальнейшего движения он ей не дал.

На один из ближайших дней был назначен очередной смотр броненосца в Кронштадте Генерал-адмиралом Вел. К. Алексеем Александровичем. Я обратился к Министру с просьбой доложить Его Высочеству, не признает ли он необходимым, в виду приближающейся готовности эскадры, обсудить еще раз в компетентном Совещании, если возможно под председательством Государя, самый вопрос о том — итти ли эскадре, для какой главной цели, и если итти, — то когда именно. К этому побуждало и то, что по достоверным сведениям, не только весь наш Отдел Главного Морского Штаба, но и сам Министр мало был посвящен в планы и намерения Адмирала Рожественского. Министр встретил мою просьбу неприветливо; долго я убеждал его, и, наконец, он все же признал возможным доложить эти соображения Генерал-адмиралу в Кронштадте. Адмирал Авелан все возражал мне, что вопрос уже решен и нет основания к нему возвращаться, но никак не мог мне сказать — кем и когда он решен.

На следующий день утром, на яхте „Нева", Министр отбыл в Кронштадт. Тотчас после

его возвращения я был у него и, к удовлетворению своему, узнал, что на следующий же день в 1 час дня назначено Совещание, под председательством Государя, в Петергофском дворце. Кто будет приглашен на Совещание, известно еще не было. Мы в Штабе, не упуская минуты времени, стали подготовлять материалы по возбужденному вопросу для Министра, и вечером уже я ему передал разные записки и справочные сведения. Ближайший мой начальник, Адмирал В., захворал и я его заменял. Надо сказать, что в ряду других вопросов, возникавших в последнее время, в Штабе разрабатывался вопрос о грузах, которые по военному времени должны быть признаны военной контрабандой, и об этом велись сношения с Министерством Иностранных Дел; но этот вопрос, среди многих других, не представлялся вопросом особой важности, и разрешение его шло обычным порядком.

Волнение охватило всех служащих в Штабе офицеров, когда утром Министр отправился в Петергоф. Дело не клеилось и время проходило в рассуждениях о вероятных решениях Совещания, которому все придавали значение первостепенной важности. Но вот сообщают, что Министр вернулся; бегу к нему; принимает меня тотчас же и начинает передавать какие-то самые малозначащие бумаги, поступившие во время его отсутствия и оказавшиеся у него на столе. Уже сильно разочарованный, я задаю вопрос, что же решено на Совещании, и в ответ получаю разъяснение, что „по поводу контрабанды так и не могли окончательно договориться с Министром Иностранных Дел и гр. Ламсдорф по этому вопросу еще напишет". Но как же эскадра? Неужели же Министр так ничего и не скажет по этому наболевшему вопросу? Я решаюсь

сам спросить, что же решено по поводу эскадры. Адмирал, как бы вспомнив что-то совершенно постороннее, отвечает, что эскадра пойдет по назначению и притом очень скоро. Хочется знать все подробности, какие соображения кем были высказаны, кто был за поход, кто и почему против, но Министр как будто этим мало интересовался и на мои навязчивые расспросы пояснил только, что Адмирал Рожественский ни за, ни против не говорил, но заявил, что все его подготовительные меры по заготовке угля в пути рассчитаны на известный период времени и стоит эта организация баснословных денег; поэтому, если эскадра, вообще, должна идти, то ей необходимо выйти в этот именно период, иначе все расчеты окажутся несоответствующими и придется все организовывать наново, даром потратив громадные суммы. Это заявление и было решающим и Совещание постановило — эскадре в намеченный срок выйти по назначению. Больше я от Министра ничего не узнал и впоследствии не мог ознакомиться ближе с суждениями, высказанными на Совещании, так как никаких материалов о нем в Штаб не попало; но то немногое, что стало известно, конечно, не могло принести удовлетворения. С Адмиралом Рожественским мне пришлось лишь кратко поговорить на эту тему. Он только высказал, что убеждать присутствующих в бесполезности посылки такой эскадры, каковой она оказалась, он не желал, ибо единственный для всех вывод был бы, что Адмирал Рожественский боится предстоящих трудностей, и это тем более, что были лица, которые готовы были его немедленно заместить и взять на себя это ответственное дело — проводку такой многочисленной и разношерстной эскадры. Но для Штаба, да и для Адмирала Рожественского, я думаю, было ясно, что это было бы покушение с

совершенно негодными средствами. Один Адмирал Рожественский, по общему голосу, был способен взять на себя эту безмерно тяжелую задачу. И он ее взял на себя и выполнил блестяще — эскадру провел.

Таким образом, время выхода эскадры было назначено. Суда сосредоточивались в Ревеле, где их в последний раз посетил Государь Император. С Адмиралом Рожественским все штабные расстались с глубокой грустью. В Штабе началась работа другого рода: всевозможные меры по охране пути эскадры в предвидении возможных покушений на суда со стороны японцев. Пришлось войти в тесное сношение с Департаментом Полиции, который заваливал нас всякими агентурными сведениями.

Так как у нас начали получаться сведения о намерениях японцев помешать разными способами свободному следованию эскадры, то в распоряжение Главного Морского Штаба Департаментом был командирован чиновник Гартинг, впоследствии стяжавший громкую, но печальную известность. При первом знакомстве с Гартингом он произвел на меня крайне отрицательное впечатление. Я определенно заявил сослуживцам, что этот чиновник в вицмундире не внушает доверия. Однако, многие моего взгляда не разделяли. Апломб у Гартинга был очень большой, говорил он очень много и развивал всякие планы, как он поведет охрану. Вскоре он явился с готовым проектом, согласно которому организовывал целую сеть постов по побережью Скагена, обслуживаемых местными жителями, за хорошие деньги, конечно, а сам находился во главе целой местной рыбачьей флотилии,

которая должна была крейсировать на пути следования эскадры и сообщать ему о всем замеченном. Для поддержания своих планов он не упускал случая нам представлять все более и более страшные агентурные сведения, якобы им полученные. Денег он изводил уйму, уезжая в Швецию и организуя там охрану, как он нам объяснял; было ли это, однако, так в действительности, — сказать затрудняюсь. В помощь ему, по этому же делу, примазался еще один полезный деятель — Мануйлов, впоследствии не менее Гартинга приобревший известность. Этот, впрочем, редко появлялся у нас в Штабе и особых дел с ним не было. Гартинг сообщал нам, что „тогда-то видели двух японских морских офицеров с чемоданом, в котором была мина; видели старый миноносец, видимо, купленный и приспособленный японцами"; наконец, — появились новейшие японские миноносцы и т. д. и т. д. — одно страшнее другого. И хотя закрадывалось большое сомнение в справедливости его сведений, но надо отдать ему справедливость, — он умел хорошо придать всему оттенок правдоподобия, и так как проверить его не было никаких средств, то и приходилось, поневоле, все же с его сообщениями считаться. Нас, штабных, было очень мало и уделять кого-либо на эту проверку в Швецию и Данию было невозможно; свободных офицеров, вообще, не было, все ушли на эскадре; да и кроме того, такое специальное дело требовало и особых людей и таких именно среди офицеров трудно было найти. Приходилось мириться с положением и пользоваться крайне дорогими услугами присланных нам специалистов. Своих немногочисленных агентов, из бывших офицеров, с трудом удалось подыскать и их послали в более отдаленные пункты — как, напр., в Красное море.

Пока от них мы никаких тревожных сведений не получали. Так протекали первые дни плавания эскадры, как вдруг грянул гром — получена была телеграмма Командующего о попытке японских миноносцев атаковать эскадру во время прохода у Доггер-банки. Миноносцы будто бы вышли из Гуля, агентура об этом уже сообщала нам в Штаб раньше. В свою очередь Штаб обо всем сообщал Начальнику эскадры и, вероятно, только даром нервировал его и весь судовой состав; но можно ли было об этом умолчать, взяв на свою ответственность, и что было бы, если бы в наших агентурных сведениях оказалась хотя доля правды, а мы бы этого не сообщили? Суда эскадры стреляли по видимым миноносцам, потопили два — оказавшихся потом рыбачьими пароходами, и благополучно проследовали дальше, миноносцы же куда-то скрылись; но это происшествие имело дальнейшие последствия и стало известным под названием „Гульского инцидента". К разбору этого дела я случайно оказался близким, и так как оно представляет несомненный интерес, то я здесь на нем остановлюсь.

Потопление артиллерией судов нашей эскадры у Доггэр-банки двух английских рыбачьих пароходов послужило поводом для англичан потребовать удовлетворения. Русское Правительство признало действия своего Адмирала правильными и настаивало на том, что действительно два японских миноносца пытались атаковать суда эскадры; английское же правительство это категорически отрицало, доказывая, что никаких миноносцев в тех водах не было. Адмирал Рожественский доносил, что все рыбачьи пароходы держались в море без установленных огней, что несомненно облегчало маневрирование находившихся среди них миноносцев; англичане же

это отрицали. Все это, а также и самый факт боевой стрельбы с судов в нейтральных водах, повели к тому, что дипломатическими сношениями была установлена необходимость образования международной следственной комиссии для разбора происшедшего инцидента. Пока шли переговоры о составе комиссии и выяснилось, что она соберется в Париже в декабре месяце, у нас, в Морском Министерстве, намечались кандидаты. Выбор Начальства остановился на Генерал Адъютанте Адмирале Казнакове и я был назначен секретарем при нем. Я занялся собиранием всех имеющихся в Морском Министерстве материалов по Гульскому инциденту, приемкой денег и пр. хозяйственными приготовлениями для поездки. В то же время подъехали присланные с судов эскадры из Виго свидетели инцидента — капитан 2 ранга Кладо и три офицера с разных судов. Наконец, сборы были закончены и весь состав делегации выехал по назначению в Париж. С нами же выехал и барон М. А. Таубе, командированный от Министерства Иностранных Дел, как юрист и выдающийся специалист по международному праву; в помощь ему был назначен г. Мандельштам, драгоман Посольства в Константинополе, который должен быть прибыть позднее в Париж. Кроме того, в состав делегации был еще включен советник Посольства в Париже, А. В. Неклюдов. Послом во Франции в то время был А. И. Нелидов. Адмирал Казнаков был уже преклонного возраста и заботы о своем здоровье и удобствах, по необходимости, были у него на первом плане; дело его уже менее интересовало, и состояние его, вообще, таково, что сосредоточиться на чем-либо ему было довольно трудно. Невольно иногда возникали сомнения, как это он справится с возложенной на него задачей, и почему Началь

ство именно его избрало; но еще не было случая определенно судить об его отношении к делу, уменье разбираться в людях и фактах и руководить работой. Все это было еще впереди, хотя сомнения уже и закрадывались в душу. Н. Л. Кладо все время в пути очень оживленно беседовал с случайными пассажирами и, главным образом, с корреспондентами газет, которые, несмотря на все принимаемые, по приказанию Адмирала, меры, все же ухитрялись попадать в интересующий их вагон норд-экспресса. Я упоминаю здесь об этом потому, что позднее все это дало Н. Л. Кладо материал для фельетонной статьи, которую он поместил в „Новом Времени". Прочесть ее нам привелось уже в Париже. Статьей этой Кладо вызвал очень обостренные к себе отношения со стороны Адмирала и всех офицеров, так как оглашение в печати совершенно интимных обстоятельств из жизни всех нас, офицеров-путешественников, нельзя было назвать иначе, как весьма неудобным приемом. И это особенно потому, что выдержки из статьи немедленно же появились во французских газетах и вместо того, чтобы поддержать в глазах иностранцев престиж русских представителей, в чем, казалось бы, должен был быть заинтересован и сам Кладо, он всех выставлял в комическом виде и призывал таким образом и хозяев наших, французов, посмеяться над русской делегацией. Фельетон этот появился в Париже, когда место Адмирала Казнакова уже занял другой — Адмирал Дубасов, которого непосредственно, следовательно, Кладо не затрагивал; и тем не менее именно Адмирал Дубасов отнесся очень серьезно к таким его действиям и, по общему соглашению, отношение к нему установилось крайне сдержанное. Но возвращаюсь к путешествию. На одной из

крупных станций во Франции Адмиралу Казнакову не удалось уклониться от назойливых корреспондентов. Я присутствовал при его переговорах с одним из них, видел, в каком затруднительном положении Адмирал оказался, и тут у меня сложилось в первый раз убеждение, что Адмирал принял на себя непосильное бремя, — исчезала надежда, что он сумеет достойно справиться с тяжелыми обязанностями представителя России в Международной Комиссии. Около 4 ч. пополудни мы прибыли в Париж и были встречены нашим Морским Агентом и представителем Департамента Полиции П. И. Рачковским, с которым я здесь встретился впервые. Человек этот оказался в высшей степени интересным. О приезде Делегации ему сообщил Директор Департамента Полиции А. А. Лопухин, предложив быть в распоряжении Адмирала. Мы остановились в приготовленных комнатах „Hotel Mirabeaux" на rue de la Paix. Здесь нас встретил советник Посольства А. В. Неклюдов, с которым тут же была намечена программа для последующих дней. На следующий день с Адмиралом отправился в Министерство Иностранных Дел, на quai d’Orsay, где для нашей комиссии было отведено прекрасное обширное помещение. Иностранные адмиралы, участники комиссии, еще не съехались; кроме чинов английской делегации, во главе с адмиралом Sir Louis Beaumont, ожидался американский адмирал Dawis. Вопрос о том, будет ли еще австрийский или германский адмирал, был не решен. От французского флота был назначен адмирал Фурнье, с которым наша делегация немедленно вошла в близкий контакт. В один из ближайших дней состоялось наше представление Президенту Республики.

Затем подъехал американский адмирал со своим адъютантом и наличным членам комиссии предстояло решить, кого еще пригласить в качестве члена. Как сообщили нам состоявшие при иностранных адмиралах офицеры, предположено было пригласить австрийского адмирала и был уже намечен подходящий кандидат. Назначено было специальное заседание для решения этого вопроса, и чтобы облегчить дело адмиралу Казнакову, я ему передал записку с именем намеченного кандидата, чтобы он его случайно не забыл. Адмирал охотно согласился назвать указанное в записке лицо.

Однако, как потом выяснилось, в секретном заседании без нашего участия Адмирал наш про записку забыл и упорно стоял на приглашении австрийского адмирала, с которым когда-то во время плаваний ему пришлось познакомиться, но который, к сожалению, уже давно переселился в лучший мир; присутствовавшие адмиралы убеждали Адмирала Казнакова избрать другого кандидата, но по рассеянности и забывчивости, он все снова возвращался к своему кандидату, чем привел всех в полное недоумение. В конце концов, все же намечено было пригласить австрийского адмирала Шпаун, которого все считали наиболее подходящим. Однако, после этого заседания нам, состоящим при Адмирале, конфиденциально и в очень деликатной форме дали понять, что возникает опасение, как бы Адмирал Казнаков не встретил затруднений при выполнении возложенной на него задачи. Положение для нас создавалось крайне трудное. К счастью, приближались праздники Рождества (по нов. ст.), и после непродолжительного обсуждения в распорядительном заседании комиссии было решено начать занятия лишь после праздников. Пользуясь таким удобным положением, я отправился к нашему послу, А. И.

Нелидову, с которым давно был знаком по Константинополю. Ему я рассказал подробно и совершенно откровенно положение дела и просил, если можно, немедленно предпринять шаги к тому, чтобы Адмирал Казнаков был отозван и заменен другим. Александр Иванович вполне со мной согласился и обещал написать в Петербург. Последующие дни мы были заняты обязательными визитами, которыми исправно обменивались с членами приехавших делегаций, в том числе и австрийской; у себя дома, вместе с бароном Таубе, мы готовили описание Гульского инцидента — Exspose de faits; вместе мы составляли его по-русски, и барон Таубе переводил на французский язык, которым владел в совершенстве. Expose это должно было быть напечатано и роздано всем членам комиссии: оно должно было послужить исходным пунктом для следственного разбора дела. Такое же Expose, с своей точки зрения, готовили и англичане, в делегации коих состоял выдающийся юрист Sir Edward Frey. Незадолго до праздников все члены нашей делегации как-то собрались на завтраке у нашего Морского Агента. Как раз во время завтрака была получена шифрованная телеграмма на имя Адмирала и, крайне заинтересованный ею, Адмирал просил меня тотчас же расшифровать. Приступив к этому, я, по первым словам, понял, что телеграмма эта является результаом письма А. И. Нелидова. Телеграмма была подписана Великим Князем Генерал-Адмиралом— „Алексей". Сказано было приблизительно следующее: „Государь Император, в виду перерыва занятий комиссии на время предстоящих праздников, желает выслушать Ваш личный доклад по делу, выезжайте немедленно". — Я был отчасти виновник этой телеграммы, но прочел ее с радостью и совесть моя была чиста; правда,

неловко мне было по отношению к Адмиралу, которого я очень любил и уважал, но дело важнее личных отношений. Адмирал наш был совершенно поражен такой неожиданностью, но, в общем, кажется, был доволен. Мне он заявил, чтобы я готовился ему сопутствовать. Однако, ехать мне никуда не пришлось.

Спустя короткое время затем Адмирал Казнаков уехал в Петербург для „личного доклада", обещая очень скоро вернуться обратно. Меня он, в конце концов, решил оставить в Париже, на случай каких либо сношений по делам следственной комиссии. Тотчас, по приезде в Петербург, он предполагал мне сообщить о времени возвращения и дать дальнейшие указания; но более ему вернуться уже не пришлось. Я вскоре получил от него чрезвычайно сердечное письмо, в котором он повествовал о своих свиданиях со всем высшим начальством, которое, между прочим, поголовно отрицало свое участие в вызове Адмирала обратно. То же ему сообщил и Вел. Князь Генерал Адмирал Алексей Александрович. Вскоре наш Морской Агент поделился с нами полученным сообщением, что Вице-адмирал Федор Васильевич Дубасов назначен преемником Адмирала Казнакова и к концу Рождественских праздников приедет в Париж. Адмирала Дубасова я знал только по разным Совещаниям, в которых он принимал всегда деятельное участие. Своей внешностью и манерой себя держать Адмирал производил очень импонирующее впечатление. Он проявлял большую твердость и резко и прямо высказывал свои мнения. Говорил он прекрасно, медленно, уверенно и очень сжато. С взглядами его в совещаниях очень считались. Несколько праздничных дней прошли для нас, остававшихся в Париже, незаметно, и день

приезда нового председателя наступил. Облачившись в соответствующую форму, как это полагалось у штатских — сюртуки и цилиндры, — мы отправились встречать его с некоторым трепетом, сознавая, что теперь уже будет музыка не та. Как я выше упоминал, по желанию Адмирала Казнакова, мы все поместились в Hotel Mirabeaux на rue de la Paix, в то время бывшем в полном упадке. Адмирал Дубасов имел свой излюбленный Hotel Vendome и просил Морского Агента озаботиться там для него помещением, Конечно, надо и нам всем было туда перебраться. Это все было не легко. Хозяин Mirabeaux был очень обижен, находил, что такой переезд портит renommee его Hotel, помимо того, что приносит убыток, и хотел жаловаться чуть ли не Государю.

В конце концов, накануне приезда Адмирала, мы все же все перебрались в Vendome. Для Адмирала было помещение в 2 комнаты, затем отдельная комната была устроена для занятий, и мы все заняли по комнате. НбиеИ этот был прекрасный и мы все устроились комфортабельно. Ресторана там не было, и мы либо ходили по разным местам питаться, либо нам приносили обеды. Так как почти о каждом нашем шаге писали в газетах, то особой свободой в своей частной жизни мы вообще нс пользовались.

Но возвращаюсь к приезду Адмирала. Подошел поезд и вышел Адмирал. — Высокий, широкоплечий и сухощавый, с рыжеватыми волосами, зачесанными по старинному вперед на висках. В тот же вечер состоялось у нас дома заседание, где Адмирал подробно ознакомился с документами и получил от нас объяснения по разным вопросам. На другой день Адмирал проделал все обязательные визиты, представлялся Президенту и Министру

Delcasse, у которого затем мы все по приглашению завтракали. Завтрак этот прошел очень оживленно и симпатично. С бароном Таубе мы вдвоем заканчивали свое Exspose de faits, давшее не мало работы. Наш Адмирал, видимо, еще не составил себе мнения о действительном положении дела, и каждый вечер мы у него собирались для выяснения всех подробностей. К капитану Кладо, в связи с написанным им в „Новом Времени" фельетоном, он относился очень отрицательно. Свидетельские показания, которые нам приходилось выслушивать от офицеров, приехавших с эскадры, давали много материала, но не выясняли дела вполне, и было все еще мало данных, чтобы выступить в комиссии твердо и вполне уверенно. Затребованы были с эскадры подлинные телеграфные ленты и выписки из вахтенных журналов. Тем временем следственная комиссия собиралась раза два в полном составе на quai d’Orsay, для распорядительных заседаний. Была организована канцелярия и намечен порядок работ.

Наш юридический представитель барон Таубе и английский Mr. Frey в одном из заседаний ознакомили комиссию с своими взглядами на происшедший инцидент. Коротко говоря, наш представитель утверждал, что рыбачьи пароходы на Доггэр-банке были без огней и на судах эскадры видели ясно выделившиеся из них 2 миноносца, против которых и была открыта стрельба. Англичанин же утверждал, что пароходы все были с установленными огнями и никаких миноносцев не было и быть не могло. Ясно, что такие два диаметрально противоположные мнения помирить было невозможно и становилось чрезвычайно интересным, какой же выход из этого положения будет найден. Было установлено ранее, что будет употребляться во время

работ комиссии как официальный язык только французский. Председателем Комиссии был избран старший из присутствующих, французский адмирал Фурнье. Работа наша начала принимать определенный характер. Утром в 10 ч. заседания в Министерстве и вечером собрание у нашего Адмирала для подготовления к следующему дню. Постепенно выяснялись все детали обеими сторонами, и как для той, так и для другой, в зависимости от их взглядов, получались полные картины всего происшедшего. Мы подготовляли имеющиеся материалы, в виде телеграфных лент, выписок из журналов, донесений Адмирала Рожественского и командиров судов эскадры для представления в Комиссию. Некоторые дополнительно полученные документы внесли много ясности в дело.

Наконец, все предварительные совещания и работы были закончены и предстояло приступить к решению дела в публичном заседании, по выслушании свидетелей обеих сторон. Наш Морской Агент в Лондоне, принимавший деятельное участие в наших занятиях и нередко появлявшийся в Париже, приехал как-то с сенсационным известием, что у него имеются 2 свидетеля англичанина, подтверждающие присутствие миноносцев на Доггэр-банке. Желая использовать все возможные средства, Адмирал предложил этих свидетелей доставить к заседанию Комиссии в Париж, что и было исполнено. Их поместили в гостинице под строжайшим контролем. Первое знакомство с этими господами, при котором и я присутствовал, произвело на нас очень отрицательное впечатление. Представлялось, что это лица ненадежные, охотно готовые за деньги показать, что угодно. Сведения их тоже были очень неясны и фантастичны. Их кормили, поили и еще платили им — чего же им было еще желать,

они готовы были быть свидетелями бесконечно. Наша разведка — Рачковский и Мануйлов, наблюдая за ними, пришли тоже к очень неблагоприятным выводам. А тут удалось как-то узнать, будто англичане уже знают о наших таинственных свидетелях и якобы имеют доказательства, что эти джентльмены недавно только выпущены из тюрьмы, где сидели за ложные показания под присягой. Так ли это было в действительности или нет — мы не знали, но, в конце концов, Адмирал наш не решился воспользоваться этими свидетелями, и они были отправлены обратно в Лондон.

Настал, наконец, день заседания. Обе стороны огласили свои Exspose de faits, как они их понимали. Вскоре попросил слова английский адмирал, пожилой Sir Beaumont и, встав, начал длинное изложение всего дела и своего взгляда на английском языке. Лишь только он закончил свою речь, поднялся Адмирал Дубасов и отчетливо и медленно заявил, что в распорядительном своем заседании Комиссия приняла официальным деловым языком — французский язык, английский же адмирал, вопреки этому, выступил с речью на английском языке; посему он, адмирал Дубасов, считает себя вправе и обязанным изложить свою точку зрения на своем языке, т. е. по-русски, и затем Адмирал произнес длинную речь по-русски. Большинство присутствующих хлопали глазами, ничего не понимая. Окончив свое обращение, Адмирал Дубасов прибавил, что его, конечно, никто не понял, и поэтому он повторит сказанное по-французски. Эффект от такого выступления Адмирала получился колоссальный, и нечего и говорить, что после этого никто уже не покушался говорить на заседаниях по-английски. Однако, как выше я уже указал, взгляды на дело обеих сторон были непримиримы.

Заседания продолжались еще, но уже видно было, что на почве выясненного материала постановить решение, удовлетворяющее обе стороны, было почти невозможно. Тогда Адмирал Дубасов нашел другой выход. Оставляя в стороне вопрос о том, были ли или нет миноносцы, он предложил Комиссии ответить на вопрос — прав ли был Адмирал Рожественский, ведший эскадру из 48 разнообразных судов, когда, неся колоссальную ответственность, под давлением всех агентурных сведений и сообщений с судов самой эскадры, он принял меры для охраны эскадры и в известный момент открыл стрельбу? Как бы поступили при таких условиях адмиралы, члены Комиссии? При этом материальные убытки, причиненные потоплением двух рыбачьих пароходов, Адмирал предлагал возместить из сумм Российского Правительства. Комиссия приняла предложение Адмирала и на поставленный вопрос адмиралы ответили, что Адмирал Рожественский поступил при данных обстоятельствах правильно, и так поступил бы на его месте каждый начальник столь многочисленной и разнородной эскадры. Русское Правительство уплатило 600.000 рублей семьям, потерпевшим убытки от потопления пароходов.

Я выехал в Петербург раньше один, с докладом Адмирала Дубасова Генерал Адмиралу, который наш Адмирал написал собственноручно. По прибытии я уже снова всецело погрузился в штабную работу, которой для меня нашлось много. Затем Адмирал, как я слышал, вернулся из Парижа, но я его еще не видел. Он в то время был председателем Морского Технического Комитета. В один из ближайших дней Адмирал просил меня зайти к нему в Технический Комитет. Я немедленно отправился к нему. Видимо, он

был в очень приподнятом настроении. „Я только что от Государя Императора и после моего доклада Его Величеству угодно было поздравить меня своим Генерал-адъютантом", сказал он. „Прежде всего я хотел поделиться своей радостью с Вами и еще раз поблагодарить Вас за помощь. Теперь скажите, что Вы хотите, чем я могу Вас порадовать. Чин, орден?" Я был искренно тронут и рад за достойного Адмирала.

Я же лично чин недавно получил, а высший для меня в то время орден, Владимир 4 ст., Адмирал Рожественский, перед уходом из Главного Морского Штаба, мне уже исходатайствовал. В конце концов, мне была объявлена Высочайшая благодарность в приказе.

Так закончилось это нашумевшее в свое время происшествие.

В. Штенгер.

Кап. 1 ранга К К Клапье де Колонг, Э с т о н и я

Цусима.

Дни 14/27 и 15/28 мая вызывают потребность молитвенно помянуть всех погибших в бою с японским флотом на судах эскадры вице-адм. Рожественского у о-ва Цусима — убитых, раненых и уцелевших, доблестно разделивших участь своих кораблей, пойдя на них ко дну Корейского пролива.

В конце апреля 1905 г. II эскадра Тихого океана, следуя с последней стоянки в бухте Ван-Фонг — французского Индо-Китая — к Корейскому проливу, соединилась в Китайском море с отрядом судов к.а. Небогатова. На дальнейшем переходе имели в море одну погрузку угля с транспортов.

10го мая скончался на „Ослябя" к.а. Фелькерзам, начальник 2-го броненосного отряда; флаг его не был спущен, о смерти его не оповещалось по эскадре. Тело адмирала, запаянное в металлический гроб судовой работы, пошло ко дну с броненосцем „Ослябя" — первой жертвой Цусимского боя.

11го мая у Седельных островов отослали все транспорты под коммерческим флагом — разгруженные в Сайгон, а с запасами — в Шанхай.

Чтобы пройти Корейский пролив 13го мая днем, надо было держать с лишком сутки двенадцатиузловый эскадренный ход; это было очень желательно, так как условия погоды (пасмурность, свежий ветер и состояние моря) были лучшим нашим

союзником для прохода Корейским проливом. К сожалению, держать такой ход не могли и этим надеждам не суждено было оправдаться.

Эскадренный ход с 9 узлов увеличили до 10 с расчетом к утру 14 мая подойти к Корейскому проливу.

В день 13 мая, при все той же свежей и мрачной погоде, Адмирал производил эскадренные эволюции специально для обучения отряда к.а. Небогатова.

К вечеру 13-го мая погода стала улучшаться. На кораблях отслужили всенощную.

Ужин и чай у Адмирала прошли в напряженном состоянии.

Около 9 часов вечера наши аппараты беспроволочного телеграфа стали принимать слабые, отдаленные переговоры двух районов. Следовавший с эскадрой вспомогательный крейсер „Урал", снабженный самым мощным аппаратом беспроволочного телеграфа, специально предназначался прекращать всякие переговоры на значительном расстоянии разрядами своих мощных волн, не был использован, чтобы этим преждевременно не открыть своего присутствия.

В ночь с 13 на 14 мая вряд ли кто спал; слишком очевидна для всех была встреча с неприятелем в полном его составе. У всех вид напряженно деловой, сосредоточенная заботливость, отрывистые и только необходимые распоряжения и сообщения.

В кают-компании „Суворова" — тихий говор. Большинство офицеров на ногах, в заботе о состоянии своих частей. Прислуга — у орудий; полная боевая готовность. По всему кораблю отдельные группы сидящей и лежащей команды, тихо разговаривающих. Вестовые таинственно сообщают, офицерам о появлении в жилой палубе крыс. Завтраш

ний день определит судьбу каждому — вот смысл настроений.

В утро 14-го мытья палуб не было; после молитвы и завтрака — приборка.

К утру 14-го вся команда „Суворова" без всяких приказаний оказалась одетой в первосрочное новое чистое платье и белье.

Утром 14-го мая эскадра шла в строе двух кильватерных колонн (1-й и 2-й броненосн. отряды в правой колонне, а 3-й брон. отряд и крейсеры „Олег," „Аврора", „Донской" и „Мономах" — в левой). Транспорты „Анадырь", „Иртыш", „Камчатка", „Корея" и буксирные пароходы „Русь" и „Свирь" шли между боевыми судами („Анадырь", равняясь с „Олегом" и „Ослябя", „Свирь" и „Русь" шли по обе стороны „Анадыря"). Миноносцы „Бедодовый" и „Быстрый" шли слева за „Суворовым", „Буйный" и „Бравый" — справа за „Николаем"; „Блестящий", „Безупречный", „Бодрый", „Грозный" и „Громкий" шли в кильватерной колонне между крейсерами и транспортами. „Жемчуг" и „Изумруд", имея инструкцию отводить от эскадры встречные коммерческие суда, шли: первый на 4 румба вправо от курса и в 4-х кабельтовых от „Суворова"; второй в таком же положении слева от „Николая". В случае появления неприятеля миноносцы „Бедовый" и „Быстрый" имели инструкцию перейти в кильватер „Жемчугу", „Буйный" и „Бравый" в кильватер „Изумруду". С рассветом разведочный отряд „Светлана", „Алмаз" и „Урал", находившийся впереди эскадры, повернул влево и, согласно ранее полученных приказаний, расположился сзади эскадры.

Курс эскадры N0 60° истинный на середину пролива между Цусимой и Японским берегом; ветер 34 балла; солнечный день, но мгла сокращает горизонт до 78ми миль. Эскадренный ход 9 узлов.

В 6 час. 45 м. утра справа позади траверза показался во мгле силуэт военного корабля в расстоянии около 8-ми миль, затем скрылся, но спустя немного времени опять появился в той же стороне и продолжал идти с эскадрою до начала боя, в расстоянии от 50 до 70ти кабельтовов. Броненосцам было приказано иметь наведенной одну 12" башню на этот корабль, оказавшийся японским крейсером „Идзуми".

В 9 час. 45 мин. утра показались из мглы японские старые крейсеры: „Матсушима", „Чиниен”, „Хашидате", „Итсукушима" и „Акитсушима" в строе кильватера и повернули на наш курс на левом траверзе. расстояние около 80ти кабельтовов.

В 9 час. 50 мин. головной неприятельский крейсер лег на обратный курс и затем тотчас же повернул опять на параллельный с нами курс. расстояние сократилось до 50-60 каб. Первый и второй броненосные отряды дали 11 узлов ходу, чтобы выстроить одну кильватерную колонну с 3-м броненосным отрядом, который продолжал идти 9 узлов.

В 10 часов неприятельские крейсеры начали склоняться влево и удаляться, оставаясь едва видимыми в бинокль на левом крамболе. „Мономаху" и „Донскому" был поднят сигнал: „Быть справа от транспортов".

В 10 час. 20 мин. справа по носу показался пароход, идущий на пересечку курса.

В 10 час. 30 мин. „Жемчуг" вышел вперед и отвел пароход в сторону, сделав один выстрел ему под нос; затем вернулся на место и поднял сигнал: пароход японский.

В 10 час. 45 мин. подняли сигнал: „Тревога".

В 10 ч. 50 мин. на N020° показались миноносцы.

В 11 час. 05 мин. на левом траверзе показались: „Читозе", „Касаги", „Ниитака", „Тсусима". Первый и второй броненосные отряды повернули на 2 румба влево вдруг.

В 11 час. 20 мин. с броненосца „Орел" сделали выстрел по неприятельским крейсерам, после чего 3-й броненосный отряд открыл по ним редкий огонь. расстояние около 50-40 каб. „Суворов" тоже сделал несколько выстрелов. „Изумруд" перешел по носу на правую сторону к „Жемчугу". Первый отряд миноносцев перешел к „Жемчугу" и „Изумруду". Японцы повернули вдруг на несколько румбов влево. Неприятель удаляясь, сделал несколько выстрелов по „Суворову" и „Ослябя". Один снаряд упал на ½ каб. от левого борта „Суворова" против передней 6" башни, не разорвался.

В 11 час. 30 мин. 1-й и 2-й брон. отряды повернули на 2 румба вдруг. „Жемчугу" приказано держаться на правом траверзе „Орла".

В 11 час. 35 мин. старые японские крейсеры повернули последовательно влево и скрылись.

В 11 час. 55 мин. „Чиода" и „Шихайя" и 4 миноносца показались на левом траверзе на большом расстоянии.

В 12 час. 01 мин. 4 миноносца в строе пеленга показались впереди слева; идут на пересечку.

В 12 час. 05 мин. эскадра взяла курс N022°.

В 12 ч. 10м.легкиеяпонскиекрейсеры переходят впереди на правую сторону в 4050ти кабельтовых.

В .12 час. 25 мин. первый броненосный отряд повернул на 8 румбов последовательно вправо.

Дали 11 узлов ходу.

В 12 час. 32 мин. первый броненосный отряд повернул на 8 румбов последовательно влево.

В 12 час. 37 мин. легкие японские крейсеры выстроились во фронт справа по носу.

В 12 час. 45 мин. эскадра идет в строе двух кильватерных колонн: „Ослябя" на левом траверзе „Суворова" в расстоянии около 10 каб. Дали 9 узлов ходу. Команда пообедала повахтенно, по сигналу.

В 1 час. 20 мин. легкие японские крейсеры повернули вправо.

В 1 ч. 25 мин. по носу показались: „Микаса", „Шикишима", „Фуджи", „Асахи", „Ниссин", „Кассуга", „Идзума", „Азума", „Токива", „Якумо", „Асама" и „Ивате". Придя на вид, неприятель, в строе кильватера, последовательно повернул вправо на несколько румбов. Шел большим ходом.

В 1 час 30 мин. дали 11 узлов. Первый броненосный отряд повернул последовательно на 4 румба влево, 2й броненосный отряд начал вступать в кильватер первому.

В 1 час. 40 мин. „Суворов" повернул на курс N023°.

В 1 час, 49 мин. сделали выстрел с „Суворова" 6" башни на 32 кабельтова, — перелет; уменьшили расстояние на 2 кабельтова, эскадра открыла огонь.

„Микаса" лег на параллельный курс и открыл огонь минуты через две после нас.

Неприятельские корабли, пока строились в одну кильватерную колонну на параллельном курсе, створились по два.

В 2 часа расстояние до „Микаса" было 28 кабельтовов. Огонь первого броненосного отряда нашей эскадры был сосредоточен, главным образом, на „Микаса". Неприятель сосредоточил огонь на „Суворове" и „Ослябя". Сначала неприятельские снаряды давали перелеты по „Суворову" около ½ каб., затем стали попадать. Замечены, главным образом, снаряды крупных калибров, фугасные,

дававшие большое число осколков. Дым от разрыва — черный (лидит) и яркожелтый (шимозе); газы удушливы и ядовиты; (на „Сисое Великом" оба доктора умерли от отравления газами). На „Суворове" попадания сосредоточивались преимущественно около боевой рубки.

Ранены флаг-офицеры мичманы князь Церетели и Демчинский.

В боевой рубке „Суворова" находились: адмирал Командующий эскадрой, флаг-капитан, флагманский артиллерист, два старших флаг-офицера: лейтенанты Свербеев и Кржижановский и судовые чины: командир броненосца, старший артиллерист, старший штурман, мичман Шишкин, рулевой кондуктор Зайсунов, рулевые, дальномерщики, у переговорных труб и телефона.

В 2 часа повернули на 2 румба вправо. Осколки часто попадали в пролет боевой рубки и выводили из строя находившихся в ней. В другие части судна снаряды также нередко попадали. В каютах Штаба по левому борту начался пожар и перебило какую-то паровую трубу; между кормовыми 6" башнями на верхней палубе выведена вся сигнальная прислуга около 12-ти человек; ранены флаг-офицеры лейтенант Новосильцев и мичман Казакевич. В верхней батарейной палубе снаряд попал в перевязочный 20/21 пункт, многие раненые убиты, оторвало руку трюмному механику Кримеру. От временного перевязочного пункта ничего не осталось. Уцелевший доктор перешел вниз в перевязочный пункт, устроенный¹ под броневой палубой.

В 2 часа 11 мин. у левой средней б" башни подача производилась уже вручную; левую кормовую 6" башню питали подачей из правой кормовой. В боевой рубке разбило левый дальномер; перенесли правый, который был также немедленно разбит.

В 12" башнях все было благополучно.

В 2 часа 15 мин. повернули на курс N023°. Снаряды попадают непрерывно. Доносят о подводной пробоине у левого подводного аппарата. Ранило в рубке флаг-капитана, старшего артиллериста и мичмана Шишкина.

В 2 часа 20 мин. все сигнальные фалы были уже вырванными или сгорели. Лейтенант Редкин доносил, что левая кормовая 6" башня не может действовать из-за жары и дыма от пожара; просили изменить курс — в чем пришлось отказать. Японская эскадра начала под носом переходить на правую сторону курса эскадры.

В 2 часа 25 мин. повернули на 4 румба вправо.

В 2 час. 26 мин. осколком ранило Адмирала в голову. В это время (около 2 час. 25 мин.) „Суворов" перестал слушаться руля и катясь вправо, повернул на 16 румбов от курса. В рубке ранило лейтенанта Зотова. Начался пожар возле рубки, лейтенант Свербеев вышел для тушения его и ранен. Остановились часы в рубке.

В 2 часа 30 мин. стали приводить корабль на курс машинами; руль оказался на борту, о чем в боевой рубке не было известно. Снесена крыша кормовой 12" башни. Горят одновременно ростры с 10 находившимися на них гребными шлюпками, на ют пройти нельзя.

В 2 часа 40 мин. осколком ранило командира в голову; он из рубки ушел.

Управление машинами идет трудно при помощи машинного телеграфа, — все время стопорится одна машина и дается средний или полный ход другой — на ручках лейтенант Богданов. Управлением руководит и распоряжается полковник Филипповский. Перестали действовать артиллерийские указатели. Сообщение с левой машиной по телеграфу, с правой —

по переговорной трубе. Сообщение с рулевым отделением прервано. Флаг-офицер лейтенант Кржижановский послан в рулевое отделение поставить руль прямо. Сделаны были попытки флагманским минным офицером лейтенантом Леонтьевым исправить электрическое управление рулем, но безуспешно.

Появившийся крен на левую сторону остановлен. Около 2 час. 40 мин. Адмирал вторично был ранен в ноги.

Когда „Суворов" выходил из строя, эскадра шла в кильватер „Александру III" по курсу около NO.

В это время, в 2 часа 40 мин., головной неприятельской эскадры, переходившей по носу на правую сторону, повернул от нас к северу.

В 3 часа, вследствие пожара на рострах, управление из боевой рубки перенесено в центральный пост. Адмирал спустился в центральный пост по трубе, но тотчас же вышел оттуда сначала в левую, а затем в правую 6" башню, где была установлена голосовая передача через подбашенное отделение в центральный пост, а оттуда в машину. Вместе с адмиралом спустились в центральный пост флаг-капитан, флагманский штурман и единственный оставшийся в живых нижний чин. В боевой рубке, окруженной огнем, кроме убитых никого не осталось.

В 3 час. 15 мин. „Ослябя", вышедший из строя с большим креном, опрокинулся на левый борт и на нос; к нему подошли спасать людей миноносцы „Буйный", „Бравый" и еще один.

Около 3 час. 15 мин. наша эскадра подходила к „Суворову" с правого траверза в строе кильватера — головным „Александр III", и с расстояния в 10ть кабельтовых замечен ряд попаданий в левую носовую 6" башню, в боевую рубку и

близ неё, после этого „Александр III" повернул вправо почти на обратный курс и за ним стали ворочать все прочие суда, даже не выдерживая линии кильватера.

В 3 час. 20 мин. видели прошедшими слева контркурсом посыльное судно „Чихайя" и несколько истребителей. В это время (3 ч. 30 м.) неприятель стрелял по „Суворову" слева и из правого борта 75 м. м. батареи увидели неприятельский корабль проходящим у „Суворова" под носом с левой стороны на правую.

Носовая 12" башня отвечала на огонь неприятеля. Голосовой передачей сообщили в центральный пост повернуть на 12 румбов вправо и взяли курс на концевого нашей эскадры.

Около того же времени, т. е. около 3 ч. 30 м., был уже значительный крен от 8° до 10° на левый подветренный борт и воду поддавало в палубу, через порт 75 м. м. орудий, полупортики которых все были повреждены.

В Зч. 40 мин. почему то кричали „ура" и воодушевленная команда бежала из жилой палубы в верхнюю батарею тушить пожар.

В 4 час. 20 мин. с кормы с левой стороны подходили и держались весьма близко четыре неприятельских истребителя, по которым стреляли два уцелевшие кормовые 75 м. м. орудия.

Около этого времени уже было невозможно бороться с огнем в верхней батарее, так как рвались свои ящики с 47 м. м. патронами.

Около 5 ч. вечера мимо „Суворова", который старался следовать за эскадрой, по носу прошли наши суда: три броненосца 1-го отряда, на них трубы и мачты были целы, реи частью повисшими; у „Александра III” был разбит форштевень и вскрыта вся носовая часть верхней батареи; „Сисой Великий",

„Наварин", „Нахимов" и 3-й броненосный отряд — в порядке, как и все крейсеры, только „Аврора" имела сбитой фор-стеньгу и повисшими реи на грот-мачте.

Транспортов было четыре: „Иртыш", „Анадырь", „Корея" и „Свирь", миноносцы — все девять.

Около 5-ти часов к борту „Суворова" подошел миноносец „Буйный", — на него передали в бессознательном состоянии раненого Адмирала и уцелевших и раненых чинов штаба: флаг-капитана, полковника Филипповского, кап. 2 ранга Семенова, лейт.: Леонтьева и Кржижановского (отравлен газами), мичм. Демчинского (раненого) и юнкера Максимова, с 15-ю нижними чинами, бывшими на срезе. Положение броненосца было таково: носом в 50 четверть, имея такой крен, что порта нижней батареи левого борта были в уровень с водой. Правая сторона была наветренная, что и удерживали машинами, чтобы избежать огня и дыму на правом срезе, где держался миноносец и производили передачу Адмирала.

В 5 час. 30 мин. миноносец „Буйный" отвалил от борта „Суворова"; в это время не было уже мачт, ни труб, ни сигнальных рубок, горели верхняя и батарейная палубы, паровые и минные катера; электричество погасло, пожар увеличивался, все было полно дымом, в батарее рвались 75 м. м. патроны, мостики с 47 м. м. орудиями разрушены, кормовая башня разрушена, адмиралтейское помещение уничтожено, крен не менее 10° на левый борт.

Транспорт „Камчатка" оказался в это время в 34х каб. от „Суворова" по носу с правой, не имея ходу и держа флаг Красного Креста на грот мачте. Во время пересадки на миноносец, с японской эскадры, шедшей параллельно нашей с левой стороны, стреляли снарядами крупного калибра по

„Суворову", по миноносцу „Буйный" и „Камчатке", составлявшими одну отдельную группу. Видно было, как в „Камчатку" попал в середину снаряд, сваливший трубы, и „Камчатка" остановилась. Миноносец, отойдя от „Суворова" под сильным огнем, пошел полным ходом к крейсерам.

Не имея возможности продолжать командовать эскадрой из за тяжелых ран, Адмирал сделал распоряжение, чтобы на миноносце был поднят сигнал о передаче командования Адмиралу Небогатову. После того, как сигнал был отрепетован, подняли следующий сигнал: Адмирал на миноносце.

Около 6-ти час. вечера вышел из строя броненосец „Александр III", имея сильный крен на левый борт и держа сигнал: терплю бедствие, после чего он перевернулся, будучи в 10-ти каб. от „Ушакова". С броненосца „Сенявин" успели заметить плавающим его днище с людьми на нем.

Кроме того, всем судам, мимо которых проходили, миноносец „Буйный" делал семафор: „Адмирал жив, находится на миноносце".

Миноносцу „Безупречный" было приказано пойти к броненосцу „Император Николай I" и передать на словах, что Командующий эскадрою передает командование Адмиралу Небогатову и приказывает вести эскадру во Владивосток; „Безупречный" это исполнил, но за темнотою его возвращения не видели.

В конце 7-го часа миноносец, идя с крейсерами, имел курс в NW четверть. Справа и сзади, кабельтовых в 30-ти, шли наши броненосцы тем же курсом, головным „Бородино", „Орел", „Николай I”, „Апраксин", „Сенявин", „Ушаков", „Сисой", „Наварин" и „Нахимов".

В 7 час. наши крейсеры открыли огонь по 9-ти неприятельским миноносцам — которые вышли вперед по курсу наших броненосцев. В это время

неприятельская эскадра была от нашей вправо, т. е. приблизительно в NO четверти.

В 7 час. 10 мин. „Бородино" перевернулся, по-видимому после взрыва в корме, где видно было большое пламя вышиною до грот-марса.

Вскоре после этого крейсеры постепенно склонялись влево и шли прямо на зорю, значит имели курс близ W (*).

В 7 час. 40 мин. позади нашего отряда (т. е. части крейсеров и миноносцев) идут, в строе близком к фронту, наши броненосцы, отстреливаясь от неприятельских миноносцев.

Вскоре после этого момента, Адмирал, придя в себя, звал кого либо к себе. Пришел капитан 2го ранга Семенов и изложил ему, как идут крейсеры и какое место между ними занимает миноносец „Буйный". Справа имели „Олег", „Аврору", „Донского" и „Мономаха" в строе кильватера, а левее нашего курса впереди в строе клина шли „Светлана" (головной) — боковыми „Жемчуг" и „Алмаз", а за ними шли без строя транспорты „Иртыш", „Анадырь", „Корея" и „Свирь". Миноносцы шли внутри строя без определенного порядка. „Бравый" и „Блестящий" несли флаг „К" —(не могу управляться), первый без фок-мачты. Во время этого доклада, продолжавшегося несколько минут, Адмирал дважды терял сознание и начинал бредить.

В начале 10-го часа вечера, следуя совместно с „Донским", шли на 5. Адмирал, очнувшись и узнав об этом, приказал передать на „Донской", чтобы он шел во Владивосток. Исполнить приказание Адмирала было трудно, так как при показывании каких либо огней, — свои же суда начинали стрелять.

(*) В 7 ч. (20) м. по японским источникам погиб от двух последовательных минных атак брон. „Суворов” (см. Японск. описание).

В 9 час. 30 мин. веч. крейсеры „Олег", „Аврора" и „Жемчуг" большим ходом начали уходить на юг, а „Светлана", „Мономах", „Донской" и миноносцы „Буйный", „Бедовый", „Бравый", „Быстрый", „Громкий" и „Грозный" повернули на север. Крейсер „Изумруд" продолжал держаться близ наших броненосцев. Ночью „Донской" и миноносцы „Буйный", „Бедовый" и „Грозный" пошли в NO четверть, так как к северу были видны чьи то прожекторы.

Миноносец „Буйный", имея повреждение в теплом ящике, принужден был питать котлы соленой водой, вследствие чего увеличивался сильно расход угля. Ночью ход „Буйного" уменьшился до того, что миноносец вскоре потерял из виду „Донского".

Настала темная пасмурная ночь. Чины штаба спустились в кают-компанию „Буйного", где на 4-х койках лежали раненые офицеры с „Ослябя": диван занял к2р. Семенов — по своему малому росту, флаг-капитан и флагманский штурман расположились на палубе на брезенте, под обеденным столом кают-компании.

Приходил командир 2 р. Коломейцев. Обмен мнений: пока возможно идти курсом на Владивосток, а там с рассветом — ,,утро вечера мудренее", — будет видно.

Так закончился день 14-го мая.

К.-де Колонг.

Кап. 1 ранга А. П. Гезехус, Алжир.

„Долой ответ, открыть огонь!"

В текущем году наступает 25-ая годовщина тяжелого поражения нашего флота в Цусимском бою. В памяти встают страшные картины гибели наших лучших судов и их доблестного личного состава, до конца исполнившего свой долг перед Царем и Родиной. Многие из этих героев долга и чести забыты и священная обязанность нас, оставшихся в живых участников этого боя, воскресить в памяти образы этих честных, самоотверженных

слуг Царя и Родины. В этих два несчастных для России дня, 14-го и 15-го мая 1905 года, можно привести много примеров доблести, отваги и самоотвержения и я уверен, что каждый из оставшихся в живых участников этой трагедии может указать не на один такой случай относительно чинов командного состава до последнего матроса включительно. Поэтому мне хотелось бы, по мере своих сил, ознакомить всех, интересующихся действиями нашего флота в минувшую войну с последними минутами броненосца береговой обороны „Адмирал Ушаков", на котором я имел честь состоять вторым артиллерийским офицером и командиром кормовой 10" башни, под командой доблестного капитана 1 ранга Владимира Николаевича Миклуха-Маклай.

Описывая этот эпизод исключительно по памяти, не имея под рукой никаких документов, ни личных записей, я вперед прошу извинения за некоторые могущие быть неточности, как цифровых данных, так и в некоторых деталях. Но задавшись определенной целью выявить личность доблестного Владимира Николаевича, как командира в бою, полагаю, что эти неточности не могут играть существенной роли.

На рассвете 15 мая 1905 года, идя курсом NO23°, указанным вступившим в командование остатками Флота контр-адмиралом Небогатовым, после тяжелого дневного боя 14-го мая и бесчисленных ночных минных атак, броненосец береговой обороны „Адмирал Ушаков" очутился в полном одиночестве. Впереди по курсу были едва заметны дымы судов нашего флота, под командой адмирала Небогатова. Получив в дневном бою 14-го мая большую пробоину в таранном отделении, броненосец не мог развить указанного хода — 12 узлов, и за ночь сильно отстал, благодаря чему был

предоставлен своей участи, так как не было никакой надежды догнать уходящие суда. Командиру предстояло самому решать вопрос, как действовать дальше. Положение было не из легких, так как существовала полная уверенность в том, что японцы приложат все усилия к тому, чтобы использовать свой успех до конца. Это подтверждалось тем, что во всех частях горизонта временами появлялись и исчезали дымы, очевидно, японских разведчиков. Командир не взял на себя решения такого сложного вопроса и поэтому созвал всех офицеров на военный совет в рубку под мостиком. На этом совете было единогласно решено выполнить последний приказ Адмирала и продолжать следовать по назначению, т. е. во Владивосток, избегая, по возможности, встречи с неприятелем. Для этой цели решено было срубить стеньги, по возможности не дымить и уклоняться в сторону от всякого появляющегося дыма на горизонте; приблизиться к японским берегам и, располагая курсы вдоль этих берегов, вне видимости, постепенно подыматься на N. Эта последняя мера была принята в предположении, что бдительность японцев у своих берегов будет несколько меньше. В общем же все, конечно, ясно сознавали, что выбраться благополучно из этой ловушки было весьма трудно, но меры какие то, все-таки, принимать было необходимо и все верили в опытность и энергию командира, доказавшего это на всем переходе от Либавы до Цусимы. И вот началась агония броненосца. Легли на курс к японскому берегу, хода больше 8 узлов нельзя было дать из-за пробоины в таранном отделении. Все время появлялись на горизонте дымы, приходилось от них отводить, так что броненосец в итоге описывал какие то зигзаги, очень мало приближаясь к намеченной цели. Такое

напряженное состояние продолжалось до обеда, когда во время церемонии погребения нескольких убитых в дневном бою 14 мая за кормой появился дымок быстро нагоняющего нас судна. По прошествии весьма непродолжительного времени обозначился силуэт, по-видимому, легкого крейсера типа „Читозе". Скрыться от него не было никакой возможности; пробили боевую тревогу и повернули на сближение с ним. Крейсер быстро приближался и командир приказал открыть огонь. После залпа 10" башни он круто повернул и так же быстро исчез. Эта встреча окончательно рассеяла всякие иллюзии возможности благополучно достичь намеченной цели, т. е. прорыва во Владивосток. Обеденное время прошло сравнительно спокойно. В кают-компании собрались все свободные офицеры во главе со старшим офицером, капитаном 2 ранга Александром Александровичем Мусатовым. Покойный Александр Александрович был удивительно спокойный человек. Держал себя во всех случаях ровно и невозмутимо. Никакие обстоятельства, кажется, не могли его взволновать. Его хладнокровие, распорядительность весьма благотворно влияли на подчиненных ему людей. Одно его присутствие поддерживало бодрое состояние духа даже у людей, не обладающих достаточно крепкими нервами. На этом последнем обеде старший офицер, наливая себе рюмку водки, произнес: „Ну, покойнички, выпьем!" Через несколько часов эти слова оказались для него самого и некоторых из присутствовавших пророческими, но в этот момент они были всеми приняты, как шутка и все единодушно потянулись чокнуться с Александром Александровичем. В душе же каждый, я не сомневаюсь, был уверен, что старший офицер был прав. Обед прошел в общем довольно оживленно.

После обеда я пошел в каюту отдохнуть, так как чувствовал себя после всего пережитого совершенно разбитым. Через весьма короткий промежуток времени, насколько мне помнится, около половины второго дня, я был разбужен окриком лейтенанта Т.: .Вставай, Петрович, опять дымы, пробили боевую тревогу". Я немедленно вскочил и побежал на мостик. На этот раз вся SW-ая часть горизонта была заволочена дымами. Сомнения не было — это могла быть только неприятельская эскадра. Однако, дымы эти, видимо, не приближались, а как бы держались на определенном расстоянии. Затем обнаружилось, что от всей массы дымов отделились два и начали движение в направлении к нам. Постепенно открывались рангоут, трубы и, наконец, силуэты двух быстро идущих на нас судов. Взоры всех были напряженно направлены на эти суда. Кто-то крикнул: „Да это наши крейсеры"! Крик этот ошеломляюще подействовал на всех. Многие бурно стали выражать свой восторг. Но это продолжалось недолго. Вскоре стало совершенно ясным, что это неприятельские крейсеры. Восторг сразу исчез, лица стали сосредоточенными и взоры всех обратились на своего командира. Командир совершенно спокойно, без признаков малейшего волнения, рассматривал в бинокль приближающиеся суда. На переднем крейсере взвился большой сигнал. „Ответ до половины, разбирайте сигнал" — приказал командир. Все разошлись по своим местам, по боевой тревоге. Перед этим командир приказал всем нам озаботиться, чтобы у всех людей были приготовлены спасательные средства. По приходе в башню я сейчас же приказал расшнуровать койки и по числу прислуги башни взять на каждого по пробковому матрацу. Минному офицеру, лейтенанту Жданову, командир

приказал заложить подрывные патроны на случай взрыва броненосца, что и было им исполнено. Под циркуляционные помпы были заложены патроны. Все эти распоряжения ясно показывали, что командиром заранее было принято совершенно определенное решение. Никакого другого выхода из положения он, видимо, не допускал.

В это время суда, оказавшиеся броненосными крейсерами 1-го класса „Иакито" и „Ивате", быстро приближались. расстояние было около 50 кабельтовых, когда удалось разобрать первую половину сигнала, поднятому по международному своду: „Предлагаю вам сдать ваш корабль..." — разобрал старший штурман, лейтенант Максимов, и доложил командиру. Ни минуты не задумываясь, резко приказал командир: „Дальше разбирать не надо, долой ответ, открыть огонь!" Не ожидавшие такого отпора японцы неосторожно приблизились и поплатились за это, получив залп 10" башни в борт. Это наше первое попадание показывали нам японские офицеры на крейсере „Иакито". Снаряд ударил в борт крейсера, впереди кормового левого трапа, сделав в борту отверстие по своему калибру, и затем разорвался внутри на семь кусков, не причинив судну серьезного повреждения, но убив два-три десятка японцев.

Быстро слетел сигнал, крейсеры повернули и еще быстрее стали удаляться от маленького, дерзкого противника, предпочитая иметь с ним дело на безопасном для себя расстоянии, несмотря на огромное преимущество в артиллерийском вооружении, скорости хода и моральной поддержке в виде большего количества дымов на горизонте. Во всякий момент они могли получить оттуда действительную поддержку. Наш же маленький броненосец был совершенно одинок и мог рассчитывать только на

свои четыре 10" орудия и 8-узловый ход. Надо еще к тому добавить, что у наших 10" гидравлических установок предельный угол возвышения был 18°, что соответствовало дальности полета 53 кабельтовых, японцы же свободно стреляли с 70 кабельтовых. Но не таков был капитан 1 ранга Миклуха, чтобы эти обстоятельства могли поколебать его понятия о своем долге и чести Андреевского флага. Он все время старался сблизиться с противником и ни на секунду не прекращал боя. Колоссальная разница в ходе, конечно, давала полную возможность японцам легко парализовать эти намерения командира. Они свободно удерживали расстояние 70 кабельтовых и действовали своими орудиями, как на ученьи, без малейшего для себя риска. Наши снаряды давали большие недолеты. Между тем, японцы быстро пристрелялись, начались сплошные попадания. В 120м/м батарейной палубе начался пожар. Загорелось несколько приготовленных беседок с 120м/м патронами, появились подводные пробоины. После получасового боя становилась совершенно ясной бесполезность сопротивления, продолжение которого грозило бесполезной гибелью всему личному составу. Для спасения хотя бы части этого состава командир приступил к выполнению заранее принятого решения, т. е. потоплению корабля. Было приказано прекратить огонь, старшему механику открыть кингстоны, минному офицеру взорвать подрывные патроны, людям же спасаться. Через несколько минут броненосец сильно накренился на правый борт, люди стали бросаться за борт. Старший офицер, обегая последний раз низы, снял часового у денежного сундука, который, выполняя свой долг, не покидал своего поста без приказания. Минный офицер, лейтенант Жданов, исполнив приказание командира, отказался спасаться и спокойно спустился

вниз. Старший офицер, капитан 2 ранга Мусатов, пробегая по спардеку, был смят сорвавшимся с ростер баркасом. Остальные офицеры побросались в воду последними. Часовой у флага по боевому расписанию, боцманмат Прокопович, был разорван на части снарядом и остатки его, в виде кровавой массы, лежали на посту. До этого он бессменно простоял все бои на своем посту. Спокойные распоряжения командира действовали на всех подбодряюще и не было никакой паники. Приведу несколько примеров, доказывающих отсутствие какой бы то ни было паники. По моем выходе из башни, в последний момент, когда крен броненосца стал уже критическим, я увидел, как из спардека осторожно выносили на шканцы тяжело раненого, положили на палубу и начали обвязывать его пробковыми матрацами. Когда все возможное было сделано, мы его перекрестили и бросили за борт. Впоследствии этот раненый был спасен и, кажется, даже выжил. На баке произошла трогательная сцена. Стоял наш батюшка, отец Иона, с юным фельдшером, почти мальчиком. Этот последний почему то мешкал и не решался броситься в воду. На вопрос батюшки, отчего он медлит, он ответил, что забыл в каюте образок — благословение матери и не знает, как ему быть. Раздумывать было некогда, но батюшка все-таки ему сказал: „Если благословение матери, то попытайся достать, Бог поможет". Быстро фельдшер исчез, слова батюшки побороли в нем колебания и через весьма короткий промежуток времени он с сияющим, счастливым лицом появляется на верхней палубе с образком в руках. У меня же в башне произошел комичный эпизод. Еще до Цусимского боя я, по совету судового врача, взял в башню бутылку коньяку, на случай поддержать силы раненых.

Бутылку эту я сдал башенному артиллерийскому унтер-офицеру с приказанием хранить ее до моего распоряжения. Во время дневного Цусимского боя, ночных атак и последнего нашего боя, я и все в башне совершенно забыли об этой бутылке. В последний момент, когда часть прислуги уже выскочила из башни, артиллерийский квартирмейстер обратился ко мне с вопросом: „Ваше Высокоблогородие, а как же быть с коньяком"? Ошеломленный таким неуместным вопросом, я ответил: „Какой там коньяк, брось его к черту, нельзя терять ни минуты". „Никак нет, разрешите прикончить"? „Ну быстро, всякая задержка может стоить нам жизни". В момент вылетела пробка, появились кружки. Оставшиеся в башне „прикончили" бутылку и все благополучно выскочили на палубу и выбросились за борт. Я думаю, что этот глоток коньяку оказал впоследствии даже некоторую пользу, ибо я сравнительно легко перенес трехчасовое плавание в 11° воде. Как на последний факт, укажу на громовое „ура" плавающих в воде беспомощных людей при виде гибели своего корабля с гордо развевающимся Андреевским флагом. Этот восторженный крик продолжался довольно долго под градом сыпавшихся неприятельских снарядов по пустому месту. Когда зыбь разметала плавающих, постепенно затих и этот крик. Впоследствии, уже в плену, мы, офицеры, неоднократно получали письма от наших матросов с выражением глубокой благодарности за сохраненную честь и сознание исполненного долга перед Царем и Родиной.

Командира до последней минуты видели стоящим на мостике и спокойно наблюдающим за спасением команды. Больше я его не видел, но были свидетели из команды, которые утверждали, что впоследствии видели командира плавающим в воде и когда япон

ская шлюпка подошла к нему, он отказался от помощи, указав ей рукой на плавающую кругом команду.

Через несколько минут после того, как команда бросилась в воду, броненосец перевернулся на правый борт, после чего корма быстро опустилась и, показав таран, вертикально пошел ко дну. Когда броненосец исчез, стрельба с японских крейсеров еще долго не прекращалась — били по плавающим людям. Много людей погибло от этого огня. Трудно объяснить себе, чем вызвано было такое бессмысленное, жестокое истребление совершенно беззащитных людей, тем более, что впоследствии, когда люди были подняты с воды на крейсеры, там было оказано должное их геройскому подвигу. Отношение было крайне сочувственное и заботливое.

Погибли: командир, старший офицер, старший механик капитан Яковлев, лейтенант Жданов, младший инженер-механик Трубицын, прапорщик Зорич, комиссар Михеев и около 1/3 команды. Гибель броненосца произошла около 5 часов вечера, крейсеры же подошли к месту гибели только по прошествии трех часов. Для спасения команды было спущено две шлюпки и открыты прожектора. Люди держались в воде около 3-х часов при большой зыби и температуре воды 11°. Несколько человек умерло в воде от разрыва сердца, не выдержав температуры; между ними старший механик капитан Яковлев, умерший на палубе крейсера, и кочегар Хлымов — в воде. Капитан Яковлев был очень слабого здоровья и в воде его все время поддерживал четвертый механик, прапорщик Краськов. Два молодца, не дождавшись шлюпок, сами доплыли от места гибели до неприятельских крейсеров и были подняты прямо на палубу. Закончив спасение людей, крейсеры дали ход и пошли по назначению. Дымы

на горизонте оказались дымами всей японской эскадры, возвращавшейся в Сасебо после захвата в плен эскадры адмирала Небогатова. Вторая половина сигнала, как нам сообщили японские офицеры, извещала нас о сдаче судов адмирала Небогатова. На крейсерах мы еще пробыли около 3-х дней, так как они занимались розыском остальных наших судов. После этого мы были доставлены в Сасебо, на сборный пункт всех пленных.

Отношение японцев на крейсерах к нам было чрезвычайно корректное. Они не только не намекали на наше тяжелое поражение, но даже избегали всяких разговоров на эту тему.

Впоследствии, на пути к месту нашего назначения и пребывания в плену, мы имели не мало случаев подтверждения, насколько японцы ценили доблестного врага. Заканчиваю мои воспоминания этой краткой заметкой, так как описание наших переживаний в плену не входит в тему настоящего изложения. Считаю долгом только заявить, что тому удовлетворению, которое мы неоднократно получали от нашего врага, мы, главным образом, обязаны нашему командиру, Владимиру Николаевичу Миклуха-Маклай.

Адмирал Того, в своем донесении о Цусимском бое, счел нужным отметить особо о геройской гибели броненосца „Адмирал Ушаков".

В заключение упомяну еще и тот факт, что Владимир Николаевич к моменту снаряжения третьей эскадры, будучи командиром экипажа и командиром броненосца .береговой обороны „Адмирал Ушаков", закончил ценз командования и был сменен; командиром броненосца „Адмирал Ушаков" был назначен капитан 1 ранга Барщ. Здоровье Владимира Николаевича было очень расшатано долголетней службой на строевых судах флота.

Поход же на неприспособленных судах, какими являлись броненосцы береговой обороны, предстоял не легкий. Но несмотря на это, смена, перед самым походом, глубоко возмутила и оскорбила В. Н. Он немедленно поехал в Министерство и заявил там свой протест, который и был уважен. Владимир Николаевич вернулся обратно в Либаву и был вновь назначен командиром броненосца „Адмирал Ушаков".

Имя этого доблестного и честного офицера должно быть занесено на почетное место на страницах Истории Российского Императорского Флота.

И мы все, свидетели славного прошлого, обязаны всемерно поддерживать дух, выкованный традициями бывшего Императорского Флота, на славу и честь будущего Флота и блого Родины.

Капитан 1 ранга Гезехус.

Кап. 2 р. А. А. фон-Транзе, Копенгаген.

Броненосец береговой обороны „Адмирал Ушаков" в Цусимском бою.

Двадцать пять лет прошло со дня Цусимского боя. Много прожито, много пережито. Прошедшие годы и особенно события последних пятнадцати лет (война и революция) частью вычеркнули, частью сгладили в памяти многое из того, что в свое время было хорошо известно участникам этого боя, что видели и слышали его очевидцы.

Основываясь на этом, я не мог бы взять на себя смелость дать не только более или менее подробное описание Цусимского боя в общем, но даже и в частности подробно описать действия броненосца береговой обороны „Адмирал Ушаков" в этом бою, а поэтому ограничусь изложением отдельных не связанных между собою эпизодов, характеризующих понимание воинского долга и проявление личной доблести командира, офицеров и матросов броненосца береговой обороны „Адмирал Ушаков".

„Адмирал Ушаков", идя концевым кораблем кильватерной колонны броненосцев, в самом начале боя четырнадцатого мая, вследствие неисправности одной из главных машин, должен был

идти на буксире парохода „Свирь". Исправив неисправность и отдав буксир, стали догонять далеко ушедшую вперед сражающуюся свою эскадру.

Командир броненосца капитан 1-го ранга Владимир Николаевич Миклуха-Маклай, увидев впереди тоже отставший, накренившийся, горящий, осыпаемый японскими снарядами бр-ц „Наварин", выйдя на левый его траверз, как бы прикрывая „Наварин", приказал застопорить машины и открыть интенсивный огонь по неприятелю.

Командир „Наварина", капитан 1го ранга барон Фитингоф, справившись с креном и пожарами, в мегафон крикнул нашему командиру: „Спасибо, Владимир Николаевич! Иди вперед с Богом!"

Ночью после минных атак японских миноносцев, продолжая идти согласно последнего сигнала Адмирала Рожественского „Курс NO 23° Владивосток", „Адмирал Ушаков", вследствие малого хода, уменьшившегося до 7 узлов из-за сильного дифферента на нос от полученных в дневном бою пробоин, оказался в море один, отстав от кильватерной колонны, состоявшей из бр-цев „Император Николай I" (флаг Адмирала Небогатова), „Орел", „Генерал-адмирал Апраксин" и „Адмирал Сенявин".

Рано утром, 15-го мая, были сделаны приготовления к погребению убитых в дневном бою. Убитые были положены на шканцах, приготовлена парусина обернуть их и балластины для груза. Собрались офицеры и команда. Началось заупокойное богослужение, но когда на горизонте за кормой показались силуэты быстро идущих 4 японских крейсеров „Матсушима", „Итсукушима", „Хашидате" и „Нийтака", командир попросил священнослужителя иеромонаха о. Иону ускорить и сократить отпевание, так как не сомневался в неизбежности боя. Когда

японские крейсеры приблизились на дистанцию нашего огня, командир приказал предать убитых морю и пробить боевую тревогу, под звуки которой и под пение: „Вечная память" тела убитых, так и не завернутые в парусину, только с привязанными балластинами, были опущены в море. Продолжая идти тем же курсом, японские крейсеры прошли на север, не открывая стрельбы, что нас очень удивило, так как, имея большое преимущество в силах, они, без сомнения, могли бы весьма быстро покончить с нашим подбитым броненосцем. Уже находясь на японском крейсере „Якумо" в качестве пленных, от японских офицеров мы узнали причину этого непонятного нам случая: нам была показана карта, на которой от Цусимского пролива были нанесены несколько расходящихся на север курсов, по которым, согласно заранее выработанного плана, японские корабли должны были искать и преследовать остатки русской эскадры в случае её поражения. „Вы все равно никуда не могли бы уйти, мы знали в каком вы состоянии; те крейсеры шли на присоединение к главным силам", сказали нам японские офицеры.

Часов около 10 утра слева по носу были видны дымы многих кораблей и слышна недолгая артиллерийская канонада. Только после стало нам известно, что это происходила сдача судов Адмиралом Небогатовым.

Продолжая по возможности идти курсом „NO 23°", уклоняясь в сторону от каждого замеченного на горизонте дыма, около часа или двух пополудни увидели на горизонте на носу силуэты около 20 японских кораблей. Стало ясно, что прорыв невозможен, а бой и гибель неизбежны. Командир повернул от неприятеля, от которого отделились в погоню за нами два корабля. Стали готовиться к

последнему бою: выбросили за борт оставшиеся от отражения ночных минных атак на верхней палубе и на мостике снаряды мелких скорострельных орудий, готовили из бревен плотики, чтобы к ним привязывать раненых, разнесли по кораблю спасательные пояса и койки; команда и многие офицеры переоделись во все чистое и новое; одному из офицеров командир, выйдя из своей каюты, сказал: „Переоделся, даже побрился, теперь и умирать можно".

Японские крейсеры „Ивате" и „Якумо", идя большим ходом, сходящимся курсом, шли на сближение.

На головном из них был поднят какой-то длинный сигнал. На бр-це пробили боевую тревогу. Когда японские крейсеры, находясь сзади нашего правого траверза, были в пределе дальности наших орудий (63 кабельтова), командир приказал дать залп. Крейсеры на наш огонь не ответили. К нашему удивлению на фок-мачте головного крейсера „Ивате" мы увидели большой русский коммерческий флаг и только тогда, разглядев вымпел переговоров по международному своду, поняли, что сигнал относится к нам. Когда доложили командиру разобранную часть сигнала: „Советую Вам сдать Ваш корабль..." и что есть еще и продолжение сигнала, командир, сказав: „Ну, а продолжение сигнала нам знать и не надо", приказал не подымать „до места" ответное „ясно вижу", чтобы, продолжая сближаться, крейсеры подошли бы еще ближе. Когда же дистанция уменьшилась до возможной действительности нашего огня, командир приказал поднять ответ „до места", а со спуском его снова открыть огонь. Японские крейсеры, пользуясь своим огромным преимуществом в ходе и большею дальнобойностью своих орудий, отойдя за пределы дося

гаемости наших снарядов, открыли огонь по броненосцу. Так начался наш последний неравный бой. Вскоре же начались попадания в броненосец, появились пробоины, вспыхнули пожары. Наши же снаряды ложились безнадежно далеко от неприятеля. От пробоин образовался крен, выровнять который из-за перебитых труб отливной системы не представлялось возможным. Крен на правую сторону все более и более увеличивался, а из-за крена дальность полета наших снарядов все более и более уменьшалась; этим обстоятельством пользовались японские крейсеры, подходя все ближе и ближе к броненосцу. Наконец, как следствие крена, заклинились обе башни. Одно из двух 120 м.м. орудий правого борта было разбито; загорелись снаряды в беседках на верхней палубе. Действовало только одно оставшееся 120 м.м. орудий для подбодрения команды и... „на страх врагам". Японские крейсеры, видя, что наш огонь почти совсем прекратился, подойдя почти вплотную, в упор расстреливали броненосец из всех своих орудий (на обоих крейсерах 8-8" и 30-6"). Тогда командир приказал открыть кингстоны и взорвать трубы циркуляционных помп и, не давая „отбоя", разрешил команде спасаться „по способности", бросаясь в море. Все шлюпки были разбиты или сгорели.

Минный офицер, лейтенант Борис Константинович Жданов, помогал судовому врачу доктору Бодянскому за кормовой башней привязывать раненых к плотикам и к койкам и спускать их в море. Когда доктор спросил его: „А что же у Вас самого нет ни пояса, ни круга?", Жданов ответил: „Я же всегда говорил всем, что я в плену никогда не буду!" Сняв фуражку, как бы прощаясь со всеми вблизи находящимися, он спустился вниз. После рассказывали, что стоявший у денежного ящика

часовой, чуть ли не в последний момент снятый со своего поста, слышал револьверный выстрел из каюты Жданова.

Когда за несколько минут до гибели в броненосец попало одновременно несколько снарядов, один из которых взорвался об носовую башню, часть матросов, стоящих за башней, бросилась за борт и нечаянно столкнула в море стоявшего у борта офицера. Сигнальщик Агафонов, увидя, что офицер, отдавший ему свой спасательный круг, упал в море без какого бы то ни было спасательного средства с револьвером и биноклем на шее, не задумываясь, бросился с верхнего мостика, с высоты 42 фут, за борт на помощь к погибавшему офицеру.

„Адмирал Ушаков", перевернувшись, шел ко дну; кто-то из плавающих матросов крикнул: „Ура! «Ушакову»! — с флагом к дну идет!" Все бывшие в воде ответили громким долгим „ура", и действительно: до последнего мгновения развевался Андреевский флаг. Несколько раз был он сбит во время боя, но, стоявший под флагом часовой строевой квартирмейстер (строевой унтер-офицер) Прокопович каждый раз вновь поднимал сбитый флаг. Когда разрешено было спасаться, старший артиллерийский офицер, лейтенант Николай Николаевич Дмитриев в мегафон крикнул с мостика Прокоповичу, что он может покинуть свой пост, не ожидая караульного начальника или разводящего, но Прокопович, стоя на спардеке вблизи кормовой башни, вероятно, оглох за два дня боя от гула выстрелов и не слыхал отданного ему приказания. Когда же к нему был послан рассыльный, то он был уже убит разорвавшимся вблизи снарядом.

После того, как „Адмирал Ушаков" скрылся под водой, японцы еще некоторое время продол

жали растреливать плавающих в море людей. Прекратив, наконец, стрельбу, они не сразу, а значительно позже, вероятно, получив по радио приказание, спустили шлюпки и приступили к спасению погибающих. Спасали долго и добросовестно; последних, как говорили, подобрали уже при свете прожекторов.

В японских газетах при описании боя и гибели бр-ца „Ушаков" было напечатано, что когда к плавающему в море командиру бр-ца подошла японская шлюпка, чтобы спасти его, Миклуха-Маклай по английски крикнул японскому офицеру: „Спасайте сначала матросов, потом офицеров". Когда же во второй раз подошла к нему шлюпка, он плавал уже мертвый на своем поясе.

Так погиб в Цусимском бою 15го мая 1905 года броненосец береговой обороны „Адмирал Ушаков" и его командир капитан 1го ранга В. Н. Миклуха-Маклай, а с ним старший офицер капитан 2-го ранга Мусатов, минный офицер лейтенант Жданов, старший механик капитан Яковлев, младший механик поручик Трубицын, младший штурман прапорщик Зорич, комиссар чиновник Михеев и около ста матросов.

В кают-компании броненосца был прекрасно написанный портрет Адмирала Ф. П. Ушакова. Часто на походе офицеры обращались к портрету и спрашивали: „Ну, что нам суждено?" И им казалось, что на портрете лицо Адмирала меняло свое выражение. Было решено, что в случае боя, тот из офицеров, кто будет в кают компании, должен посмотреть на портрет, чтобы узнать, доволен ли своим кораблем Адмирал? Один из офицеров, бывший случайно в кают-компании незадолго до гибели корабля, взглянул на портрет и ему показалось, что „Адмирал изъявляет свое удовольствие".

Построенный незадолго до революции и названный в честь командира броненосца „Адмирал Ушаков" эскадренный миноносец „Капитан 1-го ранга Миклуха-Маклай", революционным пролетариатом, („взбунтовавшимися рабами", по выражению „господина-товарища" Керенского), был переименован в „Спартак" в память вождя взбунтовавшихся римских рабов.

Под „водительством" комиссара Раскольникова („красного мичмана" из черных гардемарин Ильина) „Спартак" и эск. миноносец „Автроил" в ноябре 1918 года, во время разведки красного флота, передались в Ревеле англичанам, имея своими командирами офицеров — не большевиков. Переданные англичанами Эстонии эти два эскадренных миноносца под именами „Вамбола" и „Леннук" числятся теперь в эстонском флоте.

В 1912 году я имел счастье командовать миноносцем в финляндских шхерах в морской охране Е. И. В. Государя Императора. Во время Высочайшего смотра м-цу, Его Величество, спустившись в командирскую каюту и, увидя висящую на стене фотографию бр-ца „Адмирал Ушаков", изволил меня спросить: „Почему у вас фотография „Адмирала Ушакова"? Я ответил: „Я участвовал на нем в Цусимском бою". „Доблестный корабль", сказал Государь Император, на что я позволил себе ответить: „Если когда-либо Вашему Императорскому Величеству благоугодно будет назвать новый корабль именем „Адмирала Ушакова", я почту за счастье служить на нем и, надеюсь, уже с большим успехом". „Почему с большим успехом?" — спросил Государь, делая ударение на слове „большим". „Потому, что тогда мы на нем потерпели поражение", ответил я. „Нет, это была победа духа. Один

из лучших кораблей будет назван именем «Адмирала Ушакова», милостиво изволил сказать Его Величество. Слова Государя Императора несказанно меня обрадовали.

Царское слово крепко: уже во время войны в Николаеве был заложен крейсер „Адмирал Ушаков"; но незаконченный до революции, не под этим именем, и не под Андреевским флагом, и не в строй Российского Императорского Флота вступил он для защиты чести и целости Великой России, а, достроенный при коммунистической власти, под красным флагом, в составе красного черноморского советского флота, под каким-то, ничего русскому сердцу и уму не говорящим названием, в роде „Коминтерн", „Профинтерн" и т. п., или под опоганенным словом „Товарищ", служит III Интернационалу для достижения торжества бредовой коммунистической идеи — всемирной социальной революции.

Но возродится Великая Россия, возродится под славным Андреевским Флагом Русский Флот, а в нем, — крепко верю, — в честь когда-то грозного для турок „Ушак-Паши" и в память доблестно погибшего в Цусимском бою броненосца, один из кораблей с честью и с гордостью будет носить имя „Адмирал Ушаков", а другой — имя его доблестного командира „Капитана 1-го ранга Миклухи-Маклай".

Капитан 2-го ранга фон-Транзе.

Контр-адмирал С. А. Посохов, П а р и ж .

Воспоминания о Цусимском бое.

Решающим моментом русско-японской войны было появление эскадры адмирала Рожественского в водах Тихого океана.

Отчаявшись в возможности вытеснить японцев из Манчжурии, Российское Императорское Правительство решило тогда выступить в водах Тихого океана, чтобы ударом по путям сообщения блокировать Манчжурию и даже самую Японию.

Японцы, вполне оценив план действия России, напрягли все свои силы и экспедиция адмирала Рожественского закончилась Цусимской катастрофой.

Вопрос о причинах этой ужасной катастрофы в свое время занял почти всех морских критиков, но так и остался неразрешенным, потому что специалисты разделились на два лагеря. Одни приписывали всю удачу японцев их техническим превосходствам (артиллерия, скорость хода, бризантные снаряды), другие же (между ними и многие русские) удачу японцев приписывали, главным образом, действию их подводных лодок. Японцы же решительно отвергали присутствие подводных лодок. Однако, несколько русских, в том числе и мой бывший командир крейсера 1-го ранга „Олег", капитан 1-го ранга Добротворский, остались при своем непреклонном убеждении, что главной причиной нашего поражения были подводные лодки японцев.

Мне же, как участнику Цусимского боя, в должности старшего офицера крейсера „Олег", при анализе своих впечатлений на расстоянии 25 лет предоставляется ясно, что главною причиною нашего тогда поражения были, именно, наши технические недочеты, а не подводные лодки японцев.

Упрекнуть же в недостаточной храбрости личный состав эскадры ни в коем случае не приходится. Картина боя так врезалась у меня в памяти, что и теперь, несмотря на давность, она стоит у меня перед глазами. К тому же, в помощь памяти, для некоторых мелких деталей, у меня сохранились еще кое-какие заметки, составленные сейчас же после боя.

13-го мая 1905 года. Пятница. Эскадра адмирала Рожественского подошла к Корейскому проливу. Следующий день — 14го мая совпадал с годовщиною дня Священного Коронования Их Императорских Величеств.

Возможно, что желание придать дню боя особую торжественность и заставило адмирала Рожественского замедлить ход эскадры и заняться разными маневрированиями и перестроениями. Как выяснялось потом, 14-го мая был и для японцев днем торжественным: это была годовщина дня рождения японской императрицы.

Эволюция эскадры продолжалась недолго и к вечеру адмирал сигналами сделал последние распоряжения к завтрашнему бою.

14-го мая. Погода сильно пасмурная. Ветер SW-3.С 5 час., сигналом, приказано иметь 9 узлов ходу. Эскадра держала курс на NO-60°; в 6 час. 30 мин. утра броненосец „Ослябя" просигналил, что видит неприятельский крейсер справа, на SO-40°. Как после оказалось, это был японский броненосный крейсер „Azama", который, держась на

приличном расстоянии, шел параллельным с нами курсом, телеграфируя своему адмиралу о нашем составе, строе, курсе, скорости и т. п.

В 8 час. 15 мин. на NW-15° от нас появились восемь неприятельских старых крейсеров. расстояние уменьшалось и в 9 час. 35 мин. пробили боевую тревогу. Но с ними мы разошлись, не завязав боя. В 10 час. 35 мин. наNW- 60° мы снова увидели отряд из четырех легких японских крейсеров, повидимому „Kasagi", „Schitoze",,Nitaka" и „Tsusima". Вследствие туманности японские суда обрисовались неясно. Расстояние около 50 кабельтов. В 11 час. 13 минут с брон. береговой обороны „Адмирал Ушаков" раздался первый выстрел, а за ним и вся левая колонна открыла по японским крейсерам огонь. Японцы, отвечая на наш огонь, сблизились от 48 до 29 кабельтов, а затем стали отдаляться и скоро скрылись в тумане. В 11ч. 19 м. сыграли „отбой".

По старинному морскому обычаю команда в этот день с утра переоделась во все белое, чистое, приготовясь к бою, как к празднику.

После „отбоя" командам было дано время обедать. В 13 час. 40 мин. слева, впереди броненосцев, в пасмурности стали обрисовываться главные силы японцев: четыре броненосца и 8 броненосных крейсеров держали курс на головной левой колонны броненосец „Ослябя". Только тогда наш первый броненосный отряд, описав коорданат влево, стал вступать головным 2-му и 3-му отрядам броненосцев, образуя таким образом одну кильватерную колонну (I отряд: „Кн. Суворов", „Император Александр III", „Бородино", „Орел". II отряд: „Ослябя", „Сисой Великий", „Наварин" и „Адмирал Нахимов" и III отряд: „Император Николай I”, „Ген.Адм. гр. Апраксин", „Адм. Сенянин" и „Адм. Ушаков").

Японские суда были окрашены в замечательный светло-голубой серый цвет, отличающий их очень плохо от воды и уголь их дыма совершенно не давал.

Наша же эскадра была выкрашена в черный цвет, имея трубы желтые. Уголь — сильнодымчатый.

13 час. 50 мин. Наши и японские суда одновременно открыли огонь. Через полчаса, т. е. в 14 ч. 20 мин., на „Кн. Суворове" была сбита задняя труба, а через 10 минут броненосец „Бородино" вышел из строя, но скоро оправившись, вступил концевым в кильватер бр. бер. об. „Адм. Ушаков". Эскадры шли с японцами противоположными курсами и должны были разойтись. Чтобы этого избежать, Адмирал Того сделал рискованный маневр, начав наворачивать свою эскадру на противоположный курс и ложиться с нами параллельным курсом. Это произошло около 14 час. 45 мин. Этот момент был очень опасен для японцев, так как их суда, доходя до известной точки, поочередно описывали циркуляцию влево, как бы останавливаясь на месте, а кроме того, часть судов, которая, выполнив маневр, легла на новый курс, закрывала собою те суда, которые еще подходили в точке поворота.

К сожалению, мы этим моментом не воспользовались. По непонятной тогда причине бр. „Кн. Суворов" покатился вдруг вправо, как бы ложась на параллельный с Адм. Того курс.

Впоследствии же выяснилось, что это произошло оттого, что в этот момент на „Кн. Суворове" заклинился руль и он катился вправо, пока машинами не выправил своего курса.

Адмирал же Того, выполнив благополучно маневр, продолжал нас громить, уже на новом курсе, сосредотачивая весь свой огонь на наших

флагманских кораблях „Кн. Суворов" и „Ослябя".

Оба эти броненосца были окутаны столбами воды (от взрывов снарядов о воду), клубами огня и чернобурого дыма. „Ослябя", не выдержав этого огня, скоро вышел вправо из строя и в 14 ч. 50 м. повернувшись на левый борт — затонул. Видно было, как во время поворачивания броненосца матросы (белые точки) его скатывались с палубы и падали в воду. Картина гибели броненосца была ужасна и произвела на нас всех громадное впечатление, резанув по нашим сердцам, точно самым острым ножом!

В 14 час. 40 мин. на SSO показались японские крейсеры „Kasagi", „Tchotoze", „Nitaka" и „Tsusima".

Мы („Олег") повернули на S и открыли по ним огонь левым бортом.

Японские снаряды, не в пример нашим, рвались не только от ударов о твердые предметы, но и о воду и вообще при всяком малейшем препятствии, причем выпускали громадные клубы черно-бурого дыма и ядовитых газов. При разрыве они давали массу мелких осколков (бризантность), а разрываясь о воду, подымали громадные столбы её. Это, собственно говоря, были не снаряды в полном смысле слова, а прямо особого сорта мины, которые, равно как и мины, производили одинаковый эффект, как на дальнем, так и на близком расстояниях. Для таких снарядов не требовались масса и скорость вылета, а только средство их выкинуть, чтобы потом уже работала не живая сила удара, как у нас, а только энергия того взрывчатого вещества, которым они начинены. Это новое изобретение дало японцам громадное преимущество перед старыми снарядами. потому что, во первых, позволило им отчетливо видеть, куда попадал снаряд,

а следовательно и корректировать стрельбу, во вторых, позволил им стрелять на очень большие дистанции, да еще вредить неприятелю не только от непосредственного попадания, но даже при попадании в воду, близ судна, заслепляя глаза и прицельные приборы массою брызг. Разрываясь над палубою о какую-нибудь снасть, они обдавали все градом мельчайших осколков, выводя таким образом большое количество людей из строя.

В 15 час. 30 мин. с левой стороны появились японские крейсеры „Matsushima", „Itsukushima", „Hashidate", „Suma" и броненосец „Chin-Ien".

Приходилось вести бой на оба борта. Только, к сожалению, наши шестидюймовые снаряды (на „Олеге") не всегда достигали неприятеля, тогда как их 8" и 12" причиняли нам значительный вред.

Только частой переменой хода нам удалось избежать гибели от этого огня — меняя ход от самого полного до самого малого, мы тем сбивали неприятельскую пристрелку.

Около 16 час. погиб транспорт „Урал". Во время его агонии на помощь и для спасения людей немедленно поспешили к нему буксиры „Русь" и „Свирь". Под градом неприятельских снарядов эти два маленькие буксира геройски совершали свое дело. В то же время (16 час. 5 мин.) мы увидели „Кн. Суворова", стоявшего вне строя, без мачт и труб, при чем наши броненосцы, повернув на другой галс, образовали полукруг вокруг „Суворова" для его защиты. Крейсеры последовали в кильватер концевым броненосцам.

Через полчаса весь израненный и избитый „Суворов" все же дал ход, вступив в конец строя. Начало темнеть. В 16 ч. 50 мин. наши броненосцы, теснимые от N японцами, повернули на NW, а через четверть часа броненосец „Александр III"

100

вышел из строя. Крейсеры следовали за броненосцами.

В 18 час. эскадра репетовала сигнал: Адмирал передает командование эскадрою контр-адмиралу Небогатову.

Вскоре броненосцы стали склоняться на W . На „Бородине" в корме вспыхнул пожар. Вероятно горела рубка и шлюпки. „Александр III” опять вышел из строя.

В 18 час. 35 мин. миноносец „Буйный", имея сигнал: „Адмирал (адм. Рожественский) на миноносце", прошел на юг. В лучах заходящего солнца появилось несколько линий японских миноносцев, преграждая нам путь на север. Но пока что они стояли на месте. Открыли по ним огонь, но безрезультатно. расстояние было слишком велико.

В 19 час. броненосец „Александр III”, оправившись, вступил в кильватер концевым, а в 19 час. 20 мин. „Бородино", идя головным и все время упорно отстреливаясь, вдруг сразу затонул. Это произошло так неожиданно и мгновенно, что казалось, будто следующий за ним в кильватер броненосец „Орел" не успел отвести руля и как бы прошел по колыхающейся еще могиле своего боевого товарища!

В 19 час. 15 мин. бой начал затихать, но канонада все еще раздавалась то там, то сям, хотя уже и не было того сплошного гула, который слышен был весь день. Наступила темнота и японские миноносцы пошли в атаку, чтобы докончить дневную работу артиллерии своей эскадры.

Около 19 час. вся наша эскадра повернула на 5 и в 20 час. нам пришлось отражать первую атаку японских миноносцев. Наступившая темнота совершенно отняла возможность отличать на расстоянии свои суда от неприятельских. Орудия все

101

еще грохотали со всех сторон. Несколько раз мы поварачивали на N. NW, NO, чтобы присоединиться к своей эскадре или пройти во Владивосток, но все эти попытки оказались невыполнимыми. Всякий раз мы попадали или на японские суда, или на целые отряды их миноносцев. Меняя постоянно ход и курс, мы этим только и увернулись от японских мин. Так продолжалось до 22 час, когда, потеряв всякую надежду прорваться на север и не имея уже связи с остальной эскадрой, мы пошли на SW-45°.

Обойти Японию с восточной стороны мы не могли, так как машины совершенно разработались, а кроме того один из цилиндров высокого давления, который еще в Кронштадте при испытаниях лопнул и был заделан, стал пропускать пар. Большого ходу мы уже не могли дать. Угля оставалось недостаточно для перехода, а потому адмирал Энквист, который держал свой флаг на „Олеге", решил идти на S. Вся ночь прошла в тревожном ожидании неприятеля и в откачивании воды из залитых отсеков.

За ночь ветер стих, море успокоилось. Взошедшее солнце осветило страшную картину, которую представил корабль после боя. От смоченной угольной пыли и дыма палуба вся была в грязи; всюду беспорядок; борта разворочены неприятельскими снарядами; шлюпки разбиты. Кругом следы огня и разрушения, точно после громадного пожарища.

С рассветом выяснилось, что за нами следуют еще крейсеры „Аврора" и „Жемчуг" и что на „Авроре" убит командир, капитан 1-го ранга Егорьев, почему адмирал решил после полдня перейти со штабом на этот крейсер.

После обычной утренней приборки я тотчас же приступил к более солидной заделке пробоин.

102

Наш крейсер, кроме повреждения в машине (цилиндр высокого давления), получил 12 пробоин и во многих отсеках имел воду. Потери в личном составе были: офицеров двое легко раненых и матросов 12 убитых и 56 раненых.

Курс лежал к Формозскому проливу. В это время группа офицеров (лейтенанты Миштовт, Зарудный, Политовский, Домерщиков, инж. механ. Мальницкий и друг.) обратились ко мне с просьбою просить Адмирала не оставлять совершенно надежду прорваться к Владивостоку и повернуть на север. На это я высказал им свое мнение, что при настоящем состоянии погоды (ясно, штиль, море покойное) с малым запасом угля и поврежденной машиной, у нас почти нет шансов благополучно достигнуть Владивостока, но предпочитая, во всяком случае, погибнуть с честью в бою, чем идти укрываться в такой нейтральный порт, как Шанхай (где и без того уже интернировано не мало русских транспортов), я присоединяюсь к их желанию повернуть на север.

Не имея возможности в этот момент оторваться от работ, я поручил старшему из них опросить всех офицеров и сказать мне, сколько голосов будет подано „за север" и сколько „за юг", при чем мой голос считать „за север".

Через некоторое время офицеры снова ко мне возвратились и старший из них доложил мне, что по опросе всех офицеров и подсчета голосов оказалось, что „за север" было подавляющее большинство.

Узнав об этом результате, я отправился сперва к командиру, с просьбою передать Адмиралу, что мы его просим повернуть и еще раз попытать счастье прорваться во Владивосток.

103

Командир, выслушав меня, высказал мне то же, что я и сам говорил офицерам, когда они обратились ко мне, но в виду отсутствия шансов на успех и не видя оснований губить без всякой пользы крейсер и людей, он отказался идти к Адмиралу, предоставив это мне.

Адмирал Энквист находился на переднем мостике; я поднялся туда и доложил ему обо всем. Выслушав меня, Адмирал взволнованным голосом и со слезами на глазах ответил: „Как я понимаю ваш и офицеров поступок и блогородное желание! Я вполне его разделяю, как офицер, но как адмирал, я не могу на него согласиться. Всю ночь мы старались пробиться на север, но ничего не выходило. То неприятельская эскадра, почти в полном составе, то их миноносцы нам загораживали путь. Много раз мы меняли курс, пока окончательно не легли на юг.

Теперь поздно. Идти на север это — подвергнуть верной гибели ваш крейсер и крейсеры „Аврору" и „Жемчуг". Я уже стар, мне не долго осталось жить, но кроме меня здесь более 1200 молодых жизней, которые смогут еще с пользою послужить отечеству.

Нет, дорогой, передайте офицерам, что хотя я и всей душою разделяю их желание и ценю его, но согласиться с ним не могу. Ответственность же всю и за все я принимаю на себя".

Так окончилась неудачей наша попытка добиться поворота на север.

Немного спустя лейтенант Домерщиков настойчиво просил меня дать в его распоряжение барказ и он с охотниками под парусами отправится к Владивостоку. На это уже, конечно, никак нельзя было согласиться.

104

За завтраком, в кают-компании, в присутствии командира, снова поднялся вопрос — куда же идти? В Шанхай или дальше в Манилу или Сайгон? После всестороннего обсуждения и баллотировки решено было идти в Манилу (Филиппинские острова), как более отдаленный порт и в надежде, что американцы выпустят нас после исправлений.

Около 14 час. 30 мин. отряд наш остановился и адмирал со штабом перешел на „Аврору", перенеся на него и свой флаг.

„Аврора", став головным, показала курс на восточную часть острова Формозы.

По пути к Филиппинским островам нам еще раз пришлось подвергнуться испытанию. Быстрое падение барометра при правильном изменении ветра показало приближение тайфуна, обычного в этих местах. И к ночи шторм ревел уже во всю! Громадные волны с силою били в наш борт, но к счастью в левый, неповрежденный борт, потому это испытание и прошло для нас благополучно. Случись же то же с правой стороны, положение наше было бы критическим, ибо временные заделки пробоин не выдерживали бы ударов волн и крейсер принял бы много воды на верхнюю палубу.

Подходя к входу в Манильскую бухту, после соответствующего богослужения, мы предали морю тела убитых в бою и скончавшихся от ран.

Вечером 2 или 3 июня мы вошли на Манильский рейд, где и стали на якорь. Последние часы перехода пришлось делать уменьшенным ходом. Уголь приходил к концу, давление в котлах падало, а с ним и электрическое освещение тускнело. Пришлось подбрасывать в топки промасленную паклю, остатки разных деревянных ящиков и т. п.

С командою „отдать якорь" все вздохнули свободнее, но не скажу, чтобы у всех нас было

105

покойно на душе. Полное незнание судьбы остатков нашей эскадры нас сильно беспокоило.

Наше беспокойство было основательным. Вскоре по постановке на якорь к нам от имени американского Адмирала, по морскому обычаю, прибыл его флаг-капитан, с приветствием и от него мы узнали первые печальные вести: Адмирал Рожественский, опасно раненый, захвачен в плен, отряд адмирала Небогатова („Имп. Николай I”, бр. берег. обороны „Адмирал Сенявин" и „Ген.Адм. гр. Апраксин") сдались в плен японцам, которые, заменив Андреевские флаги японскими, отвели их в Японию.

Известие это нас поразило как громом! Ведь за всю свою, более чем двухсотлетнюю славную историю, на нашем флоте был только один случай спуска Андреевского флага перед неприятельским, когда 44-пуш. фрегат „Рафаил" сдался туркам! И тогда же Государь Император Николай I, чтобы смыть этот позор, приказал судам Российского Флота разыскать во что бы то ни стало турецкий фрегат „Фазли-Аллах", бывший „Рафаил", и беспощадным огнем сжечь его и потопить, что и было исполнено 18/30 ноября 1853 г. кораблем „Императрица Мария".

Сдача же адмирала Небогатова была непонятна и непростительна еще и тем, что одним из последних приказов адмирала Рожественского было: „Изготовляя корабль к бою, озаботиться, чтобы на случай окружения сильнейшим неприятелем и неминуемой гибели, на корабле все было бы готово для его взрыва и потопления", что и было предусмотрено у нас на „Олеге".

Но броненосец береговой обороны того же отряда „Адмирал Ушаков" не пожелал сдаваться, предпочитая геройскую гибель сдаче.

106

На сигнал японцев „сдаться" „Ушаков" ответил залпом из всех орудий, а затем, открыв кингстоны, затонул.

Часть его команды оказалась на поверхности моря, спасаясь за плавучие предметы. Японцы, оценив геройский поступок, бросились спасать этих героев, а потом, когда их доставили в плен, то всем им было возвращено оружие и им оказывали всяческое внимание.

Итак, крейсеры „Олег", „Аврора" и „Жемчуг" оказались в Манильской бухте. После обмена телеграммами между правительствами пришлось, по требованию Вашингтона, разоружиться, т. е. сдать американским властям на хранение затворы от орудий.

Я не забуду этого тяжелого момента, когда старший артиллерийский офицер, лейтенант Зарудный, со слезами на глазах вынимал и передавал эти орудийные части американцам!

В Маниле мы простояли до окончания войны и заключения Портсмутского договора, после которого война считалась законченной и мы могли уже возвратиться в Россию.

Стоянкой в Манилле мы воспользовались, чтобы произвести все необходимые исправления повреждений, а также одеть команду, которая за многие месяцы перехода и житья в угле (жилая палуба на пароходе была обращена в угольную яму) сильно обносилась. По исправлении и заделке пробоин бортов, командир крейсера имел хорошую идею выкрасить в белую краску все новые листы стали, поставленные на местах пробоин. Фотография крейсера в таком виде ясно показывает наши повреждения и меткость японского огня.

Из газет мы узнали, что во Владивосток прорвались только вспомогательный крейсер „Ал

107

маз" и несколько миноносцев. Крейсер же „Изумруд", благополучно миновав японцев, попал в одну из близлежащих у Владивостока бухт, где выскочил на камни и, за невозможностью сняться, был уничтожен своею же командою.

Итак, бой нами был проигран. Японцы одержали блестящую победу. Японцы такой блестящей победе обязаны были: преимуществу хода (17 японских и 9 узлов русских), дальнобойности артиллерии, способу стрельбы (завесой), бризантности снарядов, своему новому взрывчатому веществу („шимоза"), которым снаряды были начинены и, главное, своей тренировке и подготовке.

Такой ужасный разгром нашей эскадры произвел на всех нас страшно тяжелое впечатление. Всем ясно было, что мы жестоко поплатились за наши недочеты. Дорого нам обошелся урок, но прошел. он не даром. Когда война была закончена, Морское Ведомство взялось сразу за реорганизацию флота. Действующий флот был поручен энергичному, опытному и незабвенному адмиралу Николаю Оттовичу фон Эссен. Под его руководством флот ожил. Корабли перестали на зиму разоружаться и весь личный состав круглый год жил на кораблях.

Не имея возможности быстро воскресить линейный флот, приступили сперва к постройке минных дивизий и отрядов. Все летнее время проводили в маневрах и стрельбах артиллерийской и минной. Служба связи была поставлена на высоту и когда в 1914 году разразилась снова война, то наш сравнительно маленький флот, имея уже и бригады линейных кораблей и крейсеров, сумел не только дать отпор много сильнейшему германскому флоту, но и держать его постоянно на стороже и был в готовности отразить нападение.

108

Заканчивая свои воспоминания об этом историческом и трагическом событии, я не могу не упомянуть о том высоком напряжении нервной системы, которая проявилась у нас у всех после боя и выразилась в слуховой и зрительной галлюцинациях.

На другой день, когда бой уже совершенно прекратился, канонада все же слышалась многим с разных сторон горизонта. А затем, пока еще шли на SW и находились на меридиане Формозского пролива, около 12 час. дня, на юге, на горизонте показался сперва один, а затем несколько дымков. Стали всматриваться и что же? Вскоре начали различать корпуса судов. Все бинокли и трубы направились по этому направлению и все бывшие на мостике, все лучшие сигнальщики открыли суда отряда адмирала Небогатова, идущего по направлению к Формозскому проливу.

И все это тогда, когда, как впоследствии оказалось, отряд адмирала Небогатова, далеко к северу от этого места, был окружен сильнейшим неприятелем и сдался!

Бывший старший офицер крейсера 1 ранга „Олег"

Контр-адмирал Посохов.

109

Инж.-мех. к2р. С.Р. Невяровский, Париж.

Гибель „Светланы".

Призыв Редактора „Морского Журнала" вызвал во мне желание написать несколько слов о гибели крейсера „Светлана" и с нею большей части её состава.

Вечером 14-го мая снарядом, попавшим в носовую часть крейсера, были затоплены носовые бомбовые погреба и отделение динамо-машин. Крейсер сильно сел носом и мы не могли развивать более 17 узлов. Всякая связь между кораблями эскадры была к вечеру уже потеряна и когда окончательно стемнело, командир решил пробовать прорваться во Владивосток. Мы направились на север и все шло благополучно, несмотря на то, что трудно было управляться: волна от сравнительно большего хода накатывалась на бак и что то было неладно с компасами.

На следующий день, около 10-ти час. утра, на горизонте были замечены дымки, приближающиеся все более и более к нам. Вскоре было ясно, что это японские крейсеры „Ниитака" и „Отава", начавшие с большего расстояния пристреливаться по „Светлане". Немедленно Командиром были собраны в кают-компании все офицеры для обсуждения вопроса, следует ли принимать бой или сдаваться в виду

110

неравности сил и очевидного превосходства неприятеля. Опрашивали мнения, начиная с младшего, которым, помнится, оказался прапорщик Свербеев, милейший человек, до войны отбывавший юнкером флота воинскую повинность. Единогласно было решено принять бой. Японские крейсеры к этому времени прекрасно пристрелялись к нам и, находясь вне радиуса нашей мелкой артиллерии, имели несомненное преимущество. Бедная „Светлана" могла отвечать только кормовой 6ти дюймовой пушкой, — носовая была выведена из действия в самом на. чале боя.

Мы сильно страдали от артиллерийского огня: носовые кочегарки быстро заполнялись водой, было затоплено большое кормовое отделение, крейсер начинал терять плавучесть и погружался все более и более. Был отдан приказ команде и офицерам покинуть крейсер. Когда я сходил с крейсера в воду, то от палубы до воды было не более аршина. Очутившийся рядом со мной мой вестовой Куликов предложил мне подвязать матрац койки, что без него не пришло бы мне в голову и я с ним опустился в воду.

Странное, неиспытанное ощущение, в самом начале показавшееся мне забавным, напоминающем купание команды, скоро превратилось в ощущение трагедии, происходящей со мной и вокруг меня.

Прекрасно вспоминаю, как один из японских крейсеров прошел между мною и „Светланой", уже лежащей на боку, и я отчетливо видел, как японский комендор производил выстрел по гибнущей „Светлане".

Через полчаса, а может быть и скорее, от боя не оставалось следов. Оставалась только небольшая кучка нас, плавающих, кто на койке, кто держась за обломки шлюпок, а кто и рассчитывая

111

на свои собственные силы. Крейсеры ушли и скрылись из виду, вдали можно было разобрать смутные очертания Кореи.

Чем дальше мы оставались в воде, тем реже мы встречались друг с другом, нас разносило течением и у нас не было сил направляться в ту или другую сторону. Попадались мертвые с лицами, опущенными в воду и поддерживаемые на поверхности подвязанной койкой. Некоторых положительно нельзя было узнать, так изменились их лица. Время, казалось, остановилось. Все более и более мы страдали от холода и от невыносимых судорог.

Но вот показался корабль; я принял его за один из наших вспомогательных крейсеров, но когда он приблизился, я разобрал японский флаг. Это был, как выяснилось впоследствии, японский вспомогательный крейсер „Америка Мару".

Пароход этот (потому что это не было ничто иное, как пассажирский пароход, вооруженный несколькими пушками, снятыми японцами с „Варяга") немедленно спустил на воду шлюпки и стал подбирать плавающих.

Мне пришлось, однако, пережить пренеприятный момент, когда я увидел, что он поднял однофлажный сигнал, относящийся, по-видимому, к шлюпкам, и мне пришла в голову мысль, что подобрав некоторое количество команды, так сказать для рекламы, решил оставить нас, находящихся в воде, на произвол судьбы. К счастью, это оказалось не так, и „Америка Мару" продолжал подбирать нас и, наконец, очередь дошла и до меня.

Когда ко мне подошла шлюпка, у меня не было сил, чтобы поднять руку и схватиться за борт. Я был вытащен японским матросом, точно мертвое тело и тут у меня наступил совершенный упадок

112

сил, полнейшая апатия и, сидя на банке я не имел никаких мыслей и ощущений, кроме сознания нестерпимого холода.

Здесь, в этом месте моего рассказа, я должен сообщить о факте, который мучает меня в продолжении всех этих лет. Кто-то из команды, находившийся в этой же шлюпке, обратился ко мне с указанием, что мой вестовой Куликов, к которому за многие месяцы похода я был очень привязан, находится неподалеку от нас и, по-видимому, выбивается из сил. Мне, однако, все, что происходило кругом, так было безразлично, у меня наступил такой полнейший упадок энергии, что я не имел сил обратить внимание старшины шлюпки и бедного Куликова мы не досчитались в числе спасенных.

После меня шлюпки продолжали подбирать плавающих, но я был одним из последних и в воде я пробыл с 11 дня до 5 час. пополудни.

На следующий день офицеры и команды японского корабля рассказывали нам об участи многострадальной эскадры. Нам сказали, что часть кораблей сдалась и мы возмущались вымыслами японцев...

Таков был конец „Светланы", этого прекрасного корабля. Мы все нежно любили наш крейсер и гордились им. Современники, конечно, помнят, что „Светлана" всегда находилась на отличном счету, как трудно и как лестно было попасть на нее и как высок был уровень espirit de corps офицеров и команды, пополнявшейся из сливок 5-го флотского Генерал-адмирала Алексея Александровича экипажа. Высокий дух состава развивался и поддерживался еще в мирное время её блестящим командиром Константином Дмитриевичем Ниловым и заложенные им принципы дали результаты, которые несомненно могут быть записаны с гордостью

113

на страницах истории Императорского Российского Флота.

Царство небесное и вечная память погибшим с нею офицерам: Командиру Шеину, Зурову, Воронцу, Дьяконову, Арцыбашеву, гр. Нироду, Свербееву и Толстому, так храбро и геройски погибшим с любимым ими крейсером.

Мне хочется сказать несколько слов о В. В. Дьяконове. Штурман из любви к искусству мореплавания, блестящий морской и строевой офицер, лингвист и путешественник, знающий все пять континентов и Европу лучше профессионального гида, джентльмен до мозга костей, — таков был Дьяконов. Тяжелая ему выпала участь. Раненый во время боя снарядом, оторвавшим ему руку выше локтя, он лег на палубу, решив потонуть вместе со „Светланой", но водоворотом вынесло его на поверхность, где он вместе с другими продержался на воде до прихода японцев. У этого человека хватило сил подняться самому на шлюпку и, поднимаясь, он упирался на планшир торчавшей из плеча костью! На „Америка Мару" судовой врач отказался делать сложную операцию и Владимир Владимирович был оперирован на берегу, но не проснулся от хлороформа. Кто в свое время во флоте не знал и не любил В. В. Дьяконова, с кадетских времен получившего прозвище Софрона Егоровича Кулика. Он был похоронен с военными почестями в Японии.

Инж.-мех. к2р. С. Невяровский.

114

Плавание отряда адм. Небогатова.

Глубоко под пеплом седым сохранил я эти события.

Тебе одному — другу моего детства открою думы свои.

Слышишь, как сердце мое бьется и трепещет:

больно ему рыться в пепле горьких воспоминаний.

В Париже, на одной из больших авеню, в бистро Биара, после 30-ти летней разлуки встретил я своего товарища и друга детства. Окончив Морской Кадетский Корпус в Петербурге, мы пошли разными путями. Я пробыл всю жизнь воспитателем Морского Корпуса, он же большую часть службы проплавал на судах Тихоокеанской эскадры. За чашкою кофе ежедневно в полдень, говоря о прошлом дорогой нашей Родины, вспомнили мы, что 14-го мая сего года исполняется 25-летие Цусимского боя. Я просил его рассказать мне все его плавание и самый бой, на что он, после долгих уговоров, согласился и, как очевидец, передал мне всю горькую правду, им перечувствованную и им пережитую.

Вот она в моей записи.

Не касаясь военной обстановки на Дальнем Востоке, ни боевой деятельности сухопутных и морских сил во время Русско-японской войны, уступая твоей настойчивой просьбе, расскажу тебе, насколько у меня за 25 лет сохранились в памяти

115

некоторые обстоятельства похода отдельного отряда под командой контр-адмирала Небогатова, участником которого я был.

Всем памятны огненные статьи Н. Л. Кладо (бывшего адъютанта Морского Кадетского Корпуса, впоследствии профессора Николаевской Морской Академии) в „Новом Времени", доказывавшие необходимость послать на Дальний Восток не только достраивающиеся суда („Суворов", „Бородино", „Александр III", „Орел"), но и считавшие необходимым собрать все, что возможно, как-то: броненосцы береговой обороны „Ушаков", „Сенявин", „Апраксин", и даже высказывавшие соображения о необходимости предоставить для военных надобностей Императорские яхты. Статьи Кладо, конечно, сыграли значительную роль. Было решено в спешном порядке достроить отряд новых судов и отправить его под командой Генерал-адъютанта Рожественского.

Взбаламученное море общественного мнения было на время успокоено.

Все лихорадочно принялись за работу по созданию, вооружению и снабжению этого последнего отряда. И всю потерянную было надежду на победу над японцами, как обиженные и испуганные дети, возложили на Флот и глазами, полными веры в эту победу, провожали они вице-адмирала Рожественского и его эскадру на Дальний Восток. Только сам Командующий ею, смелый, энергичный и строгий Адмирал знал лучше их, на какой тяжкий подвиг, на какое нечеловеческое испытание он вел свои корабли.

По пути на Дальний Восток Генерал-адъютант Рожественский разделил свою эскадру на два отряда: один — пошел в обход мысом Доброй Надежды, другой — через Суэц, и затем соединились обе в Носси-бей на Мадагаскаре.

116

Приготовлявшийся в Либаве III-й отряд контрадмирала Небогатова был составлен из судов: броненосец „Император Николай I-й", броненосцы береговой обороны: „АдмиралъУшаков", „Сенявин", „Апраксин", крейсер „Владимир Мономах", транспорты „Курония", „Ливония", мастерская „Ксения" и буксир „Свирь".

1 февраля 1905 года отряд этот был готов к походу. И после напутственного молебна, корабли, провожаемые родными и знакомыми, начали на буксирах портовых катеров, среди плавающих льдин, вытягиваться из ковша порта Императора Александра Ш-го в аванпорт для выхода в море. С кораблей долетал до берега последний привет родной земле.

Густой черный дым повалил из труб в голубое небо. Реяли за кормой белые флаги с голубым крестом Андрея Первозванного.

Из Либавы прошли через Большой и Малый Бельты до маяка Скагена на Ютландии; получив уголь, прошли вдоль Ютландии, (а не на Доггер-банку, как полагалось) во избежание повторения Гульского инцидента. Курс этот более сложен — ибо берега низкие и при обычной туманности в этих местах определения, как астрономические, так и по берегу и по глубинам неудобны. Затем, обойдя таким образом злосчастную Доггер-банку, мы вышли на плавучий маяк у входа в Английский канал.

По мере того, как мы продвигались вперед, ветер свежел и, находясь на траверзе острова Уайт, ветер из SW-ой четверти дошел до 10-11 баллов и сдерживал наш ход настолько, что было время, когда корабли даже не выгребали. Качка была настолько велика, что носовые части судов погружались по башни в воду и брызги крыли

117

суда. Коки и повара в этот день не были в состоянии делать суп, все выплескивалось и пришлось перейти на консервы.

После обеда в 12 ч. дня легли мимо Уессанд, держась, конечно, вне видимости их, следуя на юг.

Так как Англия была союзницей Японии, косвенно всемерно помогала ей и, конечно, следила за нашим движением, то для прохода Гибралтара мы выбрали темноту; было это часов в 8 вечера; мы придерживались ближе к Африканскому берегу и при проходе погасили все огни. Нас было 9-10 судов в кильватерной колонне с головным кораблем „Император Николай I". Вдруг увидели мы громадный пассажирский пароход, идущий из Средиземного моря; курс его первоначально шел в сторону от нашего курса. Но вскоре мы заметили, что пароход меняет курс в нашу сторону и во избежание катастрофы нам пришлось открыть огни, чему последовали все прочие суда колонны. Пароход, заметив наш маневр, круто повернул вправо и прошел в 300 метрах вдоль нашей линии. Конечно, удивление его было не малое, когда постепенно стали открываться огни длинной линии судов.

Так мы вошли в Средиземное море.

У островов Сафарин близ берега Африки остановились для угольной погрузки со своих транспортов. Окончив погрузку угля, пошли на остров Крит в бухту Суда. Туда подошли госпитальные суда „Кострома" из Черного моря и транспорт „Граф Строганов". Простояли на Крите двое суток. Отсюда пошли в Порт-Саид.

Властями здесь были приняты все меры по охране наших судов. Стояли на бочках. Вооруженные солдаты египетской армии объезжали наши суда. Пройдя затем Суэцкий канал, остановились

118

в бухте у пустынного берега. Затем пошли в Красное море. Жара стояла страшная. Направляясь к Джибути, стали на якорь в море на значительном расстоянии от берега, чтобы не злоупотреблять любезностью французов.

Так как из телеграмм, полученных из Джибути, мы ничего не знали о местонахождении эскадры Адмирала Рожественского, а знать нам это было необходимо, то из Джибути на розыски Адмирала было отправлено в Батавию судно „Кострома", а транспорт „Курония" со штабным интендантом был послан в место на 100 миль южнее Коломбо по меридиану.

Там он должен был получить из Петербурга через консула сведения о нахождении Адмирала Рожественского и сообщить нам на отряд.

Мы прошли вдоль Африканского берега в Аденский пролив и, чтобы избежать встречи с пароходами, идущими в Европу, пересекали пути пароходных линий ночью, направляясь к берегам Аравии, чтобы подгрузиться углем.

Затем пошли в Индийский океан, направляясь в пункт Иго рандеву на 200 миль южнее Коломбо.

Пришла в условленное время „Курония" и сообщила, что никто к ней в условленное место не пришел.

Встречали Пасху в 200-х милях от острова Ява, — стоя с застопоренными машинами. Отбросы пищи с судов привлекли массу акул, почему мы назвали это место „акул-тоун". На судах служили заутреню, в кают компании были розговены, в первый день ездили к друзьям на другие корабли.

Встретив Светлый праздник, пошли ко входу в Малаккский пролив; пройдя маяки Пуло-брас и Пулопенанг, лежащие в северной части острова Ява, пошли проливом.

119

Телеграммами из Джибути нас все время предупреждали о возможной в разных пунктах атаке японцев.

Проходя Малаккским проливом, который в начале широк, а к концу становится все уже и уже, мы в южной части проходили близко от берега. Золотисто-белый песок, зеленые стройные пальмы и белая башня маяка, ярко освещенная солнцем. Вдруг от маяка отделился белый моторный катерок и побежал нам навстречу; он не подошел и ничего не передал, но прошел контр курсом вдоль всего отряда, как бы считая и осматривая суда, а затем исчез в живописной бухточке за маяком. Все маяки были, конечно, соединены телефонами и телеграфом и таким образом могли давать друг другу (и кому сие было особенно интересно) все сведения о нашем количестве, качестве и прохождении на Восток. Это было крайне неприятно, как и при проходе через Суэцкий канал — нас снимали фотографы с обоих берегов. Пришлось нам некоторые транспорты совсем перекрасить и изменить окраской до неузнаваемости.

Дальше пошли в Сингапур. Было 5 час. утра.

Мертвый штиль. Море, как озеро. Из-за жары все спали на верхней палубе.

Вдруг среди утренней тишины раздалась команда: „комендоры по орудиям! Орудия зарядить"!

Дежурный офицер и комендоры бросились к пушкам. Я привстал. Как раз по нашему курсу две шхуны штилеют. Полагали, что умышленно. На всех судах заходили башни, готовые к бою. Настроение было чрезвычайно напряженное. Заняли выжидательное положение, ожидая с минуты на минуту взрыва. Но — прошли благополучно.

Это не были „шельмецы", как называл адмирал Небогатов всех тайных вредителей России,

120

английских и японских агентов (в стиле Гульского инцидента).

У Адмирала в каюте лежала карта с указанием всех мест, где можно ожидать опасности, согласно сведениям Главного Морского Штаба.

Итак, эта тревога оказалась ложной. Огибая Сингапур, мы заметили несколько дымков, направляющихся в Сингапур с севера. Кильватерная колонна показывала, что это суда военные, надо было определить нацию. Было основание думать, что это японцы; но оказалось три английских крейсера.

Пройдя Сингапур, мы взяли направление на юг; здесь в своих водах проводил нас голландский крейсер и, расставаясь, поднял сигнал: „желаю счастливого плавания". Мы продолжаем путь свой на рандеву, т. е. на 100 миль южнее Сингапура. Часов около 11-ти налетел страшный шквал с дождем и горизонт затянулся мглой.

Когда прояснело, мы увидели большой белый катер с медной трубой, которая ярко горела на солнце; он держал курс на нас. Подойдя к борту он передал нам почту со сведениями об эскадре Адмирала Рожественского и приказ о пожаловании ордена св. Станислава I-ой степени контр-адмиралу Небогатову (пасхальная награда).

С катера нам рассказали, что английские власти за неделю до нашего прохода Сингапура запретили выход катеров без особого на то разрешения. Русский консул вошел в сношение с одним виноторговцем, сговорившимся с богатым индусом, а этот последний заявил властям, что ему необходимо поехать на один из островов архипелага на семейное торжество. Власть выход разрешила; катер направился в заранее условленное пустынное место Индокитая, там взяли на катер виноторговца, который имел от консула всю

121

нашу почту и телеграммы. Погрузился он ночью на этот катер и по карте, вырезанной из книги простой географии, нашел и встретил нас.

Итак, мы повернули на север и пошли в пункт, указанный в телеграмме Главного Морского Штаба, где должен был находиться Ген.Адм. Рожественский со своей эскадрой.

Вечером, накануне соединения с II-й Тихоокеанской эскадрою, нас обнаружили разведочные суда, которые, однако, сразу нас не узнали. Подойдя к Сиамским берегам у бухты Куа-бей, мы увидели всю эскадру, 4-узловым ходом двигающуюся взад и вперед; угольщики же были в самой бухте; туда заходили броненосцы по очереди для погрузки. Когда запасы были пополнены, все двинулись в дальнейший путь.

При прохождении нашем у берегов Сиама, там, в этих же водах, был французский крейсер для охранения нейтралитета.

Во время совместного пребывания у берегов Сиама был издан целый ряд распорядительных приказов; особенно памятно мне следующее распределение броненосных судов на 3 отряда.

I—й, под командой Генерал-адъютанта Рожественского, состоял из броненосцев: „Суворов", „Император Александр III”, „Бородино" и „Орел".

II—й отряд, под командой контр-адмирала Фелькерзама, — броненосцы: „Победа", „Сисой Великий", „Наварин", „Адмирал Нахимов".

III—й отряд, под командой контр-адмирала Небогатова — бронёносцы: „Император Николай I-й", „Адмирал Ушаков", „Сенявин" и „Апраксин".

IV отряд крейсеров, под командою контр-адмирала Энквиста, — крейсеры: „Олег", „Владимир Мономах", „Алмаз" и „Светлана" и 8 миноносцев.

122

Этим миноносцам не было дано особого боевого расписания, они были распределены на отряды и должны были в случае необходимости взять на борт Адмирала со своим штабом, если флагманский корабль выйдет из строя.

Затем транспорты „Урония" и „Ливония".

Так как ПортАртур уже пал, то мы принуждены были взять курс на Владивосток, где еще оставались остатки I-й Тихоокеанской эскадры (крейсеры).

Итак, разделившись на три отряда, пошли к Цусимскому проливу.

За нами шли два госпитальных судна „Орел", „Кострома" и два транспорта „Камчатка" и „Ксения" — мастерская.

Госпитальные суда по международному закону неприкосновенны; чтобы их отличить от других судов, они красятся в чисто-белую краску и красный или зеленый пояс вокруг всего корпуса корабля (в зависимости от того, снаряжено ли госпитальное судно на средства правительства или на частные пожертвования). Под клотиком на стеньге несут они белый флаг с красным крестом.

Направляясь к берегам Японии, заметили мы большой грузовой пароход под английским флагом, который шел в Японию. Для выяснения, нет ли на нем военной контрабанды, крейсеру „Олег" было поручено его остановить и произвести осмотр с целью выяснения его груза. Название парохода было „Олдхамия". Был он нагружен углем; а под слоем угля лежали новые дула для пушек (внутренние трубы с нарезами) для ремонта пушек и составные части новых.

Командира англичанина и всю команду перевели на госпитальное судно „Орел", а на „Олдхамию" назначили русских матросов и под командою

123

прапорщика из шкиперов он пошел в обход Японии во Владивостоке Татарским проливом.

Пароходу, однако, не суждено было дойти до Владивостока; он разбился в тумане в Татарском проливе, личный состав его спасался на судовых шлюпках и попал в плен.

Присутствие на „Орле" английского капитана и матросов послужило поводом к аресту этого госпитального судна японцами и его увели в Японию, как военный приз.

„Кострома" была также взята японцами за то, что на ней найдена шлюпочная сигнальная книжка военного корабля и за то, что „Кострома" занималась разведкою, зайдя в Батавию для выяснения местопребывания эскадры Адм. Рожественского.

Все наши боевые корабли двинулись на север в мае месяце. Когда подошли на высоту истока Янц-Кианга, все транспорты, кроме „Камчатки" и „Иртыша", были направлены в Шанхай. Сами же пошли вперед и в водах близ японского острова Квельпарт были произведены боевые перестроения всего флота. Это было первое и единственное перестроение за весь длинный и долгий поход вдоль берегов всей Европы и Азии. Место этих перестроений было выбрано неудачное, потому что на острове этом был наблюдательный пункт японцев и мы своим приближением себя обнаружили суток за двое до боя.

Японское радио работало беспрерывно. Мы своими аппаратами расшифровали лишь слово „Мару", что значит по японски пароход и поняли, что станция на острове Квельпарт и суда разведки доносят о нашем приближении.

На кораблях отряда было очень мало снарядов для практической цели, все было полно боевым

124

запасом, а потому производить учебные стрельбы на ходу, да еще в чужих водах было невозможно.

Но вот в Индийском океане удалось произвести учебную стрельбу. Спустили щит и начали стрельбу по нем. Флагманский минный офицер на буксирном пароходе „Свирь" стоял невдалеке от щита и наблюдал за стрельбою. Прошла первая часть стрельбы — щит остался неприкосновенным. Ни одного попадания! Направление правильное, но все перелет или недолет. Произвели 2ю часть стрельбы и снова ни одного попадания!

Бледный, как полотно вернулся на судно минный офицер; прибуксировали нетронутый, девственный щит.

Все пришли в полное смущение. Не знали, в чем причина такой невозможной стрельбы. Догадались: дальномерные трубы Барр и Струда, купленные в Англии, были не точны. Ночью по отдаленным звездам начали проверять параллельность зеркал, а днем проверяли расстояния между своими судами.

При свидании обоих отрядов было об этом печальном обстоятельстве донесено в Штаб эскадры и тогда была организована общая поверка дальномеров. Выбор крейсера „Изумруд" с его легкими мачтами, как прямовидимый предмет, был неудачный, отчего точность проверки значительно страдала.

Другой неприятностью были новые прицельные приборы, изобретенные знаменитым математиком флота генерал-майором А. Н. Крыловым.

Прибор состоял из светящейся мушки, надевавшейся на дуло пушки, и длинной трубки стержня,

125

идущего по дулу к казенной части пушки параллельно оси орудия и заканчивающейся трубою для глаза наблюдателя-комендора, наводящего орудие на цель.

Так как дуло орудия длинно, то и трубка-стержень длинна и, будучи тонкой, прогибается и не дает уже идеально прямой линии.

Чтобы избежать прогиба, по средине её длины имеется упорная крестовина, связанная нитями с мушкой и трубой наблюдателя.

Прекрасное в теории приспособление, на практике на самом орудии при каждом выстреле слетало, разрывалось, нити лопались и выведенный из терпения комендор с руганью срывал ученое вооружение, предпочитая стрелять на глаз.

Но вот и Цусима.

Утром 13 мая мы усмотрели вдали несколько разведчиков, которые легли на параллельный с нами курс, изучая наши силы, скорость и курс.

Всю ночь японские разведочные суда не выпускали нас из под своего наблюдения и еще утром мы видели на горизонте их дымки. Адмирал Рожественский поднял сигнал: „курс нордост 23". И вся эскадра его, идя в кильватерной колонне, легла на этот курс. (Он вел суда во Владивосток Цусимским проливом, оставляя остров Цусиму влево, а Японию вправо).

Вскоре по радио разведка японцев дала все сведения о нас в Сасебо — японский порт, где были сосредоточены все силы японцев.

Ночь и утро было еще бурно. Море в 4 балла, ветер в 5 баллов. Но чем солнце поднималось выше, тем ветер становился слабее и море успокаивалось. В полдень, сменившись с флагманской вахты, я ушел в Адмиральское помещение (брон. „Император Николай I-й") и сел за обед. Проглотил суп и жаркое, принялся за пирожное, как вдруг

126

услышал звуки горна, игравшего боевую тревогу; бросив обед, выбежал на палубу и увидел, что головные корабли Адмирала Рожественского делают эволюцию, изменяя курс вправо и снова ложась на параллельный прежнему курс. На стеньги всех кораблей взвились Андреевские флаги и команда разбегалась по орудиям, согласно расписанию боевой тревоги.

На горизонте вся освещенная солнцем показалась эскадра японского адмирала Того, неся на стеньгах флаги красного восходящего солнца.

Впереди шли японские броненосцы: флагманский „Миказа", затем „Матшушима" и др., а дальше „Ниссенъ" и „Касуга" (эти два мы торговали у англичан, но японцы ухитрились откупить их раньше нас. Эти суда обладали особо хорошим ходом и новыми башнями с высоко поднятыми дулами орудий — хорошая дальнобойность).

Не желая освещать свои корабли, как цель неприятелю и имея солнце прямо в глаза, адмирал Того, пользуясь большим преимуществом хода своих кораблей, произвел эволюцию: быстро пересек линию нашего курса и, сделав циркуляцию, описал кривую и лег под углом к нашему курсу тоже на норд-ост, поставив нашу эскадру в освещение солнца и под обстрел всех своих орудий.

14 мая в 1 ч. 20 м. начался Цусимский бой. И снаряды обеих эскадр перелетали с ожесточением от одной к другой.

Первый же удачный залп японцев пробил корму транспорта „Урал", имевшего мощную радиостанцию, и он быстро стал тонуть. Команда его была спасена подоспевшим буксир. „Свирь" и трансп. „Иртыш", который взял курс в зюйдовую половину компаса (как потом выяснилось, он без остановки прошел на Мадагаскар; не имея о нем ника

127

ких сведений, морские круги имели все основания предполагать его гибель). „Свирь" же ушел со спасенными в Шанхай. Около 4-5 ч. дня увидел я, что броненосец „Кн. Суворов", на котором был Адмирал Рожественский, весь окутанный дымом, огнем и паром, вышел из строя. Вскоре к нему подоспел миноносец „Бедовый", продержался недолго у борта, затем полным ходом прошел вдоль всей эскадры, держа на стеньге сигнал: курс норд-ост 23° и передал по семафору: „имею на борту раненого Адмирала Рожественского и других лиц".

На лекциях по Морской Тактике за 5 лет до Цусимы лейтенант Н. Л. Кладо указывал нам, как на первейшую необходимость, держаться в строе кильватера на возможно близком расстоянии от своего форзейля; на практике оказалось, что это требование имеет и свои отрицательные стороны: при точно определенном расстоянии неприятелю нет необходимости заботиться о целике: если снаряд не ляжет в один, то ляжет в другой из непрерывной линии судов. Требование держаться скученно имело свой смысл во время стрельбы недальнобойной артиллерией, когда бои должны были вестись на близком расстоянии и опасались прорыва линии судов. Но если бои ведутся на расстоянии в среднем на 60 кабельтовых (67 миль и больше), мгновенно такой прорыв линии произойти не может.

Японский Адмирал Того имел все преимущества на своей стороне; мощность артиллерии, скорость хода, близость базы и неутомленный личный состав. Потому сразу вся инициатива была на его стороне. Мы же заняли позицию обороняющегося.

Японцы то удалялись на расстояние 87 кабельтовых, то сближались с нами на 22-23 кабельтова.

128

Бездымный порох, которым были начинены наши заряды, от пребывания в тропических водах, вследствие испарения эфира, менялся и изменял баллистические свойства свои. Таблицы стрельбы были составлены при одних условиях, а в пушку клали другой материал.

Артиллерийский бой, начавшийся в 1 ч. 20 м. дня, продолжался беспрерывно до 7 час. 20 м. вечера. И все эти 6 часов подряд с обеих сторон вспыхивали и сверкали над морем огни орудийных выстрелов, гремел гром пушек, голубой воздух пересекали снаряды; затем удар, разрыв снаряда, содрогание корабля, кровь и смерть и вода в пробоинах.

Когда красный диск солнца медленно опускался на синюю полосу моря интенсивность боя постепенно падала. И не успело солнце золотым краем своим коснуться моря, как из-под самого солнца на горизонте появились японские миноносцы, готовые к атаке. В продолжение этих 6 часов артиллерийского боя броненосец „Князь Суворов" утонул; пошел ко дну броненосец „Александр III"; с гробом адмирала Фелькерзама носилась по Цусимскому проливу „Победа" и раненая на смерть — увлекла гроб его на дно моря.

„Наварин", „Сисой Великий" и „Нахимов" открыли прожекторы и наскоро чинили свои повреждения; „Светлана", проскочив было на север, была разбита и утонула. В сторсне еще плавал вверх килем „Бородино"; на нем спасались остатки команды, но и он медленно погружался в море.

Раненый, но еще живой, держался на воде отряд адмирала Небогатова в линии: „Орел", „Император Николай I", „Адмирал Сенявин" и „Адмирал Апраксин". Броненосец „Адм. Ушаков" отделился от строя и погиб в стороне, после

129

боя с несколькими неприятельскими судами. Когда он тонул, команда его спасалась на оставшихся шлюпках и спасательных плотах; но и эти плоты настигали японские снаряды и каждый из них, ударяясь в груды тел, вырывал фонтан крови, обагряя им воду.

На Кронштадском, Транзундском, Ревельском и Либавском рейдах, всюду, где только производились учебные минные атаки, нас учили пользоваться прожекторами, направляя лучи их прямо в глаза атакующему миноносцу, чтобы он, ослепленный, не видел цели и не мог выпущенной миной попасть в освещающий его корабль. И вот, когда наступила ночь в Цусимском проливе, японские миноносцы ринулись в атаку прямо на прожекторы „Наварина", „Сисоя Великаго" и „Адмирала Нахимова". И естественно, только благодаря освещению и обнаружили их.

Японцы били наверняка по освещенной цели; взрывы их мин потопили все эти три броненосца и они один за другим ушли на темное дно.

Не следуя их примеру, ни „Орел", ни „Сенявин", ни „Апраксин", ни „Николай I" не открывали своих прожекторов, но и все вообще огни закрыли. Скрытые покровом ночи, они держались в проливе не найденные японцами. И настолько были незаметны, что один из миноносцев прошел мимо „Императора Наколая I" так близко, что можно было видеть командира его — японца — в дождевике на мостике. „Николай I" выстрелил по нем. Японец ответил и выпустил мину, уходя. Мы видели ее, идущую в фосфоресцирующей струе моря, вовремя отвели свою корму и мина прошла для нас благополучно. (Впоследствии узнали, что этот японский миноносец пошел ко дну). Всю ночь до рассвета проходили эти последние четыре корабля в темноте,

130

вне огня неприятеля, вне минных атак; и когда на горизонте небо начало алеть, на утренней заре за , метили, что к нам присоединился еще крейсер „Изумруд", а с левой стороны в утреннем тумане разглядели 4 японских крейсера. Пробили боевую тревогу и повернули на них, желая вступить с ними в бой; но те, заметив наш маневр, ушли за завесу тумана и скрылись.

У японцев карта Японского моря и проливов была разбита на квадраты и квадраты занумерованы; таким образом, определив наши места в квадрате карты, они по радио сообщали главным силам и те безошибочно находили нас на указанном разведчиками месте.

Во исполнение последнего сигнала Генерал-адъютанта Рожественского, мы снова легли на курс норд-ост 23 (на Владивосток). Так прошли мы около часа. Солнце всходило; золотым диском выкатилось оно над темно-синею водою; тогда мы увидели на горизонте справа по носу и справа за кормой целый ряд дымков.

Матрос-сигналыцик на мостике сказал мне: „Ваше Высокоблагородие, вчера мы дрались с англичанами, а вот сейчас пришли японцы". — Он не мог понять своей простой головой, как это, после 6-часового упорного и жестокого боя, от нас остались лишь ошмётки, а японцы явились как на параде. Не успел он высказать свое недоумение, как мы снова увидели еще с двух других сторон горизонта новые дымки; всего насчитали мы в эту минуту от 16 до 20 японских судов.

Тогда, чувствуя себя как раненый олень, загнанный в бурную реку и окруженный стаей гончих злобных собак, готовых вцепиться в него и перекусить горло, контр-адмирал Небогатов, не желая умножать число жертв своей команды и число вдов

131

и сирот в России, зная, что броненосец „Император Николай I" в носовой части имеет пробоину и вода напирает в переборку, еле сдерживаемую дубовыми распорками, радио телеграф сбит, трубы продырявлены, нежные приборы передачи Гейслера повреждены, все шлюпки налиты водою и обложены сетями минных заграждений против пожара и осколков, средняя стрела для спуска шлюпок разбита, паровой катер продырявлен снарядом, в жилой палубе по колено стоит вода, для 12". башни остался лишь один 12" снаряд, сигнальные книги, чтобы не достались неприятелю, потоплены, в кают-компании лазарет, где лежат 20 раненых и 15 убитых матросов и судовой священник в епитрахили с Евангелием и крестом в руках обходит и причащает умирающих; зная неминуемую гибель последних кораблей броненосных отрядов эскадры, посоветовавшись с некоторыми офицерами своего корабля, приказал поднять белый парламентерский флаг, означающий: „Желаю вступить в переговоры", и застопорил машину. В ответ на этот флаг к борту „Императора Николая I" подошел японский миноносец, взял контр-адмирала Небогатова и его флаг-капитана и пошел с ними на броненосец „Миказа", где были составлены условия сдачи. I-ый пункт их был: разрешение послать телеграмму Государю Императору о случившемся и о сохранении оружия офицерам. На русских судах офицеры и команды были заменены японскими.

Я попал в группу офицеров на броненосец „Матшушима" и поразился, прийдя на этот корабль (2ой от головного во время боя), что на нем не было ни единого следа от боя; все снасти, телеграф, шлюпки были в полном порядке и верхняя палуба бела и чиста, как для смотра. Совсем иначе меня

132

поразила груда пустых медных гильз от 6" снарядов на спардеке, где их перегружали в бомбовые погреба. Нас посадили в помещение с иллюминаторами, закрытыми броневыми крышками, чтобы мы не видели их передвижений. К нам спустился молодой японский офицер и на ломанном французском языке перечислил нам названия потопленных ими кораблей и прибавил слово „куле", а к миноносцу „Бедовый" прибавил „каптюре". Тут же выяснилось, что контр-адмирал Энквист со своими крейсерами ушел на юг на о. Манилу.

С пленными офицерами и матросами, которым японцы оставили оружие и разрешили взять свои вещи с собою, корабли японские пошли в Сасебо — военный порт Японии, где на первое время поместили нас в морской казарме в Сасебо и нам пришлось спать прямо на полу. А затем уже увезли нас вглубь страны, где мы прожили 9 месяцев уже совсем по-человечески и где мы увидели близко жизнь японского народа, оказавшегося очень вежливым и скромным, весьма любознательным и трудолюбивым. Японцы смерти не боятся, беспредельно любят свою родину; всюду у них порядок образцовый, и бесконечно преданы они своему Императору. 9 месяцев пробыл я в плену у этого народа.

Член Государственного Совета Витте в Портсмуте, при посредничестве президента С.А.Ш. Тафта, заключил мир с японцами и был Высочайше пожалован графским титулом.

Произошел обмен пленными и я вернулся на родину в дорогой мне С.Петербург. И думалось мне: как бы все могло пойти иначе и, может быть, не было бы все так печально и тягостно, если бы мы не встретились с эскадрой Генерал-адъютанта

138

Рожественского и не пошли бы за ним в Цусимский пролив, а пошли бы, по мысли к.а. Небогатова, Тихим океаном далеко от берегов Японских островов, обошли бы их с севера проливами, достигли бы своего Владивостока и неожиданно ударили бы на японцев с двух сторон: с юга — Рожественский, с севера — Небогатов. Или стали бы бомбардировать японские порты на севере и этим отвлекли бы часть их флота, ослабив их нападение на нашу эскадру. Да, все могло бы быть иначе и не было бы того, что было...

Ведь вот был же в нашей эскадре крейсер „Алмаз" (яхта, построенная для Наместника на Дальнем Востоке). Пользуясь тремя хорошими машинами, он ночью, без огней, прошел полным ходом вдоль нашей эскадры и, пройдя море, занятое неприятелем, благополучно прорвался во Владивосток. Правда, неприятель на него не обратил никакого внимания, так как он не имел никакой боевой ценности, но командир его вернулся на Родину героем с крестом Св. Георгия Победоносца на груди.

Да, кому что на роду написано. Различна и многогранна Судьба Человеков и неисповедимы пути Господни!

Вечная память тебе, Эскадра-мученица. Тяжкая смерть твоя послужила великим уроком для нового, сильного, возрожденного флота!

В. Б.

134

М. А. Гинсбург.

25 лет на исходе со времени тяжких испытаний, выпавших на долю России в связи с Японской войной. Вспоминая об этих событиях, нельзя не вспомнить и о людях, принявших в них непосредственное участие. Целая плеяда крупных государственных, военных и морских деятелей так или иначе отмечена на страницах истории; но были кроме того лица, о которых пока ничего не сказано и которые свое знание, опыт и силы отдали русскому делу; и заслуга их перед родиной — немалая.

Среди этих последних выделяется личность М. А. Гинсбурга, и достойна внимания биография этого незаурядного человека.

Часто приходилось читать биографические очерки о заморских миллионерах, поражающие совершенно сказочной обстановкой. Обычно юношей, с грошами в кармане, такое лицо начинает свою самостоятельную жизнь и благодаря своему природному уму, выдающейся выдержке, энергии и уменью пользоваться обстоятельствами, претерпев подчас самые невероятные случайности, постепенно создает себе независимое положение; в конце концов достигает богатства, известности и становится крупным деятелем в жизни своей страны. По большей части

135

такие типы людей принадлежат американской нации; случается иногда слышать и о других странах; о русских же людях такой складки было слышно очень мало.

Правда, в купеческой среде некоторые очень крупные коммерсанты также нередко имели за собой тяжелый жизненный стаж, начав деятельность в качестве подручного мальчика в лавке; но лица эти так до конца и оставались в своей купеческой среде и участие их в общественной жизни страны в большей части случаев проявлялось только в пожертвованиях на благотворительные цели, что давало им в свою очередь желанные почетные отличия — медали, ордена и чины.

М. А. Гинсбург в этом отношении составляет редкое исключение. Помимо того, что самые условия его жизни с юных лет были совершенно исключительного характера, его деятельность впоследствии вышла за пределы его специальности и за целый ряд лет была тесно связана с важными событиями, происходившими в России. Среди данных о ней имеются, как видно будет дальше, факты, представляющие историческую ценность.

Моисей Акимович Гинсбург родился в 1851 году в местечке Радзивилове, Волынской губернии, в бедной еврейской семье. Уже с 11-тилетнего возраста он зарабатывал в местной таможне писанием ярлыков по 20 копеек в день, которые и передавал аккуратно своей матери. Подрастая, он начал понимать, что эта помощь родителям является далеко недостаточной и потому просил их отпустить его в Одессу, где он рассчитывал найти более прибыльное занятие. Прибыв в 1866 году в Одессу, пятнадцатилетний, к тому времени, Гинсбург не нашел и там достаточного заработка и решил попытать счастья за океаном. Тайно от

136

своих родных, зарабатывая по пути на хлеб, добирается он в Германии до Гамбурга и ухитряется даже скопить к этому времени необходимое на переезд в Англию, где он постепенно „сколачивает" себе сумму в 5 фунтов. Эти деньги надо иметь в наличии, т. к., не вручив их капитану парусника, нельзя было рассчитывать на включение в список судовой команды. Работал Гинсбург во время плавания из Англии в Америку только за стол. Работа была несложная, но каторжная: на протяжении 46 суток, отделявших порт отправления (Ливерпуль) от порта прибытия (Нью-Иорк), надо было выкачивать ручной помпой воду из трюма деревянного парусника.

В Нью-Йорке сородичи Гинсбурга хотя и отнеслись к нему дружелюбно, но существенной помощи не оказали и потому он скоро понял, что Америка не явится ему, как он ожидал, обетованной землей и что ему придется искать подходящих его мечтам условий где то еще дальше от родного места. Но где именно? В то время в Америке носились слухи, что в Китае можно найти выгодное дело, и девятнадцатилетний Гинсбург, не колеблясь, зашагал по направлению к Сан-Франциско; зашагал потому, что на иной способ передвижения у него не было денег и, кроме того, этот способ давал ему возможность снискивать себе пропитание работой, главным образом, по прокладке железной дороги.

В Сан-Франциско один из его единоверцев дал ему в долг один доллар. Этот доллар послужил ему основным капиталом для начала торговли в разнос, которая дала ему возможность через несколько дней погасить свой долг, а через 3 года на скопленные 90 дол. купить себе билет 3 класса за 85 долл. на пароходе, отбывшем к

137

берегам Китая. По пути туда пароход зашел в Японию, в Иокогаму. Эта страна Гинсбургу понравилась и он решил тут поселиться. От всех сбережений, сделанных им в Сан-Франциско, у него осталось только пять долларов; но при знании русского и немецкого языков, которыми он владел с детства, а также английского, которому он научился за пятилетнее пребывание в Америке, ему нетрудно было наняться (в 1875 году) в иностранный магазин корабельных припасов в Иокогаме.

В этом магазине он прослужил полтора года, в продолжение которых скопил 250 иен; но что гораздо важнее, сумел приобрести доверие среди местного населения. С этими деньгами и заручившись у местных коммерсантов кредитом, М. А. Гинсбург решил завести свое дело. Покинув работу в магазине, в 1877 году он уже выступил с предложением поставки снабжения на находившийся в то время в одном из японских портов русский клипер „Гайдамак". Благодаря своим умеренным ценам, он оставил конкурентов за флагом и первую же поставку произвел настолько хорошо, что был рекомендован на другие суда отряда, и вскоре затем стал признанным поставщиком русского тихоокеанского флота, получая все поставки на корабли, постепенно прибывавшие в Тихий океан для охраны русских интересов.

За этот период М. А. Гинсбург основательно ознакомился со всеми потребностями кораблей и, благодаря постоянному общению с ними, сблизился с флотом, живя его интересами. Предвидя и зная нужды судов, он стал заготовлять все необходимое, как только узнавал о приближении того или иного корабля или эскадры к портам Китая или Японии. Запасы его росли и могли бы удовлетворить потребности не только русского флота, но и других,

138

нуждавшихся в них; но когда случалось, что какое-нибудь иностранное командование обращалось к нему с предложением об отпуске, Гинсбург, желая подчеркнуть свой патриотизм, не без гордости отвечал, что все его склады находятся в распоряжении адмирала, командующего Русской эскадрой, и что поэтому он сочтет себя в праве произвести такой отпуск только в том случае, если получит приказание своего адмирала. И такой ответ был не только красивым жестом. В Тихом океане составы и взаимоотношения военных флотов разных наций являлись показателем вожделенных взоров Европы и Америки на Дальний Восток, где потому всегда можно было ожидать столкновений между находящимися там их вооруженными силами. Моисей Акимович Гинсбург это понимал и поэтому отдавал все свои силы, служа только своему родному флоту. Такие не коммерческие действия М. А. были правильны и своевременны. С 1880 года наступает ряд осложнений на Востоке. В этом году, вследствие натянутых отношений между Россией и Китаем, в водах Тихого океана сосредотачивается более сильная эскадра Адмирала Лисовского. М. А. Гинсбург снабжает и эту эскадру, заслуживая благодарность как адмирала, так и командиров судов. Потом он поставляет уголь и другие материалы на эскадру адмирала Кроуна, бывшую в Тихом океане в 1885 году, когда предполагался разрыв между Россией и Англией. В 1894 году, для понуждения японцев покинуть Порт-Артур, взятый ими у китайцев, в Чифу в виде угрозы находилась эскадра из 18 вымпелов под флагом адмирала С. П. Тыртова (младшие флагманы — адмиралы Алексеев и Макаров). М. А. Гинсбург, находясь там все время на пароходе Добровольного флота „Хабаровск", по распоряжению командующего эскадрой,

139

снабжал ее углем и всеми необходимыми материалами, справляясь, к общему удовлетворению, с этой уже более сложной задачей. Затем Моисей Акимович продолжал так же добросовестно служить флоту; но начиная с 1898 года, когда русская эскадра заняла Порт-Артур, его полезная деятельность становится более широкой. Адмирал Дубасов, командовавший в то время эскадрой в Тихом океане, поручает М. А. Гинсбургу устройство в Порт-Артуре для нужд эскадры материальных складов, послуживших впоследствии для образования экипажеских магазинов военного флота. Вскоре начал прибывать гарнизон крепости, который также пользовался услугами складов Гинсбурга. До окончательной организации военного порта в Порт-Артуре Гинсбургу все еще приходилось отправлять снабжение эскадре по месту её нахождения. Так, во время так называемого боксерского восстания в Китае, в 1900 году, когда наша эскадра под флагом адмирала Гильтебрандта стояла в составе союзного флота в Печилийском заливе на высоте китайских фортов, М. А. прибыл туда на своем пароходе с запасами. В ночь на 4 июня, накануне, произошел бой между канонерскими лодками, стоявшими в реке Пейхо и фортами Таку, запиравшими вход в нее. На следующее утро, как только прилив позволил, адмирал Гильтебрандт (оставшийся за отбытием английского адмирала во главе судовых десантов, шедших походом на Пекин, старшим на рейде) послал офицера в реку Пейхо с приказанием привести оттуда возможно большее количество плавучих средств для высадки сухопутных сил. Вернувшись на эскадру, посланный доложил, что единственный бывший на плову буксирный пароход им выведен через бар реки; для завладения же остальными плавучими средствами, разбросанными китай

140

цами по отмелям и затопленными, необходимо некоторое число людей, которых канонерские лодки уделить из своих составов не могут вследствие большего числа убитых и раненых на них. Тогда адмирал предложил младшему флагману адмиралу Веселого перенести свой флаг на отряд лодок, отдав вместе с тем приказ о пополнении на них убыли. М. А. Гинсбург вызвался сопровождать адмирала Веселого. В реке он своим знанием нравов и обычаев китайцев, с помощью данных в его распоряжение людей, быстро привел указанные плавучие средства в пригодное состояние и тем содействовал успеху военной операции своза сухопутных войск на берег с кораблей, стоявших в нескольких милях от него. За это М. А. был удостоен Высочайшей благодарности, торжественно ему объявленной на шканцах флагманского корабля адмиралом Гильтебрандтом.

Продолжая свою работу в Порт-Артуре, вскоре после подавления боксерского восстания, по представлению Министерства Финансов Гинсбург был награжден званием Коммерции Советника. Отношения нашего правительства на Дальнем Востоке с Японией за это время становились все более и более натянутыми, и начали носиться слухи о надвигающейся войне между Россией и Японией. Однако, одни попросту не верили в возможность столкновения этих двух стран, другие не придавали этим слухам особого значения, полагая, что все уладится; но М. А. Гинсбург, имея точные сведения из японских источников о настроении в Японии, был из числа немногих, определенно предвидевших скорое наступление военных действий. Он доложил кому следует об имевшихся у него по этому поводу сведениях и узнав, что власть имущие не разделяют его опасений, начал на свой страх и риск (как

141

он это неоднократно делал и раньше) заполнять свои магазины и склады запасами материалов, провизии, медикаментами и перевязочными средствами. Для успешности этой операции ему приходилось фрахтовать пароходы. На одном из этих пароходов, еще не разгруженном, М. А. Гинсбург 26 января отправил в Шанхай семьи служащих у него и многих других лиц, не желавших подвергать своих жен и детей разным случайностям. И это было своевременно: через шесть часов японскими миноносцами была произведена атака на стоявшую на внешнем рейде нашу эскадру и таким образом военные действия внезапно начались. На следующий день М. А. содействовал отъезду из Порт-Артура многих семей, снабжая их за свой счет железнодорожными билетами и деньгами на дорогу до Евр. России. К началу войны в Порт-Артуре было достаточно запасов, по крайней мере на первое время; не доставало только продовольственного скота, пригон которого был затруднен обстановкой военного времени. Адмирал Алексеев поручил М. А. Гинсбургу заготовить для крепости живность, что тот и выполнил, и надо отметить, что он даже не поднял вопроса о том, когда ему будет уплачено за эту поставку, а ведь он был купец и вел коммерческое дело!

В феврале прибыл в Порт-Артур Адмирал Макаров, и к М. А. Гинсбургу он отнесся с большим вниманием. Имея в виду намечавшееся отправление эскадры Адмирала Рожественского, С. 0. Макаров предложил М. А. отправиться в Петербург, считая, что большой коммерческий и жизненный опыт М. А. может быть особенно полезен в связи с отправлением эскадры.

27 марта, перед отъездом М. А. в Петербург, адм. Макаров прощаясь, дал ему письмо к мор

142

скому министру ацм. Авелану, в котором указывал цель поездки М. А. в столицу. Но нужды в этом письме не было. При одном из очередных докладов о состоянии работ по снаряжению в плавание эскадры Рожественского, морской министр адм. Авелан доложил Государю, что Морское Министерство встречает затруднения в организации снабжения эскадры во время предстоящего ей долгого перехода из Балтийского моря в Тихий океан, на что Государь заметил: „У вас есть Гинсбург". Последние слова предрешили ближайшую деятельность М. А. и, по прибытии его в Петербург, он был призван в Морское Министерство, где ему было предложено представить ведомости материалов, которые он берется доставлять по пути следования эскадры; М. А. Гинсбург зная, как уже упоминалось, до мелочей нужды военных судов, без промедления представил свои соображения в Министерство и, по рассмотрении и утверждении там представленных им ведомостей, ему был выдан аванс в размере 10 миллионов рублей.

Снабжение углем судов эскадры, как уже сказано, представляло операцию чрезвычайно сложную. Заход в попутные порты был невозможен, погрузка должна была происходить в открытом море. В известных пунктах пути эскадры и в определенный момент угольные пароходы должны были находиться в заранее условленных местах. Задержка в следовании эскадры была недопустима. Не говоря уже о том, что самая покупка угля и фрахтование пароходов для воюющей державы представляли бесконечные трудности, выполнение сложной операции самого снабжения в пути требовало совершено выдающейся энергии и распорядительности, притом с сохранением полной секретности всего этого дела. Это последнее условие, крайне необходимое для

143

успеха, представлялось в то время особенно трудным.

Быстро организовав широкую агентуру в разных странах, М. А. сумел победить все трудности и блестяще выполнил поручение. Даже корреспонденция на эскадру, не исключая и официальной, пересылаясь при посредстве его курьеров.

С целью ускорения выполнения всего плана Морское Министерство пыталось привлечь к делу и некоторых других крупных коммерческих деятелей, заслуживающих доверия; однако, после ознакомления с предстоящей им задачей, все они находили ее непосильной и отказывались. Справедливость требует отметить, что успех беспримерного в истории флотов похода 48 вымпелов, составлявших эскадру Рожественского, в значительной мере обязан своевременно и добросовестно выполнявшимся поставкам Гинсбурга. За снабжение 2й Тихоокеанской эскадры Моисей Акимович Гинсбург был Высочайше награжден орденом Святого Владимира 4й степени и чином действительного статского советника. низшие ордена М. А. к этому времени уже имел. Со своей стороны М. А. наградил с отменной щедростью своих служащих. Печальное известие о падении Порт-Артура и уничтожение там уцелевших судов 1й эскадры достигло в Петербурга до перехода эскадрой Рожественского Индийского океана. Создавшаяся обстановка породила у многих сомнение в целесообразности дальнейшего преследования эскадрою Рожественского поставленной ей цели, вследствие чего явились разные предложения относительно её использования. Одним из них было: довести эскадру до одной из бухт Индокитая, откуда она могла бы держать Японию в блокаде. М. А. Гинсбург разделял это мнение и вызвался организовать снабжение там эскадры всем

144

ей необходимым, не взирая на то, что выполнение этой сложной операции и в менее отдаленных от Европы местах наталкивалось на затруднения, создаваемые нашими, так сказать, официальными доброжелателями; так, например, на пароходе-холодильнике, на котором было отправлено большое количество замороженного мяса, умышленно были испорчены рефрижераторные машины, и все мясо прибыло на эскадру в совершенно негодном для употребления виде. Затем пароход, нагруженный материалами, стал у Мадагаскара на мель настолько прочно, что М. А. Гинсбургу пришлось отправить туда другой пароход, который перегрузил к себе эти материалы; или — при погрузке угля в открытом море у восточных берегов Африки капитаны пароходов чинили препятствия к отпуску угля, хотя и не значившегося у них по документам, но фактически бывшего в наличии на угольщиках.

Проект блокады Японии, как известно, не был осуществлен и эскадра Адмирала Рожественского была направлена к Цусимскому проливу, где и погибла в бою, предвозвестив своею гибелью печальный для нас исход войны с Японией. Следовавшие за эскадрой и дошедшие до Индокитая пароходы с углем и прочими запасами были по требованию Морского Министерства отправлены из Сайгона в Кронштадт без захода в какой-либо промежуточный порт. Это распоряжение было вызвано желанием Министерства проверить наличие грузов на этих пароходах, так как возникало сомнение, мог ли в действительности Гинсбург в такой короткий срок (3 недели) погрузить столь огромное количество запасов, требовавшееся для эскадры. Для поверки этого срока был даже вызван эксперт-англичанин, который, ознакомившись с обстоятельствами дела, высказал мнение, что погрузка в

145

такой короткий срок могла быть произведена, но при условии, что оплачивалась она по очень большой цене. Поверка же самого наличия грузов на пароходах, по прибытии их в Кронштадт, показала, что товаров на них находилось на сумму около 3 миллионов рублей более, чем значилось в уже представленных Гинсбургом счетах.

По окончании этой войны М. А. переселился на постоянное жительство в Петербург и занялся благотворительными делами, среди которых надо отметить основание им в Петербурге (по 4-й линии В. О.) богадельни на 200 человек престарелых евреев. Но особым его вниманием пользовалось в этом отношении его родное местечко Радзивилов, в котором он строил общественные здания и давал средства на их содержание. Населен был Радзивилов по преимуществу евреями, а потому вполне понятно, что они, главным образом, пользовались дарами М. А, но сам он, отнюдь не отказываясь от своей национальности, считал себя вместе с тем верным сыном своей Родины, и потому всегда стремился распространять свои добрые дела и за кругом своих единоверцев. Так было и в Радзивилове, где он, например, построил баню с тем условием, что два дня в неделю ею может пользоваться еврейское население местечка, а остальные дни она находится в распоряжении квартировавшего в Радзивилове казачьего полка; тогда же он построил там синагогу, но одновременно и православный храм.

Но вот наступила Великая война и М. А. Гинсбург устраивает в принадлежащем ему доме на Петербургской стороне (Уральская улица, 17) морской лазарет и убежище для жен и детей матросов, ушедших на войну.

146

В 1915 году Моисей Акимович отправляется из Петрограда через Архангельск в Америку, имея поручение от трех министерств: Военному Министерству нужны были ружья, Морскому — стальной трос, а Министерству Финансов — конечно, деньги. Возлагались эти миссии на испытанного своей преданностью Родине еврея, по всей вероятности, не без умысла.

В Нью-Йорке представитель нашего Военного Ведомства отнесся к появлению М. А. Гинсбурга весьма сдержанно, не желая, видимо, посредника в делах, отнесенных к кругу его обязанностей; трос для флота М. А. купил и отправил в Россию, а относительно займа для России вступил при содействии известного поборника еврейства L.Marshalla в переговоры с группой американских финансистов. Представитель этой группы банкир J.Schiff выразил готовность на предоставление займа в 200 мил. долл. из 6%» причем отметил, что заем этот может быть впоследствии значительно увеличен; но для заключения займа ставилось предварительное и непременное условие дарования евреям в России прав наравне с прочими её гражданами.

Результаты своих переговоров о займе, с упоминанием поставленного условия, М. А. передал Правительству через адмирала Григоровича, но никакого ответа на сообщение он не получил. М. А. понял это в смысле молчаливого отклонения условий займа и был очень огорчен тем, что удачно начатым им переговорам не суждено было получить дальнейшего развития. Он считал это обстоятельство, если оно не являлось умышленным, крупною ошибкой, избежание которой оградило бы Россию от многих бед. А былую Россию М. А. сильно любил. Он видел, а отчасти испытывал на себе, многие недочеты режима того времени, но считал

147

их извинительными ошибками, которые при прогрессивном темпе развития России постепенно сгладились бы и исчезли бы сами собою без помощи разного сорта благодетелей, оказавшихся, кстати сказать, совершенно не состоятельными. Умудренный жизненной школой, которую ему пришлось проходить во многих странах под руководством людей разнообразных наций, М. А. никогда не был сторонником „штурма власти" и теперь оплакивает царскую Россию и её последнего Монарха, так зверски и безвинно убитого со всею Его Семьей. Воспоминание об атом убийстве вызывает возмущение в душе М. А., не только как монархиста, каковым он постоянно был и остается по своим убеждениям, но как вообще человека необычайно доброго. Ему всегда было больно видеть страдания людей и слышать об их нужде и, обладая весьма крупным состоянием, он не жалел его для улучшения положения окружавших его и для оказания помощи нуждающимся. Для этой цели, а также из чувства патриотизма, он свои средства, не находящиеся в обороте, держал в России и во время войны, и даже в начале революции, хотя, имея по роду своей деятельности текущие счета во многих иностранных банках, ему не представляло труда перевести их в сохранное место.

Большевицкий переворот лишил М. А. около 95% его состояния. Осталось только находившееся на текущих счетах заграницей. Ликвидировав эти остатки, М. А. продолжает оказывать из них и сейчас помощь нуждающимся, причем часто вспоминает о своем былом богатстве. Вспоминает о потере его с сокрушением, но сокрушается не по причине ущерба, нанесенного ему, как и многим, большевиками, а потому, что утрата им почти всего его состояния лишает его теперь возможности при

148

ходить на помощь нуждающимся соотечественникам и притом в размерах, подсказываемых его сердобольностью. Помимо пользующихся его особым вниманием чинов русского флота, с которыми он связан полувековыми воспоминаниями, М. А. продолжает оказывать посильную помощь и другим лицам, прибегающим к нему за ней, при чем не делает различия ни в положении, ни в религии и, будучи правоверным евреем, в этом отношении руководствуется словами: „несть эллин, ниже иудей".

А. Д.

КНИГИ, НАПИСАННЫЕ ОФИЦЕРАМИ РОССШСКОГО ФЛОТА ЗА РУБЕЖОМ:

Кап. 1 р. кн. Я. К Туманов — Мичмана на войне — готовится к печати. С заказами обращаться в редакцию „Морского Журнала".

Флаг Адмирала — сборник статей А. А. Гефтера, А. П. Лукина, С. С. Политовского и Б. Л. Седерхольма. Рига, 1930 г., 239 стр., цена 0,85 ам. долл., для членов морских организаций — 12 франц. франков.

Кап. 2 р. Г. К Граф — Моряки. Париж, 1930 г., 272 стр., цена 25 франц. франков.

Адмирал Г. Ф Цывинский — 50 лет в Императорском Флоте. Рига, 1929 г., 371 стр.

А. Бубнов — Русская морская проблема. Пильзень, 1929 г., 55 стр. Отдельный оттиск из „Зарубежного Морского Сборника".

Контр-Адмирал М. М. Римский-Корсаков — Морской Устав, ч. II, о боевой деятельности флота, проект. Прага, 1928 г., 15 стр., цена 10 амер. цент. Отд. оттиск из „М. Журн.".

Флота ген.-лейт. В. Н. Давидович-Нащанский — О морском сословии. Прага, 1928 г., 19 стр., цена 10 амер. центов. Отдельный оттиск из „Морского Журнала".

Контр-адмирал С. С. Фабрнцкий — Из прошлого. Берлин, 1926 г., 162 стр.

Кап. 2 р. Г. К. Граф — На „Новике". Мюнхен, 1922 г., 480 стр.

Книги с обозначенной ценой можно получить в редакции „Морскэго Журнала".

— ВСЕ ПРАВА СОХРАНЕНЫ ЗА АВТОРАМИ.

Издание Владимира Колесникова.

Цена 0,60 амер. долл.